Ознакомительная версия.
– Между прочим, есть отличный способ поднять незамужней женщине настроение, – скабрезно хихикнул Вернер. – Если хочешь, Константин Андреевич, поделюсь информацией.
– Не про ту честь, – отмахнулась Екатерина. – С некоторых пор нашего Константина Андреевича это не волнует. Есть одна особа. Нет, конечно, он освободится от тяжкого гнета, но когда это произойдет? Я бы поставила месяца на четыре – к осенней депрессии. Но стоит ли загадывать?
Сгребли орудия труда, разделили по последней. Посидели, разошлись.
Улизнула Любаша, прочирикав очередному бой-френду, что бежит в ЦУМ, он обязан подхватить ее у ступеней, чтобы накормить хрустящей курочкой в открывшемся кафе напротив магазина, а затем отвезти домой, за что она, может быть, напоит счастливчика чаем.
Максимов без причин задержался. Случалось с ним такое – не пускала работа. Сидел, уткнувшись в монитор, бессмысленно водил мышкой. Курсор перемещался скачками. Надо шарик прочистить. Или коврик заменить. Или прекратить, в конце концов, портить зрение и взвалить общение с оргтехникой на плечи сотрудников. Олежка Лохматов обрадуется. Любит он ничего не делать. А кто любит?
Разошлись не все. За спиной бесшумно возникла Екатерина (Максимов вздрогнул), потрепала начальника по вихрам и со свойственной ей грацией примостилась на краешке стола:
– Призадумался, Константин Андреевич?
– Заплутал, – улыбнулся Максимов, – в последней мозговой извилине.
Офис «Профиля» и все, что входило в круг, очерченный страшным словом «работа», Екатерина посещала в строгих деловых костюмах. Но выглядела в них настолько сексуально, как если бы приходила трудиться в крошечных стрингах.
– Ты знаешь, Костик, и я заплутала, – печально вымолвила Екатерина. – Я, кажется, влюбилась…
Он не услышал в ее словах традиционных насмешливых ноток. С удивлением оторвал глаза от упакованных в капрон коленок и поднял выше.
– А по тебе не скажешь. Ты знаешь, я уже ревную.
– А по тебе тоже не скажешь, – пожала плечами Екатерина. – Но ты же не станешь отрицать, что уже полгода безнадежно влюблен, умудряясь совмещать это чувство со скорбью по покойной жене?
– Давай не будем о покойных, – нахмурился Максимов. – Надеюсь, ты влюбилась в мужчину?
– Надеюсь, да, – засмеялась сыщица. – Во всяком случае, разговаривая в моем присутствии с женой, он старается не бледнеть и почти не заикается. Теперь не знаю, что мне с этой напастью делать. Тащить тяжело, а выбросить жалко.
– Тяжелый крест – любить иных, – почесал затылок Максимов. – Какие-то странные мы с тобой, Катюша. Большинство людей, подхватив любовный вирус, парят на крыльях, наплевав на полетные инструкции, им жизнь представляется смешной и легкой. До невозможности легкой.
– Невыносимая легкость бытия? – задумалась Екатерина. – Хорошая фраза… Не я ее придумала, нет?
– Кино такое было. Послушай, Катя, а к твоей заразной болезни ни я, ни Вернер отношения не имеем?
– Даже отдаленного, – фыркнула сотрудница, – и не надейся. Я давно не путаю работу с личной жизнью. Помнишь, как четыре года назад ты оказался по недосмотру в моей постели? Вот с тех пор и не путаю.
– Не понравилось? – прищурился Максимов.
– Очень понравилось, – похвалила Екатерина, – молодец. Но работа дороже. До завтра, Костик.
Поднялась, одернув юбку, и, грациозно покачивая формами, поплыла к двери.
– Жуть, конечно, кромешная, – остановилась на пороге, задумчиво посмотрев на шефа. – Мы оба влюблены и не спешим домой. Но я не об этом. Представляю – вот бы мне позвонили и по секрету поведали, что через неделю я умру. Б-р-ррр… – Екатерина манерно передернула плечами. – Я бы окочурилась, Костик, честное слово. И не стала бы дожидаться ясности – шутка или нет, собрала бы чемодан, наврала тебе с три короба о необходимости внеочередного отпуска – и подальше от людских глаз…Чао.
Хлопнула дверь в кабинете. Хлопнула в приемной. Хлопнула входная с улицы.
– Охрана? – поднял трубку Максимов. – Агентство «Профиль», Казакова, шесть. Мы уходим.
После гибели Агнессы Маринка сильно изменилась. Круглые щечки стали плоскими – ни одно баловство не спасало. На дворовые тусовки почти не ходила, почти все время молчала. Книжки почитывала, чего раньше за ребенком не замечалось. Научилась готовить пиццу – причем освоила дюжину абсурдных начинок – от рыбы скумбрии до спецбананов – наивно полагая, что это разные блюда и папа должен быть рад.
– Опять не гуляла, опять весь день уроки делала? – сокрушался Максимов, норовя приобнять дочь. – И в кого ты у меня такая растешь?
Он ни разу не обругал ее за последние полгода! Всеобъемлющее чувство вины и рана на сердце не рубцевались. Не желали! Наоборот, чем больше проходило времени с того дождливого понедельника, тем муторнее становилось на душе. Он старался как можно реже подходить к зеркалу, ни разу не встал на весы, все семейные фотоальбомы запер в секретере, а ключ старательно потерял. На прошлой неделе он обнаружил на замке следы взлома неумелой детской рукой, а Маринка в тот вечер была предельно молчалива…
– Не нуди, папахен, – огрызнулась дочь. – Настроения не было гулять. Тележурнал смотрела – «Хочу все забыть», понимаешь? Есть будешь?
– Буду, дочь, непременно. Но позже. Когда приду.
– А ты еще не пришел?.. Ах, прости, к тете Маше собрался. Как всегда, ненадолго и не всерьез. Вот только душ примешь.
– Не брюзжи.
Но Маринка уже завелась.
– И не надоест тебе жить на две постели? Ну скажи, папахен, почему бы тете Маше не перебраться в наш дом? Она не против, ты не против, я не против, мне уже до лампочки. Тогда по вечерам ты будешь дома. Будем чинно сидеть в гостиной за круглым столом и играть в подкидного дурака, вернее, дуру, поскольку выиграть у тебя в эту народную игру невозможно… Почему бы ей не переехать, пап? Проще-то ведь только сплюнуть.
– А как до дела, так ничего у нас не выходит, – развел руками Максимов. – Не ладится ее переезд, Мариша. Это сложная философия, с которой не справится ни одна женщина.
– Почему?
– А потому что это ваша природная черта – усложнять там, где не надо, и упрощать там, где сложно.
Впопыхах он принял прохладный душ и вырядился в чистое.
– Не скажешь ничего приятного напоследок? – выкрикнула с кухни Маринка.
Очень он хотел сказать своей дочери что-то приятное. И не только сказать, но и сделать. Самое время. А напоследок он еще ох как скажет…
Максимов мялся на пороге, понимая, что слово не вернуть.
– Мариш, давай машину купим?
На кухне воцарилось потрясенное молчание. Через минуту из ослабших рук ребенка выпала шумовка. Через другую показалась сама – какая-то ватная, растерянная.
– Стиральную, швейную, закаточную?..
– Нет.
– Ты серьезно, папа?
– Серьезно, – кивнул Максимов с важным видом. – А какие проблемы, дочь? Давно пора. Заработал за последний квартал по-божески, долгов не наделал.
– Ясненько, – осенило Маринку, – тетя Маша надоумила.
– При чем здесь тетя Маша? – обиделся Максимов.
– Чтобы в маршрутках больше ни с кем не знакомился. – Он впервые за много дней узрел на губах ребенка озорную улыбку (а ведь всякого можно купить…). – Ладно, папа, шучу. Новость просто блеск. Когда пойдем? И учти, я с тебя теперь не слезу. Обещал – выполняй.
– Не пойдем, – возразил Максимов. – Ты девица взрослая – доверяю подобрать достойную нашей семьи тачку самостоятельно. Не дороже пятнадцати. В Интернете покопайся, журналы полистай. Не забудь, что через три года ты получишь права и должна смотреться за рулем так, чтобы народ не смеялся. Но во дворе не трепать. Подберешь – телефонируй.
– Понимаю, пап. – Маринка сглотнула и невольно приняла стойку смирно. – Я все сделаю, пап, краснеть не будешь. Только скажи, в какой промежуток времени тебе не звонить?..
Очень быстро темнело. Так всегда, тянется серость и, кажется, никогда не кончится, а потом вдруг обвал – и разом черно. Он топал через «любимую» подворотню – кратчайший путь с проспекта в яму на Котовского – одолел половину сводчатого тоннеля, когда что-то надоумило его обернуться. Бывает такое. «Обернись», – командует височная доля мозга.
Сыщик напрягся – на краю арки явственно шевельнулось тело. Такое ощущение, что человек, узрев вращение Максимова, предпочел обождать.
Арка вытекает в малопосещаемый проходной двор, на другом конце – пустынная улочка, с которой полминуты назад он решительно свернул. Сумерки густые, склеенные, руками не раздвинуть… Он, встревоженный, отошел к облупленной стене и затаился. Снова что-то шевельнулось. Подглядывает, сообразил Максимов.
Гул улицы куда-то запропал. Он слышал тиканье часов на запястье. О стеснительных хулиганах до текущего дня информацией не владели. Догоняют в подворотне и конкретно бьют. Могут насмерть, могут попугать. Устаревшие данные? Или нечто иное? Газовик привычно грел подмышку. Большого страха не было. Но можно и по-разному испугаться. Он стоял не дыша, всматриваясь в серый арочный проем. Незнакомец не высовывался. Ну и ладно. Он не может тратить время на возню с призраками.
Ознакомительная версия.
