— Сидеть спокойно. Не делать проблем.
И, погрозив мне толстым пальцем, выразительно похлопал себя по кобуре, в которой сидела внушительная пушка.
Я подобострастно кивнул, и он, погрозив мне пальцем еще раз, открыл левую дверь и резво выбрался из машины. Его напарник в это время тоже выскочил наружу и бегом направился в участок. Тот, кто только что сидел рядом со мной, уселся на его место и спокойно положил руки на руль. Все это заинтересовало меня, и я спросил:
— Что случилось?
— Террористы, — ответил он и добавил несколько энергичных немецких выражений.
То, что это был немецкий мат, было ясно и без перевода. Я пошевелился, и он строго посмотрел на меня в зеркало. Подняв перед собой руки, я всем своим видом показал, что все в порядке, сижу себе смирненько, и никаких проблем. Посверлив меня особым полицейским взглядом еще немного, он снова стал следить за суетой перед участком.
Наконец, авральная посадка в автобус закончилась. Последним из участка выскочил наш водитель и, спотыкаясь и натягивая на ходу каску, прыгнул в автобус. Двери автобуса закрылись, и он быстро укатил.
Мой водитель врубил передачу, и мы тихо подъехали к самым дверям участка. Полицай вышел из машины, открыл заднюю дверь и сказал мне:
— Выходить спокойно. Не делать проблем. И отошел на два шага.
Я осторожно выбрался из машины, захлопнул дверь, поправил сумку на плече и огляделся.
Полицейский участок, в который меня привезли, стоял в некотором удалении от других домов и был с трех сторон окружен кустами. Судя по всему, это был не настоящий оплот закона и порядка, а так себе, нечто вроде привокзального пикета. Да и я сам в глазах полицейских, судя по всему, был не какимто особо опасным уголовником, а всего лишь неудачливым магазинным вором. Иначе продавцу вряд ли удалось бы уговорить полицаев не надевать на меня наручники.
Повинуясь жесту полицейского, я поднялся по ступенькам крыльца и, открыв дверь, вошел в участок. Мой провожатый вошел следом за мной и закрыл за нами дверь.
Я быстро огляделся.
Это действительно была какая-то вспомогательная полицейская конура. Участок представлял из себя одно большое помещение, в дальнем правом углу которого была решетчатая клетка, а в левом — небольшая отгородка с двумя дверями, на одной из которых было написано «WC», а на другой — «HALT». Так, подумал я, «WC» — это, понятное дело, сортир, а там, где «HALT», судя по всему, хранилось оружие.
За столом у окна сидел толстый пожилой полицай и корпел над какими-то бумагами. Мой страж подтолкнул меня к столу и, указав на стоящий перед ним стул, сказал:
— Сидеть. Не делать проблем.
Ну, блин, достал он меня с этими проблемами! Не знает, что ли, ничего другого? Мне это дурацкое выражение уже в Америке поперек горла встало, так и тут то же самое.
Я уселся на стул, и они заговорили между собой.
Говорили они явно не обо мне, а о том, что происходило там, куда в таком спешном порядке направились почти все полицейские этого участка. И, между прочим, подумал я, в участке, кроме меня, этого здоровяка да пожилого пердуна, никого нет. И тут вредные мысли опять зашевелились в моей голове.
Я продолжал незаметно оглядываться, и, наконец, мой взгляд упал на висевший за спиной старого полицая плакат. На нем было штук пятьдесят небольших фотографий. Преимущественно это были бородатые арабы, но европейцы тоже попадались. На верхней части плаката была крупная надпись на немецком, из которой я понял только два слова — «интерпол» и «террористы».
Понятно, подумал я, и снова перевел взгляд на мелкие, но вполне опознаваемые портреты. И тут у меня потемнело в глазах.
Во втором снизу ряду, на четвертой слева фотографии, был я.
Я уставился на плакат, как баран на новые ворота.
Ошибки не было, это был точно мой портрет, а под ним латинскими буквами было написано «Vassilij S. Zatonsky».
Василий Семенович Затонский.
Это уже серьезно. Это уже так серьезно, что дальше ехать некуда.
Все, подумал я. Надо линять, причем прямо сейчас, пока им не пришло в голову посмотреть на этот плакатик. Понятное дело, они к нему привыкли и уже не замечают его, он для них уже как обои, но все равно, дело пахнет керосином. Настало время спасать свою шкуру.
Я быстро посмотрел на оживленно беседующих полицаев.
Так, дедушка не в счет, а с этим бугаем управиться будет потруднее. Но кто сказал, что будет легко, подумал я и быстро встал со стула.
Мудрить резона не было, и поэтому, когда здоровенный полицай удивленно посмотрел на меня, я провел ему незатейливый, но весьма эффективный размашистый свинг справа в челюсть. Попал я хорошо, полицай слегка поплыл, но моя рука чувствовала себя так, будто я ударил по углу дома. Я быстро добавил ему два раза слева, и он, отступив на шаг и пошатываясь, поплыл гораздо сильнее. Но все же не вырубался и даже потянулся к кобуре. Тогда я схватил стул и от души отоварил его по башке.
Вот это было совсем другое дело. Он застонал и с грохотом повалился на пол. Давно бы так. Я повернулся к дедушке и увидел, что тот с ужасом смотрит на меня, протягивая руку к телефону.
Я сделал страшное лицо, повертел перед его носом пальцем и, схватив за мундир, выволок из-за стола. Уложив его на пол, я связал ему руки за спиной, использовав для этого длинный телефонный шнур, и этим же шнуром связал ноги. А для полного порядка заткнул ему рот его же собственным форменным галстуком.
За спиной снова послышался стон, и, закончив с дедушкой, я принялся за бугая. Упаковав его как следует, я оборвал все провода, которые смог найти, и связал их спинами друг к другу. Для надежности. Потом я огляделся и подумал, что неплохо было бы убрать со стены мой портрет, но, с другой стороны, не стоило привлекать внимание полиции к этой теме. И, оставив все как есть, я закинул на плечо сумку и подошел к двери. Вздохнув, как перед прыжком в воду, я осторожно открыл ее и выглянул на улицу.
Никого. Ни справа, ни слева — никого.
Я осмотрел замок и сдвинул предохранитель так, чтобы снаружи дверь было не открыть. Оглянувшись и убедившись в том, что полицаи лежат смирно, как две мухи в кладовой у паука, я вышел и захлопнул за собой дверь.
Повернув направо, я спокойно, но быстро пошел по улице.
Я понимал, что совершенно не привлекаю к себе какого-нибудь особенного внимания, подумашь — идет себе парень с сумкой, мало ли их тут ходит. Но все равно мои нервы были на приделе и спину сверлило ожидание то ли выстрела, то ли резкого окрика.
Через сто метров я свернул налево и увидел впереди оживленный перекресток. Добравшись до него, я свернул еще раз и остановил такси, за рулем которого сидел усатый турок. Сев на заднее сиденье, я спросил у него, говорит ли он по-английски. Он ответил, что говорит. Я поинтересовался, возьмет ли он доллары. Он сказал, что это доставит ему удовольствие. Тогда я распорядился отвезти меня в центр и откинулся на спинку сиденья. Турок включил поворотник и через несколько секунд такси влилось в поток сверкающих автомобилей.
Было около двух часов дня.
* * *
Я сидел в открытом кафе на перекрестке двух оживленных улиц и тянул алкогольный коктейль.
Вообще-то я не сильный любитель спиртного, но те события, которые произошли со мной за последнее время, выбили меня из седла, и мне требовался небольшой отдых и некоторое расслабление. Спокойно поглядывая по сторонам, я анализировал свои действия и пока что не находил в них серьезных изъянов. Но это касалось только моих действий, а не той ситуации, в которой я оказался.
Выбравшись из полицейского участка и доехав до центра, я расплатился с таксистом и занялся делами, которые теперь стали гораздо важнее, чем получение денег в «Дойче Банк». Первым делом, я зашел в какую-то контору, на витрине которой красовались изображения различных валют, и обменял восемь тысяч долларов на немецкие марки.
Потом, справившись у прохожего, действительно бегло говорившего по-английски, я отправился в большой супермаркет, чтобы переодеться. В последний, он же — первый, раз я был здесь несколько месяцев назад, когда с мультиевропейской визой в кармане рассовывал по разным банкам Европы свои камушки. Но воспоминания об этом были слишком мимолетными, и толку от них не было никакого. Ведь тогда я провел в Германии, а точнее — здесь, в Гамбурге, всего лишь несколько часов. И после того, как сделал дело, сразу же улетел в Нью-Йорк. Так что, был я тут или не был — никакого значения не имело. Все было как в первый раз.
Дойдя до огромного здания из стекла и бетона, на котором красовалась надпись «Карштадт», я огляделся. Супермаркет находился посреди пешеходной зоны, и на прилегающих улочках не было видно ни одного автомобиля. Вокруг супермагазина расположились несколько оркестров, и каждый из них наяривал что-то свое. Многочисленные пешеходы, смеясь, бросали им деньги, и благодарные музыканты отвечали на это то шутливым поклоном, то особенной музыкальной фразой. В общем, немчура радовалась жизни и чувствовала себя, в отличие от меня, в своей немецкой тарелке. Я посмотрел по сторонам и вошел в универмаг.
