Десять лет провел… вернее, тут следует прибегнуть к более высокому штилю, причем без всякой иронии, посему скажем так – томился Узо в тюрьмах Тито. Но воспоминания о Марлен не угасали все эти годы, все десять лет, в течение которых он о ней ничего не знал. Не знала о его бедах и она.
По прошествии десяти лет наступила политическая оттепель. Тито все явственнее дистанцировался от стран Восточного блока и из экономических соображений стремился в глазах Запада выглядеть гуманным лидером, поэтому решил даровать свободу некоторому количеству политических заключенных. В их числе оказался и Узо.
Его депортировали в Вену, и там Узо каким-то образом разузнал, что его давнего приятеля Трофеника занесло в Мюнхен. Он отправляется в Мюнхен и как снег на голову является домой к Трофенику. И – как потом мне рассказывал Трофеник – первым его вопросом был: «Где Марлен?»
Узо рассчитывал, что Трофеник определенно будет знать о местонахождении его возлюбленной, и не ошибся. Трофеник дал ему номер телефона Марлен в Штутгарте.
Узо тут же схватил трубку и с телефона Трофеника принялся названивать в Штутгарт.
Они, по словам издателя, проговорили битых два часа. У Трофеника камень с души спал, потому что… Не знаю, чего в этом больше – романтики или же все объяснялось простым стечением обстоятельств, но Марлен давно разошлась с первым мужем и теперь жила в гражданском браке с каким-то журналистом. После двухчасовой телефонной беседы она, в буквальном смысле бросив все, в том числе и своего журналиста, прямиком отправилась на вокзал и первым же поездом примчалась в Мюнхен.
Как я уже говорил, я был знаком с фрау Узоринак. Сотрудников нашего отдела и его начальника связывала искренняя теплая дружба, тем более что адвокатская контора Узоринака помещалась в том же доме, что и его личные апартаменты, и нередко фрау фон Узоринак спускалась вниз попотчевать нас несравненным турецким кофе («turska kava») – угольно-черным напитком, подаваемым в крохотных медных турках с длинной латунной ручкой.
Когда я впервые переступил порог конторы Узо, со счастливой встречи влюбленных успело миновать семь или восемь лет, однако супруги фон Узоринак относились друг к другу так, будто их медовый месяц только что начался.
Общительные супруги фон Узоринак приняли меня в свою компанию, и уже потом, будучи работником юстиции с солидным стажем, я бывал у них в гостях; именно там я и познакомился с уже упомянутыми мной Кри-шевацкими уложениями и обычаем стран юго-востока Европы подавать гостю рюмочку «на посошок» в передней, когда гости, одевшись, уже собираются уходить. Фрау фон Узоринак появлялась в передней с уставленным рюмками со сливовицей подносом – выпить «на посошок».
Следует отметить, что Узо, будучи человеком незаурядным, вообще отличался нестандартным подходом ко всему. Перенесенные им ужасы режима Тито не оставили на нем зловещей отметины – его суждения о маршале отличались объективностью, а в своей книге «Чародей из Бриони» Узо даже отметил бесспорно позитивные черты коммунистического режима Югославии. Правда, в Югославию Узо так больше и не наведался, хотя понимал, что оснований для опасения за свою участь у него не было.
Вот таким был Узо, доктор права Теодор фон Узоринак-Кохары – я многому у него научился, об этом я уже говорил, и в первую очередь тому, что к юриспруденции нельзя подходить с теми же мерками, что и к старьевщицкой лавке. Хотя следование этому принципу временами заставляло Узо попадать в гротескные ситуации. Однажды ему выпало представлять интересы одного провинциального виноторговца откуда-то с окраины Австрии, обвиненного в фальсификации вина, то есть в нарушении закона об ответственности за продажу населению недоброкачественных продовольственных товаров. Узо осуществлял защиту, хотя это было непросто, учитывая содеянное его подзащитным, и даже чуть ли не выиграл процесс. И что вы думаете? По завершении процесса виноторговец предложил выплатить Узо адвокатский гонорар… тем самым фальсифицированным вином. И как же поступил наш адвокат? Наш благородный коротышка? Он согласился и употребил вино по назначению.
Вот такие дела. Мир его праху. Но, мне думается, уже пора… Что там у нас сегодня? Ми минор Брамса? Вижу, хозяйка дома вне себя от волнения…
На этом заканчивается двадцатый четверг земельного прокурора д-ра Ф.
Двадцать первый четверг земельного прокурора д-ра Ф., когда ему вновь не удается рассказать «Историю об общежитии на Вестендштрассе», потому что ему вдруг вспоминается другая, для которой не нашлось подходящего названия
– История, которую я вам хочу рассказать сегодня – нет-нет, это пока что не «История об общежитии на Вестендштрассе», она от нас никуда не уйдет, – так вот, сегодняшняя история никак не потерпит, чтобы ее рассказывать исключительно в форме классического детектива – то есть «Кто преступник?». Детективы ведь построены по строгому закону, и читатель до самого последнего момента не знает, что убийца, скажем, ученик садовника. Действие моей истории, которую я решил назвать «Историей о домоправителе Зондермайере», развивается с точки зрения преступника, и начинается она сценой перепалки домоправителя Зондермайера с его женой. Место действия: отнюдь не невзрачная, хотя, как и следовало ожидать, безвкусная, где главенствуют вышитые коврики и фарфоровые безделушки, квартира домоправителя, расположенная в подобии пентхауса в довольно большом и, несмотря на это, изящном многоквартирном доме в Швабинге, великолепном районе Мюнхена, отсюда и цена найма. Там ведь только выкупленные в собственность квартиры, и каждая не меньше двухсот квадратных метров, а те, что побольше, и все пятьсот, как раз эти самые пент-хаусы наверху. И ни в одной не проживает владелец, все до единой сдаются – и квартплата, скажу я вам… Соответственно и наниматели. Ничего больше не стану говорить, вы и сами поймете, о чем я…
– Шикозный стиль Швабинга, – отметил герр Канманн.
– Да. И в одном из этих пентхаусов проживал некий господин по имени Бернхард Хольцберг, который, поскольку считал себя человеком утонченным, величал себя Кевином и время от времени доктором. Этот Кевин и послужил причиной разногласий домоправителя и его супруги. И речь шла не о ревности, нет – одетый всегда от лучшего портного, хоть иногда и пестровато, надо сказать, и при искусственном загаре сорокалетний доктор «Кевин» Хольцберг вряд ли возбудился бы при виде Эрны Зондермайер, которая, кроме того, что прожила на этом свете шесть десятков, была вечно укутана в какие-то мешковатые уродливые халаты. С ее же стороны можно было говорить о симпатии, но, скорее, материнского толка к этому лощеному Хольцбергу, которую фрау Зондермайер и не считала необходимым скрывать вследствие именно материнского толка. К своему же законному супругу Эрна Зондермайер вот уже многие годы испытывала более-менее презрительное равнодушие: «И почему только меня угораздило выскочить за этого типа, который выше домоправителя и подняться-то не удосужился? Кто мне объяснит подобное?»
Кевин – ирландский святой. Мне знаком один кот по соседству, так хозяева не постеснялись окрестить его Кевином. Кстати, он один из моих отдаленных родственников. Так что Кевин, и я ничего не имею против этого имени, и лет ему сто двадцать, никак не меньше. И еще Кевин ассоциируется у меня с весенним мартовским днем, когда туман клочьями свисает с голых ветвей деревьев. Вот Кевин почему-то вписывается в эту картину, намалеванную туманом. Иногда, когда я забираюсь на плечо читающему, а подобное большая редкость, я имею возможность читать задом наперед. Гёте. Туман – Кевин. Кевин – туманное имя. Следует обратить внимание на мерцание, исходящее от этого имени. Л кота этого, о чем его хозяева и не подозревают, на самом деле зовут Тамаракос.
– Причиной ссор служили 494 пакета стирального порошка «XIP», сложенных в спальне Зондермайеров и доставлявших массу хлопот, причем в течение вот уже двух лет. Можете распять меня, но я не помню точно: возможно, это был не обязательно стиральный порошок, а кошачий или собачий корм, или еще что-нибудь, во всяком случае, речь шла о довольно больших картонных упаковках, и таких упаковок насчитывалось в спальне аж 494. Что-что, а число их я помню точно. Несложно запомнить. «ICV 494: Рондо для соло на фортепьяно». Вообще числа до 626 я запоминаю при помощи каталога Кёхеля.[14]
Упомянутые упаковки с порошком фрау Эрне Зондермайер навязал именно герр доктор Кевин Хольцберг, который, едва въехав, стал представлять отдел сбыта фирмы «XIР»… С большим размахом, по его собственному выражению. Фрау Зондермайер взяла 500 упаковок, расплатившись наличными. Уже тогда это вызвало недоумение у герра Зондермайера, вскоре сменившееся раздражением, но Хольцберг обрушил на фрау Зондермайер целый шквал аргументов, к которым обычно прибегают торговцы, и смог убедить не только ее, но и ее супруга, более того, последний даже проникся к такой системе сбыта чуть ли не уважением. А система состояла в следующем: Зондермайеры, приобретая упаковку порошка за 4 марки, должны были партиями по сотне упаковок сбыть розничным торговцам за 8 марок, а те, в свою очередь, по 9 марок еще кому-нибудь и так далее…
