Я был ошеломлен.
Наверное, на моем лице было написано неподдельное изумление, потому что продавец, стоявший напротив меня, с сомнением покачал головой и отдал немецкое распоряжение. Меня аккуратно отвели в угол и там открылась незаметная прежде дверь. За ней была просторная комната белого цвета, в которой не было ничего, кроме стоявшего посередине белого стола. По углам комнаты под потолком торчали четыре телевизионные камеры, направленные на этот стол.
Меня подвели к столу, отпустили, и крепкие ребята отошли в сторонку, уступив место продавцу, с которым мы чесали языками всего несколько минут назад. Он посмотрел на меня и сказал по-английски:
— Будьте любезны, выложите на стол то, что у вас в карманах.
Я, все еще не до конца придя в себя, начал выгружать из карманов все, что там было. Между прочим, когда на столе оказалась толстая пачка долларов, никто из присутствующих даже ухом не повел. Я себе представляю, как засуетились бы наши менты, если бы нашли у меня такие деньги. Когда я закончил, продавец спросил:
— Это все? Я кивнул.
— Поставьте, пожалуйста, вашу сумку на стол.
Я снял сумку с плеча и поставил ее рядом с лежавшим на столе карманным барахлом. Продавец аккуратно отодвинул ее в сторону, стараясь двигаться так, чтобы не заслонять ничего от камер, направленных на стол. Потом он повернулся ко мне и вежливо попросил поднять руки в стороны. При этом он сказал:
— Извините, но таков порядок.
Я спокойно развел руки. Уж чего-чего, а шмонов в моей жизни было столько, что еще один ровно ничего не значил. Мог бы и не извиняться.
Он тщательно и очень, я бы сказал, вежливо обыскал меня. Не найдя ничего, он покопался в моих карманных вещах, лежавших на столе и сказал:
— Пожалуйста, положите эти вещи туда, где они были.
Я опять пожал плечами и рассовал все по местам.
Продавец повернулся к одной из телевизионных камер и что-то сказал. Она зажужжала и объектив выехал вперед сантиметров на пять. Он сказал «данке» и открыл мою сумку. На столе появились несколько моих рубашек, чистые носки, две книжки, футляр с электробритвой, и вдруг он медленным движением вынул из сумки здоровенный золотой браслет, весь усыпанный бриллиантами. Держа его двумя пальцами, он медленно повертел его перед камерой и положил на стол.
У меня отвисла челюсть, и я уставился сначала на браслет, а потом — на продавца. И тут до меня дошло. Боцман, дракон долбаный, правая рука капитана, его цепной пес! Недаром говорят, что дракон — тот же петух, только гребень во всю спину! Ну, пидор, молись Николаю Угоднику, чтобы никогда меня не встретить.
Я посмотрел продавцу в глаза и сказал ему:
— Это боцман.
Продавец подумал и, медленно кивнув головой, ответил:
— Я тоже так думаю.
Потом помолчал еще и, вздохнув, добавил:
— Но порядок — есть порядок.
И, повернувшись к неподвижно стоявшим вокруг нас охранникам, сказал им что-то по-немецки. Из его длинной фразы я понял только одно слово: этим словом было — «полицай».
Да… уж это слово знают все. Наверное, даже китайцы.
Эх, где бы мне взять сейчас такой антиполицай, чтобы выйти отсюда, посвистывая! Если бы меня передавали российским ментам, то для них у меня этого антиполицая был полный карман. Целых двенадцать тысяч. Еще и в жопу бы поцеловали. А с дисциплинированными немцами шутки плохи. Тут эти номера не проходят. Ты ему взятку предложишь, а он тебе за одно только это срок организует. А сам бляху на грудь получит и уважение коллег. Вот так.
Повернувшись ко мне, продавец с сожалением развел руками и еще раз сказал:
— Я понимаю, что произошло на самом деле. Но — порядок.
Я спросил у него:
— Можно хоть посмотреть на это долбаное дерьмо?
— Да, пожалуйста.
Я взял увесистый браслет и посмотрел на болтавшийся на нем ценник. На ценнике было написано — DM 29.899.
Ни хрена себе, подумал я и положил браслет на стол.
Это, значит, боцманюга подлый на тридцать тысяч марок меня приложил? То есть — почти на двадцать тысяч баксов.
Ай, молодец!
Ну, падла, увижу — не жить тебе.
Полиция приехала через пять минут, и в комнату для досмотров ввалились два здоровенных румяных полицая в темно-зеленой форме, увешанных брякающим полицейским снаряжением.
Продавец долго объяснял им что-то, указывая на видеокамеры, они кивали, хмурились и, наконец, когда он закончил свою речь, повернулись ко мне.
Продавец тоже посмотрел на меня и сказал:
— В нашем магазине очень много видеокамер. Возможно, одна из них зафиксировала момент, когда он опускал браслет в вашу сумку. Надейтесь на это. Другого варианта у вас нет. Порядок есть порядок.
Он сделал шаг назад, и один из полицаев снял с ремня никелированные браслеты и сделал приглашающий жест. Мол, давай сюда ручки!
Продавец нахмурился и начал что-то говорить ему.
Полицай долго отнекивался, мотая башкой, но продавец не отставал. Наконец полицай сдался и, сказав «гут», повесил браслеты на место. Потом он строго посмотрел на меня, и продавец сказал:
— Они не будут надевать браслеты. Но если вы будете вести себя некорректно, они обойдутся с вами очень негуманно.
— Спасибо, — сказал я, испытывая симпатию к этому белобрысому гансу, — а они понимают поанглийски?
Услышав это, один из полицейских сказал на ужасном, но все же понятном английском:
— О, да. Все немецкие полицейские могут говорить по-английски. Вы можете говорить со мной поанглийски. Я могу понимать вас.
Он кивнул в подтверждение своих слов, и на этом разговор окончился. Я повесил сумку на плечо, полицаи плотно подперли меня с боков, и мы, как три шерочки-машерочки, вышли из магазина.
Напротив входа стояла полицейская машина, и за рулем никого не было. У меня в голове тут же зашевелились вредные мысли.
Их, стало быть, двое, так что, может быть…
Один из них взял меня под руку и прижал ее к своему могучему боку. Почувствовав его дикую силу, я подумал — ох, и здоровый же бык! А он и в самом деле был на полголовы выше меня и килограммов на сорок тяжелее. Второй был таким же, и, когда я понял, с какими ребятами имею дело, вредные идеи в моей голове стали шевелиться чуть помедленнее.
Пока второй полицейский обходил машину, чтобы сесть за руль, этот, не отпуская меня, другой рукой открыл заднюю дверь. Потом он положил лапищу мне на макушку и вежливо, но с неодолимой силой начал направлять мою голову в салон.
И в это время я услышал за спиной негромкий сиплый голос, который с издевательской интонацией произнес по-русски:
— Тебе от мастера привет!
Я попытался повернуть голову, но куда там!
Каменная лапа полицая с легкостью задвинула меня на сиденье, потом он влез сам, и, когда я, наконец, смог обернуться в ту сторону, откуда услышал голос, то увидел сквозь дымчатое стекло закрывшейся двери ухмыляющуюся рожу боцмана, который показывал мне всем известный знак.
Два пальца левой руки скрещивались с двумя пальцами правой, и вместе это образовывало решетку. Я думаю, что этот символ всегда был понятен любому живущему на Земле человеку. А уж мне — и подавно.
Сидевший за рулем полицай завел двигатель, и патрульная машина медленно отъехала от магазина. Я вывернул шею и еще раз увидел Михалыча, который продолжал показывать мне этот ненавистный знак.
Наконец, мы влились в поток машин, и я посмотрел вперед.
А впереди у меня была немецкая тюрьма. И не иначе.
* * *
Поколесив по чистеньким оживленным улицам, мы наконец свернули в какой-то тихий переулок, и я увидел впереди небольшой, стоящий отдельно домик.
Судя по надписи и по стоящему перед подъездом домика автобусу с решетчатыми окнами, это и был полицейский участок, в который меня везли. Полицейский, сидевший за рулем, притормозил, и я подумал — ну вот, сейчас мои похождения и кончатся. И буду я лежать на немецких нарах и трескать немецкую баланду. Вообще-то, говорят, что у них в тюрьме хавка поприличнее будет, чем даже в наших вольных столовых, но по мне — уж лучше хлеб с водой на воле, чем икра с марципанами на киче.
До полицейского домика-пряника оставалось метров тридцать, и вдруг из его дверей посыпались вооруженные до зубов полицаи, в касках с забралами и в бронежилетах, с прозрачными щитами и черными дубинками, и дружно полезли в автобус.
Наш водила резко нажал на тормоз, и машина остановилась.
Он схватил висевшую на торпеде рацию и, нажав кнопку, о чем-то обоеспокоенно спросил. Рация хрипло заквакала в ответ. Выслушав то, что ему сказали, полицай повесил ее на место и обернулся к своему напарнику, который сидел рядом со мной. Они возбужденно заговорили о чем-то, затем оба посмотрели на меня, и мой сосед, напрягшись, сказал поанглийски:
— Сидеть спокойно. Не делать проблем.
