Она получала повышенную стипендию, тогда как я прозябал без всякой стипендии вообще. Ей ставили пятерки на экзаменах, тогда как я раз за разом отправлялся на пересдачи — не хватало времени заниматься пустяками вроде учебы, когда Господь Бог населил землю огромным количеством хорошеньких девушек, основная масса которых находится в соблазнительном безмужнем состоянии, в боевой готовности к любви!
У Лиды имелся поклонник — преподаватель по мировой экономике, который заманивал ее на кафедру предложением об аспирантуре, а у меня — очередная блондинка, которая заманивала меня в брак сообщением о беременности, которая, слава богу, оказалась ложной.
Впрочем, не думаю, что Лида была гораздо умнее меня, хотя наличие нерядового интеллекта у женщины подобной внешности более чем вероятно. Возможно, я тоже сумел бы произвести фурор своими научными успехами, однако бесконечная вереница любовных романов не оставляла мне времени на сидение в библиотеках и на толстые книжки с иероглифами заумных формул.
Итак, Лида казалась умной благодаря своему прилежанию, я же не давал себе труда прослыть таковым из–за полного отсутствия оного.
Однако итоги пятилетних стараний Лиды и моей пятилетней карьеры патентованного донжуана оказались примерно одинаковыми — в один, далеко не прекрасный, осенний день мы очутились в одной и той же конторе, в одной и той же комнате, на схожих должностях. Хорошо хоть столы у нас были разными… Мой — у окна, за которым пыхтел вечной пробкой узкий замоскворецкий переулок, а ее — у самой двери, на перекрестке сквозняков и беглых взглядов спешащих по коридору посетителей.
Контора наша была достаточно известной в столице, специализация ее обозначалась громким, но не слишком внятным словосочетанием «финансовая аналитика». Одно время ходили слухи, что ее патронирует знаменитый Август Лернер, предприниматель, сколотивший изрядный капитал на ниве беззастенчивой приватизации. Впрочем, никто из сотрудников конторы в глаза его сроду не видел. Затем контору вроде бы перекупили, и теперь формально главой фирмы числилась некая дама закатного возраста — Эльза Генриховна Есенская. Мы, рядовые сотрудники, звали ее между собой Рыбьей Костью.
Лида попала сюда по рекомендации одного из преподавателей, которому она написала половину диссертации (следовательно, благодаря своему уму), я же оказался здесь по рекомендации одного из старых друзей отца (то есть благодаря протекции).
Между тем наше положение здесь было абсолютно одинаковым. У меня даже хуже, потому что с девяти до шести я, красивый мужчина в полном расцвете сил, перебирал никчемные бумажки, поправлял чужие отчеты, составлял сводки, которые никто никогда не читал и которые неизменно отправлялись в корзину, откуда прилежная уборщица перекладывала плоды моей титанической мысли в бумагоизмельчитель. Лида Лилеева занималась тем же: изучала биржевые сводки, составляла отчеты и прогнозы, которые мнимой своей ценностью служили мнимым оправданием нашей мнимой зарплаты.
Итак, зарплаты у нас были равновеликими, столы — одинаковыми, питались мы в одной и той же дешевой забегаловке на углу, где над горячими котлетами клубился облачный пар, борщ безуспешно притворялся домашним, а салат из пластмассовых помидоров неумолимо обнаруживал свое синтетическое происхождение. Стоило это роскошество непропорционально своему качеству, посему мы постепенно перешли на бутерброды и домашнее питание из банок, которое разогревали в микроволновке, — еда столь же невкусная, скучная и унылая, как и в упомянутой столовой, зато не в пример более дешевая.
В нашем отделе трудились восемь человек разного возраста и пола. Все они занимались тем же, что и мы, — поставляли сырье прожорливому бумагоизмельчителю. Чемпионом по абсолютной ненужности считался Терехин: ему было под пятьдесят, и он вечно трясся, что его уволят по сокращению штатов, после чего столь непыльной и денежной работы ему уже не сыскать. Свои страхи он тщательно скрывал, напуская на себя наплевательский и даже залихватский вид. Ежу было ясно, что карьера в конторе прошла мимо него, — это понимали все, кроме самого Терехина, а открыть ему глаза на сей факт было невозможно, поскольку он закрывал их на все, кроме чемпионата мира по футболу, которым интересовался не столько в силу личной склонности, сколько для того, чтобы было о чем потрындеть в курилке.
Люся Губасова, тридцатишестилетняя матрона, пожизненно обремененная отсутствием интеллекта, боялась того же, что и Терехин. Но в отличие от коллеги она с удовольствием обсуждала свои куриные страхи за чашкой бледного, кардиопользительного чая. Губасова была хлопотлива и полна своеобразной женской глупости, делавшей ее по–своему привлекательной. У нее имелись муж–язвенник, двое детей, с которыми нянчилась свекровь, и одна большая мечта — похудеть радикально и навсегда, чему на моей памяти так и не суждено было случиться.
Идем дальше… Веня Попик. Увалень, тугодум, растяпа. Косая сажень в плечах, мозг неандертальца. Затянувшаяся инфантильность. Спокойствие человека, которому нечего терять, кроме стула под своим седалищем. Нерасторопный добряк, мечтающий о новой аквариумной рыбке взамен сожранного соседской кошкой эритрозонуса. Не карьерист, не амбициозен. К женщинам патологически равнодушен — ведь у них нет жаберных щелей и двух пар восхитительных грудных плавников! Стеснителен, как институтка, боязлив… Считается моим приятелем. Не то чтобы мы обнаруживали родство душ или близость внеслужебных интересов, но ведь надо с кем–нибудь обсуждать последние новости и изредка жаловаться кому–то на жизнь…
Девушки Таня и Тамара — старые, некрасивые, склочные. Раз в месяц громко ссорятся друг с дружкой, устроив разборки на тему «А помнишь, ты сказала, что я…», после чего громко сообщают о своем увольнении, уверяя, будто их зовут в конкурирующую фирму на сумасшедший оклад. Однако на следующий день после отрезвительной ночной бессонницы заявляются на работу тихие, как мыши в камышах. Смущенно шелестят бумагами, заискивающе улыбаются, извинительно шепчутся друг с другом. Тане — двадцать восемь, она разведенка, Тамара — на год моложе, и разводиться она только собирается.
Подруги носят одинаковые стрижки и красятся в один и тот же цвет, который журнал «Эль» назначил модным в текущем сезоне. Из–за своей куриной вздорности, из–за безнадежного постбрачного синдрома ни одна из них не представляет собой объект, пригодный для любовной интрижки. Попик тоже их не жалует, взирая на девушек безучастно, как на остатки сожранного кошкой эритрозонуса. И только Терехин, вечно заигрывающий с разведенками, однообразно шутит насчет их свершившейся или грядущей безмужности, не воспринимая девушек как конкурентов, претендующих на должность главного отдельского подхалима.
Последний член коллектива по алфавиту, но не по значимости — начальник отдела Фирозов Александр Юрьевич. Шестьдесят лет, подозрительный взгляд, внешность канцелярской крысы, скрытность профессионального контрразведчика. Тонкие очки, испуганный галстук, душащий своего бессловесного обладателя. Тонкие пальцы карманного шулера, потные ладони хронического труса. Его назначили в наш отдел откуда–то сверху, из заместителей директора, скинули в наше отстойное болотце за ненадобностью. После своего внезапного свержения он боится всего (нас, своих подчиненных, больше всех!), пережидая служебную грозу в кабинете, из которого появляется лишь по крайней необходимости.
А недавно из неведомых, но достоверных источников Терехину стало известно, что Фирозова скоро уволят и его должностная клетка освободится, тогда как другие, не менее достоверные источники сообщили Губасовой, что Фирозова вскоре вернут на прежнюю высокую должность — сразу, как только первый заместитель директора скинет второго заместителя директора и на его место поставит консультанта по инвестиционному обслуживанию, если того поддержит консалтинговый директор, которого сейчас нет, но который вот–вот появится после заключения сделки с одной международной корпорацией (название из благоразумной конфиденциальности не сообщается) и при условии свершения оной.
Как сложно все — клубок запутанных связей, двусмысленных взаимоотношений… Шаг наверх — опасность карьерного падения стремительно возрастает. Шаг в сторону — смерть, гибель, должностной тлен. Льстивые улыбки, похожие на денежные и любовные авансы, впрочем редко исполняемые. На каждое начальственное место с хорошим окладом метят по три кандидата. Чтобы карьера удалась, мне необходимо обскакать Терехина и Фирозова — что нереально, так как форы у меня никакой. У Фирозова накоплен какой–никакой деловой капитал — связи среди высшего руководства и знание тайных пружин корпоративной политики, у Терехина в загашнике тоже кое–что имеется — опыт и знание отдельской специфики, а у меня — одни лишь амбиции и глубокая уверенность в том, что я, как никто иной, достоин быть среди сильных мира сего.
