могло быть подтверждено или опровергнуто с помощью доказательств. Я молча уставилась на него, ожидая продолжения. Он снова порылся в папке, заглянул в какую-то бумажку и произнес скороговоркой:
– Ольга Николаевна Суханова утверждает, что видела вас в подъезде, где проживал Добрынин, в субботу, между двенадцатью и часом дня.
«Так вот откуда ветер дует...» – подумала я. Все правильно. Ольга Николаевна Никитина, соседка снизу, – никогда, кстати, не знала, что она Суханова, – тип вездесущей подъездной старушенции... В субботу мы с ней столкнулись в подъезде; она сообщила, что торопится на дачу, и тем не менее минут пять со мной проболтала. Скрывать мне было решительно нечего, я все могла объяснить, но почему-то меня охватило уныние.
– Вы спрашивали, когда я видела Никиту в последний раз, – мрачно сказала я. – Я вам ответила. Это было в пятницу. Я действительно была в субботу в доме, где живет... жил Никита, но его самого я не видела. Я забыла у него записную книжку и хотела ее забрать, но мне никто не открыл.
– И как же вы поступили? – поинтересовался Соболевский.
–- Ушла через пятнадцать минут, и это могут подтвердить четыре человека.
Последнее замечание я сделала все еще не вполне всерьез. И напрасно.
– Кто? – ничтоже сумняшеся спросил он, как будто это было вполне нормально – искать свидетелей, которые могли бы подтвердить, что я не вру.
– Во-первых, Алена Субботина... – начала я.
– Актриса?
– Да. Во-вторых, Агния...
– Какая Агния? Как ее фамилия? Чтобы не знать, кто такая Агния, нужно никогда не смотреть телевизор.
– Агния – певица. Понятия не имею, как ее фамилия. Она и в афишах так значится. Агния – и все.
– Понятно. Кто еще?
– Еще два ее телохранителя. Фамилий не знаю.
Жалостная попытка иронизировать осталась без внимания.
– Надо же, сколько народу! – задумчиво проговорил Соболевский. – И что они там делали?
– То же, что и я. Звонили в дверь.
– Не знаете, зачем они приходили?
Кое-что я знала, но, секунду поразмыслив, решила оставить свои знания при себе. Не мое это дело – пусть спрашивают их самих.
– Алена хотела обсудить с Никитой личные проблемы, Агния – деловые.
И хватит с него – остальное пусть выясняет сам.
– Спасибо, – кивнул Соболевский. – Все это очень ценно. Мы с ними непременно поговорим.
Он немного помолчал, перебирая бумаги, и огорошил меня следующим вопросом:
– Знаете, Ирина Григорьевна, одноклассники – это ведь еще ни о чем не говорит... Добрынин рассказывал о вас в интервью, у него в бумажнике нашли вашу фотографию... С другой стороны, все знали о его похождениях. Не могли бы вы... охарактеризовать ваши отношения? Вкратце...
Тут я, признаться, совершенно растерялась. Ничего себе! «Вкратце»! Попробуй «охарактеризуй вкратце» большой кусок жизни! Попробуй расскажи совершенно незнакомому человеку о том, что произошло однажды ночью, ровно десять лет назад. Точнее, десять лет и один день... Подходящий материал для психоаналитика. Для психоаналитика – но не для следователя...
– Он за мной ухаживал... – беспомощно пролепетала я. Соболевский оторвался от своих бумаг и посмотрел на меня с нескрываемым интересом. Ох, как хорошо я знала этот взгляд и как я его не любила! Это лыко я тоже ставила Никите в строку, хотя понимала, что формально он ни при чем. У меня медленно, но верно развивался комплекс неполноценности, изначально мне совершенно несвойственный. Моя внешность меня в общем и целом вполне устраивает, я не могу пожаловаться на недостаток мужского внимания, – словом, вроде бы все в порядке. Но каждый раз, когда Никита публично проявлял ко мне особое внимание или это, как теперь, всплывало в разговоре, я ловила на себе чей-нибудь взгляд – оценивающий, с оттенком легкого недоумения. Еще бы! Красавец-богатырь, национальный символ, рок-певец номер один – и все в одном лице! За него сражались самые немыслимые красотки, которых он, как правило, удостаивал внимания лишь на короткие сроки. Вот на этом-то фоне меня и рассматривали с удивлением. Тут мало не страдать комплексами – чтобы вынести такое без потерь, нужно обладать поистине непробиваемой самоуверенностью. И вообще – не хотела я всего этого. Ни сравнений этих, ни взглядов, ни Никитиного вязкого обожания...
Я сидела мрачная, как туча, уставившись на носки собственных туфель, и, разумеется, не подозревала, что минуту спустя все мои комплексы покажутся мне сущими пустяками по сравнению с сюрпризом, который, как выяснилось, меня ожидает.
– В бумажнике убитого, – самым будничным тоном сообщил Соболевский, – рядом с вашей фотографией было вот это...
Он выложил на стол лист бумаги, представлявший собой отчетливую ксерокопию другого, маленького, листка, на котором корявым Никитиным почерком было написано следующее: «Ирочка», потом – новый номер моего телефона, появившийся совсем недавно, после того как нас переключили на другую АТС, а потом – еще одно слово, и слово это было – «шантаж?». Именно так, с вопросительным знаком, – «шантаж?». Я прочитала эту белиберду раз пятнадцать подряд, в бессмысленной надежде, что она вдруг возьмет и исчезнет, но, увы, она никуда не девалась. Шесть букв, черным по белому, хоть ты тресни: «шантаж». Придраться можно было разве что к последней букве, которая больше напоминала закорючку, как будто Никите надоело писать. Но это была его обычная манера, за эти финальные закорючки ему доставалось еще в школе. Зато первые пять букв не вызывали ни малейших сомнений. «Шантаж» – и все тут!
«Какой, к дьяволу, шантаж?! – пронеслось у меня в голове. – Никита, очевидно, совсем сбрендил!» Я почувствовала, как в душе поднимается волна привычного раздражения – вечного спутника всех моих размышлений о Никите. Волна поднялась и беспомощно опустилась: отныне и присно моему раздражению суждено было упираться в пустоту...
«И все-таки – что это за «шантаж» такой? – мучительно соображала я, украдкой поглядывая на следователя. – Этот наверняка решил, что я добивалась Никитиного внимания каким-то шантажом... Хотя, позвольте... а может, это он меня шантажировал? Для моей женской гордости это, конечно, куда приятнее. С другой стороны, если я его шантажировала, то мне незачем было его убивать, а вот если он меня – тогда другое дело... Так что шут с ней, с гордостью...» Я поймала себя на том, что начинаю осваиваться в новом качестве.
Соболевский кашлянул, и я опомнилась. Он ждал моей реплики.
– А что вы хотите от меня услышать? – мрачно поинтересовалась я. –
