Увидев, что я проснулся, или, точнее, очнулся, она кинула быстрый взгляд куда-то в сторону и приложила палец к губам. Потом она указала этим пальцем на меня, затем ткнула им себе в грудь и сжала кулак.
Посмотрев в ту сторону, куда она только что зыркнула, я заметил, что за полупрозрачной дверью, ведущей скорее всего в ванную, двигается какая-то тень. Потом там что-то звякнуло и зашумел душ.
Я огляделся и увидел, что нахожусь в просторной комнате.
Окна были завешены темно-желтыми шторами, освещенными с другой стороны ярким солнцем. Из мебели здесь была кровать, на которой лежал я, стенной шкаф, два кресла, стол и несколько стульев. И еще здесь был медицинский шкафчик с завешенными стеклами, который мне очень не понравился.
Я все еще не чувствовал своего тела и, попытавшись пошевелиться, убедился, что из этого ничего не вышло. Опустив глаза и взглянув на себя, я увидел, что мои руки и ноги привязаны к углам кровати широкими капроновыми лентами вроде автомобильных ремней безопасности. И я, значит, был распят на этой кровати, как неосторожный любовничек, попавшийся в сети склонной к садизму сексуальной маньячки.
Я снова посмотрел на Наташу, и, видимо, в моем мутном взгляде было полное непонимание ситуации, потому что она, снова оглянувшись на дверь ванной, оттянула широкий ворот темно-синей мешковатой футболки. Над ее правой грудью красовались два шрама от пулевых ранений. Потом она оттянула футболку еще ниже, и ее грудь выскочила на свободу. Наташа потеребила пальцем бодро торчавший коричневый сосок и подмигнула мне.
Ну, блин, сука бессмертная, подумал я, у тебя и здесь одно на уме. Хоть бы тебя затрахал кто-нибудь до смерти, дырка ненасытная!
Она отпустила оттянутый ворот футболки, и грудь исчезла.
Она снова посмотрела в сторону ванной, где находился кто-то, пока что мне не известный, и быстро зашептала:
— Мы вместе. Но я опять на крюке. И должна делать то, что мне говорят. И нам, понимаешь — нам с тобой, — необходимо что-то придумать. Просто грохнуть его и уйти — нельзя. Надо сделать умнее. Пока я не знаю, что именно, но нужно думать. И быстро, а то может оказаться слишком поздно.
Я открыл рот, чтобы спросить, кто это там в душе, но в это время шум воды прекратился и Наташа снова откинулась в кресло, уткнувшись в журнал. Закрыв глаза, я стал думать, как она и посоветовала. К этому времени пустота и темнота в моей голове исчезли, и я начал вспоминать, что же было вчера.
Риппербан с его красными фонарями и торчащими в витринах голыми телками — помню. Бар, в котором какая-то грудастая красотка извивалась вокруг никелированного стержня, — помню. Как наливался шнапсом, держа на коленях двух сговорчивых сосок, — помню. А дальше — ничего. Вообще ничего. Как стерто.
И сразу — это пробуждение, Наташа в кресле и неизвестно кто в душе. И мои руки и ноги, привязанные к кровати. Да-а, дела…
Я услышал, как открылась дверь ванной и из нее кто-то вышел. Потоптавшись там, этот человек вышел на середину комнаты и спросил: — Ну, как он тут, еще не очухался?
Его голос показался мне настолько знакомым, что, решив не притворяться более спящим, я открыл глаза.
Мать твою, час от часу не легче!
Санек!
Тот самый Санек, с которым мы ехали в вонючем вагоне, а потом шли до самой ижменской зоны! Арцыбашевская шестерка!
Теперь для полного кайфа не хватало еще, чтобы появился живой и здоровый Арцыбашев! В моей голове мелькнули бредовые мысли о чудесах клонирования, но это было бы уже слишком, и я отбросил их как явно нелепые. Хотя, чем черт не шутит…
Увидев, что я открыл глаза, Санек улыбнулся и сказал:
— Ну, вот мы и встретились, Знахарь!
Я промолчал, потому что сказать было нечего.
— Неужели ты не рад встрече? Я, например, очень рад.
Разлепив губы, я сглотнул и проскрипел:
— То, что ты рад, — это понятно. Ты уже, наверное, дырку для ордена в мундире провертел. А скажи-ка, Санек, мне гадить прямо в постель или как? Если я насру на простыню, тебе ведь убирать придется. Или ее заставишь?
И я кивнул непослушной головой в сторону Наташи.
Он перестал улыбаться и, подумав, сказал:
— Да, конечно, в постель — оно не годится. Сейчас я тебя отвяжу и ты тихонечко и аккуратненько, без лишних движений, пройдешь в ванную и сделаешь там все, что нужно. А если дернешься, я сделаю в тебе дырку.
И он, открыв стенной шкаф, достал оттуда сбрую с кобурой и вынул из нее «Люгер». Передернув затвор, он отошел к стене и, наведя ствол на меня, приказал Наташе:
— Освободи его.
Она откинула одеяло и начала отстегивать пряжки на капроновых ремнях, а я, удивляясь тому, что мои руки и ноги почти потеряли чувствительность, сказал:
— Хрен ты сделаешь во мне дырку. Расскажи это своей бабушке. Если ты меня пристрелишь, твое начальство разорвет тебе жопу аж до самого затылка, потому что я нужен вам только живой. И ты останешься без вкусной косточки, на которую рассчитываешь. Не считай меня идиотом.
Он сузил глаза и, не переставая держать меня на мушке, сказал:
— Ну а самому-то что — все равно, жить или умереть?
— А ты попробуй жить так, как я, а потом скажешь, понравится тебе такая жизнь или нет, — парировал я и, поскольку Наташа закончила с ремнями, попытался встать.
Ноги подогнулись, меня повело в сторону, и я больно врезался головой в стену. Да, это не было похоже на простое похмелье. Что-то тут было не так.
Я оперся дрожащими руками о стену и с трудом выпрямился.
Меня качало, а в ушах свистел ветер.
Санек, насторожившись, продолжал целиться в меня.
Наконец в голове прояснилось, и, оттолкнувшись от стены, я встал прямо и глубоко вздохнул.
Посмотрев вниз, я увидел, что на мне были только большие цветастые трусы, которые я вчера купил в «Карштадте». Переведя взгляд на свою правую руку, я увидел на локтевом сгибе след от укола.
Понятно, подумал я, а Санек, который следил за каждым моим движением, усмехнулся и сказал:
— А ты как думал? Сам понимаешь, специфика работы.
Я ничего не сказал и медленно побрел в сторону ванной.
Войдя в нее, я машинально стал закрывать за собой дверь, но Санек неприятным резким голосом произнес:
— Дверь не закрывать.
Я пожал плечами и, спустив трусы, уселся на унитаз.
Наташа отвернулась и стала разглядывать висевшую на стене туристскую карту Гамбурга.
Сделав свои дела, я слил воду и, скинув трусы, полез в душ.
— Эй, ты куда, — задергался Санек, шагнув в сторону ванной.
— А пошел ты в жопу, — бросил я через плечо и задернул за собой занавеску.
Санек тут же отдернул ее и я, опять пожав плечами, начал мыться.
Ко мне возвращалась ясность мысли, и тело постепенно становилось послушным, как всегда. Санек торчал в проходе напротив открытой двери в ванную и держал пистолет стволом в мою сторону. Все-таки я его ущемил, подумал я, надо продолжать в том же духе. Пусть он потеряет уверенность, а там посмотрим. Может, что-нибудь и образуется.
Я вытерся одним из висевших на крючках полотенец и натянул трусы.
Когда я двинулся в сторону комнаты, Санек быстро отошел от двери и, указав пистолетом на одно из модных массивных кресел, изготовленных из хромированных труб и кожаных подушек, сказал:
— Одевайся.
На спинке кресла висели мои шмотки, а рядом стояли спортивные тапки, тоже купленные вчера в «Карштадте».
Я, не торопясь, оделся и сел в кресло, чтобы удобнее управиться с тапками. Завязав шнурки, я взялся за подлокотники, чтобы встать, но Санек наставил на меня «Люгер» и сказал:
— А вот этого не надо. Сиди где сидишь.
Я откинулся на спинку кресла и усмехнувшись, спросил его:
— Что, Санек, боишься меня? Не забыл еще, как я тогда в тайге наварил тебе по башке? Конечно, не забыл. А что боишься, так это правильно. Бойся меня, Санек, бойся, я ведь тебя при случае убью.
Я смотрел ему прямо в глаза и видел, что он начинает злиться. Давай, Санек, злись, может, и сделаешь какую-то ошибку, а уж я ей воспользуюсь. Не сомневайся.
Но, похоже, он не собирался делать ошибок.
Осторожно обойдя меня, он приставил «Люгер» к моему затылку и сказал Наташе, которая наблюдала за нашей дружеской беседой:
— Привяжи его к креслу.
Наташа, чуть замешкавшись, взяла с кровати ремни и стала привязывать к подлокотникам мои руки.
— Привязывай крепче, — сказал следивший за ее действиями Санек, — он парнишка резкий, от него всего можно ожидать.
Она сжала губы и старательно примотала мои предплечья к подлокотникам.
— Теперь ноги, — сказал Санек, продолжая прижимать холодный ствол к моему затылку.
Она встала перед креслом на колени, и я сразу же вспомнил, как в Душанбе, в гостиничном номере, она стояла в такой же позе, а я так же сидел в кресле. Только делала она совсем другое. Видимо, она тоже вспомнила об этом, потому что по ее губам скользнула почти незаметная улыбка. И видел ее только я, потому что Наташина голова была низко опущена. Наконец я был надежно привязан к креслу, и Санек, убрав пистолет от моего затылка, вышел на середину комнаты и небрежно бросил «Люгер» на кровать.
