Маркиза прошла в свою комнату, еще раз провела пуховкой по лицу, подкрасила губы и чуть-чуть надушилась. Из соседней комнаты доносились голоса детей, мисс Клей укладывала их спать и закрывала ставни. Маркиза взяла сумочку из плетеной соломки, положила туда фотопленку и еще кое-какие мелочи и, пройдя на цыпочках мимо комнаты дочерей, спустилась вниз и вышла с территории отеля на пыльную дорогу.
В ту же минуту в ее сандалии набились мелкие камушки, солнце немилосердно пекло голову, и ее эскапада, которая под влиянием минуты казалась увлекательной и необычной, представлялась теперь глупой и бессмысленной. Дорога была пустынна, на пляже - ни души, постояльцы отеля, в том числе ее собственные дети и мисс Клей, которые утром купались, играли или гуляли, в то время как она праздно сидела на балконе, теперь отдыхали. Только одна маркиза шагала в город по раскаленной дороге.
К тому же все получилось именно так, как предсказывала мисс Клей. Все магазины были закрыты, жалюзи спущены, час сиесты, священный и нерушимый, властвовал над всем городком и его обитателями.
Маркиза шла по улице, размахивая своей соломенной сумочкой, - все, кроме нее, было неподвижно в этом сонном, зевающем мире. Даже кафе на углу было пусто; и возле дверей, уткнув морду в вытянутые лапы, лежала собака желтовато-серой масти; ее одолевали мухи, и время от времени, не открывая глаз, она пыталась схватить особенно назойливую из них. Мухи были повсюду. Они жужжали в витрине pharmacie [Аптека (франц.).], где темные бутылки с таинственными снадобьями стояли бок о бок с баночками крема, губками и косметикой. Мухи кружились и за стеклами другой лавки, где были выставлены зонты, детские лопатки, розовые куклы и туфли на веревочной подошве. Ползали по запачканной кровью колоде в лавке мясника за железными ставнями. Из комнат над лавкой доносились резкие, раздражающие звуки радио, его вдруг выключили, и кто- то облегченно вздохнул, потому что ему хотелось спать, а радио мешало. Даже bureau de poste [Почтовое отделение (франц.).] было закрыто. Маркизе нужно было купить марок, но она так и не смогла туда достучаться.
Она чувствовала, как у нее по телу течет пот, ноги в тонких сандалиях отчаянно болели, хотя прошла она совсем немного. Солнце палило немилосердно, и, когда она смотрела на пустынную улицу, на дома и лавки, в которые ей не было доступа, где все было погружено в блаженный покой сиесты, ей безумно захотелось очутиться где-нибудь в прохладном месте - все равно где, лишь бы не было жарко и не слепило солнце, в каком-нибудь подвале, например, где из крана капает вода. Капли, падающие на каменный пол, - этот звук успокоил бы ее нервы, истерзанные зноем.
Измученная, чуть не плача, она свернула в проулочек между двумя лавками. Перед ней оказались ступеньки, ведущие вниз, в защищенный от солнца дворик, и она постояла там, касаясь рукой твердой прохладной стены. Рядом было окно, прикрытое ставней. Маркиза прислонилась к этой ставне, и вдруг, к ее великому смущению, ставня приоткрылась и там внутри, в темной комнате, показалось человеческое лицо.
- Je regrette... [Мне очень жаль... (франц.).] проговорила она, вдруг осознав всю неловкость ситуации: как могла она оказаться в таком положении? Словно она подсматривала, словно непрошено вторглась в эту нищую жизнь на задах убогой лавчонки. И вдруг ее голос дрогнул и она осеклась самым глупым образом, ибо у человека, смотревшего на нее из открытого окна, было такое необычное, такое кроткое лицо, лик святого, сошедшего с витража старинного собора. Облако темных вьющихся волос обрамляло лицо этого незнакомца. У него был небольшой прямой нос, хорошо очерченный рот и глаза, нежные серьезные карие глаза, такие бывают у газели.
- Vous d'esirez, Madame le Marquise? [Что угодно Госпоже Маркизе? (франц.).] - спросил он в ответ на ее попытку извиниться.
Он меня знает, с удивлением подумала она. Он меня где-то видел; однако и это было не так удивительно, как его голос, не грубый и резкий, как можно было бы ожидать от человека из подвала какой-то жалкой лавчонки, это был голос человека воспитанного, мягкий и льющийся, голос под стать глазам газели.
- Там, на улице, так жарко, - проговорила она, - магазины все закрыты, а я почувствовала себя дурно и спустилась сюда, вниз. Прошу извинить меня, ведь здесь, наверное, частное владение?
Лицо в окне исчезло. Человек открыл какую-то невидимую ей дверь, и тут же появился стул, и она уже сидела в комнате возле этой двери, там было тихо и прохладно, совсем как в том подвале, который она рисовала в своем воображении, и он протягивал ей воду в кружке.
- Благодарю вас, - сказала она, - большое спасибо.
Подняв глаза, она увидела, что он стоит перед ней с кувшином в руке, смотрит на нее с благоговейной робостью.
- Не могу ли я еще что-нибудь для вас сделать, Госпожа Маркиза?
Она отрицательно покачала головой, однако в глубине души у нее шевельнулось хорошо знакомое чувство, тайная радость, которую приносит восхищение, и, вспомнив о себе впервые после того, как он открыл окно, слегка поправила шарф на плечах, так, чтобы обратить на себя его внимание, и тут же отметила, что прекрасные глаза газели остановились на розе, приколотой к корсажу ее платья.
- Откуда вы знаете, кто я? - спросила она.
- Вы заходили к нам в магазин три дня тому назад. С вами были ваши дети. Вы купили пленку для своего аппарата.
Она смотрела на него в недоумении. Припомнила, что действительно покупала пленку в маленьком магазинчике, где в витрине были выставлены аппараты фирмы "Кодак", вспомнила и то, что за прилавком стояла некрасивая хромая женщина. Она так безобразно и смешно хромала, что маркиза опасалась, как бы дети не рассмеялись, да и у нее самой это зрелище могло вызвать нервный смех, что было бы жестоко по отношению к калеке. Поэтому она наспех купила какие-то мелочи, велела доставить их в отель и ушла из магазина.
- Вас обслуживала моя сестра, - пояснил он. - А я видел вас из комнаты. Сам я редко стою за прилавком. Я фотографирую людей, делаю пейзажные снимки, а потом они продаются, их покупают люди, приезжающие сюда летом.
- Вот как? - сказала она. - Понимаю.
Она снова пила из глиняной кружки и снова впивала восхищение, льющееся из его глаз.
- Я принесла проявить пленку, - сказала маркиза. - Она у меня в сумочке. Вы можете это сделать для меня?
- Конечно, Госпожа Маркиза, - живо отозвался он. - Я могу сделать для вас все что угодно, все, что вы только попросите. С того самого дня, как вы вошли к нам в магазин, я...
Тут он замолчал, лицо его залилось краской, и он отвернулся в глубоком смущении.
Маркиза едва не рассмеялась. Как нелепо его восхищение. И забавно, однако... оно давало ей ощущение власти.
- Итак, что же произошло с тех пор, как я в первый раз вошла в ваш магазин? - спросила маркиза.
Он снова посмотрел на нее.
- Я не мог думать ни о чем другом, решительно ни о чем, - ответил он. В его словах чувствовалась такая страсть, такая сила, что маркизе стало страшновато.
Она улыбнулась, возвращая ему кружку с водой.
- Я самая обыкновенная женщина, - сказала она. - Если вы узнаете меня получше, вы будете разочарованы.
Как странно, думала она про себя, чувствовать себя до такой степени хозяйкой положения. Я нисколько не возмущена и не шокирована. Сижу здесь, в подвале, и спокойно беседую с фотографом, который только что объяснился мне в любви. Все это очень забавно, только вот он, бедняжка, так серьезен, так искренне верит тому, что говорит.
- Так как же, - спросила она, - вы проявите мою пленку?
Казалось, он не мог отвести глаз от ее лица, и она, нисколько не стесняясь, тоже смотрела прямо в глаза, словно в состязании: кто кого переглядит, так что он не выдержал - отвернулся и снова покраснел.
- Если вы вернетесь тем же путем, что и вошли, - сказал он, - я открою для вас магазин.
Теперь она в свою очередь позволила себе его рассмотреть: расстегнутая жилетка, надетая на голое тело, обнаженные руки и шея, шапка курчавых волос.
- А почему вы не можете взять пленку сейчас? - спросила она.
- Так не принято, Госпожа Маркиза, - пояснил фотограф.
Она рассмеялась и пошла вверх по лестнице, снова оказавшись на раскаленной зноем улице. Стоя на тротуаре, она услышала, как повернулся ключ в замке и отворилась внутренняя дверь. Постояв некоторое время у входа, чтобы заставить его подождать, она вошла в магазин, где было жарко и душно, совсем не так, как в тихом и прохладном подвальчике внизу.
Теперь он стоял за прилавком, и она с огорчением увидела, что он оделся: надел дешевый серый пиджак, который можно увидеть на любом приказчике, и грубую рубашку пронзительно-голубого цвета.
Все в нем было обыкновенно: приказчик, протянувший через прилавок руку, чтобы взять пленку.
- Когда будет готово? - спросила она.
- Завтра, - ответил фотограф и снова посмотрел на маркизу. Его карие глаза, светящиеся немой мольбой, заставили ее забыть простецкий пиджак и грубую рубашку, под ними она снова увидела распахнутую жилетку и обнаженные руки.
