Силс подогнал к нему лодку.
— Влезай!
Круминьш оттолкнул протянутую ему руку Силса и продолжал плыть в прежнем направлении.
— А ты не трус, — виновато проговорила Ирма. — Когда ты вылезешь, я тебя поцелую.
— Сначала тебе придётся его хорошенько выжать и просушить, — угрюмо сказал Мартын.
— Не беда, — заявила Ирма. — Такого можно поцеловать и мокрым.
Мартын с подчёркнутым пренебрежением повернул свою широченную спину плывущему Круминьшу. Потом вдруг подвинулся к Силсу, взял у него весло и принялся быстро грести, отгоняя лодку прочь от Круминьша.
— Что ты делаешь?! — крикнула Луиза, пытаясь отнять у Мартына весло. Она была слишком слаба, чтобы справиться с огромным парнем, однако всё-таки ему мешала. Движения Мартына стали неловкими — весло то чертило по воде, то погружалось в неё по самый валек. Мартын оттолкнул Луизу и сильно занёс весло вперёд. Широкая лопатка прошла над самой головой Круминьша, едва не ударив его по затылку.
— Отбери же у него весло, Карлис! — закричала Луиза со слезами в голосе. — Он убьёт Эджина!.. Он его убьёт.
— Это было бы лучше всего! — вырвалось у Мартына.
Силс взялся за весла и продолжал держать лодку возле Круминьша, пока тот не нащупал ногами дно и не пошёл к берегу.
Костёр догорал. Расправленная на козелках одежда Круминьша подсыхала. А он лежал у огня в одних трусах и помешивал угли. Рядом с ним, на песке, забросив за голову короткие, сильные руки, вытянулся Силс. Остальные спали в палатке.
Продолжая, по-видимому, давно уже начатый разговор, Силс вполголоса говорил:
— …Тебе теперь нравится Луиза! Это твоё дело. А я по-прежнему люблю Ингу.
— Как же ты можешь не порвать с нею, если ты здесь, а она там? — возразил Круминьш.
— Я должен быть с нею.
— Что значит «должен»? — нахмурившись, спросил Круминьш.
— Не знаю… Но так… должно быть… Мне не надо другую.
— Ты ответь мне ясно, — настаивал Круминьш, — что значит твоё «должен»?
— Ну что ты пристал?!
Силс не договорил и отвернулся. Круминьш придвинулся к нему и, повернув его за плечи лицом к себе, посмотрел ему в глаза.
— Что ты злишься? — спокойно спросил Круминьш.
— Я? — Силс пожал плечами. — Просто хочется тебе сказать: неприятно, когда ты… одним словом, когда вмешиваются в мои отношения с Ингой. Ведь я не касаюсь твоих дел с Луизой…
Круминьш испуганно оглянулся на палатку и приложил палец к губам. Ему вовсе не хотелось, чтобы этот разговор услышал Мартын, хотя Круминьш и не видел ничего предосудительного в том, что ему нравится Луиза. Если бы она была женой Мартына — другое дело. Тогда Круминьшу и в голову не пришло бы обнаружить своё чувство к ней. Да и она не стала бы слушать Круминьша. Он в этом уверен. Ну а то, что Мартына и Луизу считают женихом и невестой, вовсе ещё не означает, будто он, Круминьш, не может… не должен… Что в самом деле связывает его?.. Мартын ему не друг, не приятель. Был бы на месте Мартына Карлис Силс — другое дело!.. Но ничего, кроме неприязни, Круминьш не чувствует к грубому верзиле и считает, что тот вовсе не пара такой девушке, как Луиза. Правда, Круминьшу передавали, будто Мартын как-то проговорился, что не простит Круминьшу, если тот отобьёт у «его невесту. Если это случится, говорил Мартын, — то он посчитает Круминьшу ребра. Наплевать, мол, Мартыну, на то, что с этим „опытно-показательным перебежчиком“ Эджином (так сказал Мартын) носятся как с писаной торбой! А самым лучшим, по словам Мартына, было бы, если б нашёлся „смелый и честный“ советский человек, который покончил бы с этим Круминьшем — ни богу свечка, ни черту кочерга!..
Да, так сказал Мартын. Это многие слышали.
Если после этого Круминьш счёл возможным плыть с ним в одной лодке, то лишь потому, что Луиза умоляла не делать скандала. Но рано или поздно им придётся столкнуться на узкой дорожке. Круминьша нисколько не пугает то, что Мартын силач и что у него опыт в драках, приобретённый ещё во время беспризорничества — Круминьш тоже не напрасно обучался приёмам рукопашного боя…
Силс долго сидел, молча вороша головни костра. Наконец сказал:
— Пора спать.
— Спать?.. — рассеянно переспросил Круминьш. — А как тебе нравится то, что давеча болтала Ирма?
— Что именно?
— Насчёт нас с тобой, насчёт комбината и… все такое.
— Пусть болтает, что хочет, — беспечно ответил Силс.
— А почему она спросила насчёт сетки?
— Пусть, говорю, болтает… Мне всё равно.
— А мне не всё равно, — твёрдо проговорил Круминьш. — Нет, мне не всё равно. Я не хочу, чтобы кто-нибудь смел болтать такое…
— Ничего особенного.
— Ты думаешь?.. А я не думаю. Сетка — самая уязвимая часть производства. Выход из строя сетки означает остановку комбината.
— Сегодня остановился, завтра снова пошёл.
— Нет, это не так просто. За одной сеткой всегда может порваться вторая.
— За второй — третья и так дальше? — рассмеялся Силс.
— Ты напрасно смеёшься, Карлис: что-то здесь есть, — в раздумье возразил Круминьш. — Запас сеток не бесконечен.
— Ну нет сеток, есть сетки — какое мне до этого дело. Оставь меня в покое с этой чепухой.
— Это не чепуха, Карлис. Если так говорит Ирма, значит…
— Ничего это не значит! Выбрось это из головы. Ирма злая девчонка. Вот и все!
Он снял с прутьев одежду Круминьша и положил её рядом с другом.
— Давай-ка спать, — повторил Силс, — все твоё просохло.
Силс полез в палатку, а Круминьш стал одеваться.
Оставшись один, он собрал в кучу рассыпавшиеся угли, подбросил в них несколько сухих веток и остановился над костром. Хвоя потрещала, словно лопающиеся на сковороде орехи, пустила густой клуб белого дыма и вспыхнула ярким пламенем. Ветки сгорели быстро и сразу рассыпались в лёгкий пепел, припудривший крупные уголья. Головни под ним то делались ослепительно яркими, то серенькая плёночка пепла быстро одевала их, как веко одевает засыпающий глаз, и снова исчезала. Будто угольки лукаво подмигивали Круминьшу. Он долго глядел, как они мигают, и у него зарябило в глазах. Он зажмурился и постоял с закрытыми глазами.
Круминьш не пошёл в палатку. Расстелил пиджак возле костра и лёг, подперев голову. Так лежал он, глядя на звезды, пока голова не склонилась сонно на подложенный в изголовье рюкзак…
Полотнище, закрывающее вход в палатку, приподнялось, и из-под него выглянула Луиза. Некоторое время она приглядывалась к лежащему Круминьшу и прислушивалась к дыханию спящих в палатке товарищей. Затем осторожно, шаг за шагом, передвигаясь на коленках, вылезла из палатки. Присев на корточки, огляделась, пригладила растрепавшиеся волосы, по-прежнему на четвереньках подкралась к Круминьшу и села возле него. Долго глядела на него, осторожно протянула было руку к его лбу, но только подержала её над головой спящего, не решаясь притронуться. И так же осторожно, словно даже это движение могло нарушить сон Круминьша, отвела руку в сторону и только тогда опустила себе на колено.
Так Луиза продолжала сидеть, не шевелясь и не сводя глаз с лица спящего. Но кому не доводилось испытать на себе во сне пристальный взгляд человека? Кто не помнит, какое беспокойство овладевает при этом спящим?! Круминьш что-то сонно пробормотал и повернул голову. Заметив, как затрепетали его веки, Луиза отвела взгляд, но было уже поздно — Круминьш сел одним движением. Он проснулся так, как просыпаются охотники и разведчики, — мгновенно, без постепенного перехода от сна к бодрствованию, без зевков и потягивания. Присутствие Луизы не только не испугало, но даже не удивило его. Он улыбнулся и протянул руку. Она схватила её обеими руками и прижала к своей щеке. Ладонь Круминьша была так горяча, что Луиза с наслаждением зажмурилась. От руки Эджина пахло дымом и чуть-чуть табаком, ровно настолько, чтобы этот запах не был неприятен.
Круминьш охватил Луизу свободной рукой и притянул к себе. Ему не нужно было употреблять для этого никакого усилия: она сама подалась к нему.
Луиза лежала возле Эджина на песке, нагретом пламенем костра, и смотрела перед собой широко раскрытыми глазами. И ей чудилось, что нет возможности отличить, где горят звезды в небе и где глаза Эджина. Её губы шевелились без звука, но ему казалось, что он хорошо слышит и уж, конечно, понимает каждое не произнесённое ею слово.
Вокруг них полусонным предутренним шелестом шептались деревья. В ногах едва слышно журчала в камышах река. Где-то изредка вскрикивала выпь. Но, видно, до болота было очень далеко. Луизе подумалось, что стон птицы похож на грустный зов фаготиста.
Несмотря на свежий предрассветный ветерок, тянувший с реки, Луизе не было холодно: Круминьш накинул на неё своё одеяло, оставив себе всего лишь маленький, совсем маленький край. Луизе казалось, что от Круминьша исходит столько тепла, что и вовсе не будь здесь одеяла, ей не было бы холодно.
