— Дорогие? — спросил Коваль.
Маркел, как завороженный, не отрывал взгляда от своих ботинок и, неожиданно наклонившись, вытер носки рукавом пиджака.
— Сколько заплатили?
— Сто двадцать, как одна копейка, — миролюбиво ответил Маркел.
Коваль мысленно прибавил эти деньги к общей сумме.
— А деньги где взял? — спросил капитан Вегер.
— Не украл.
— Но до шестнадцатого июля у вас не было таких денег, правда? — спросил Коваль.
— Это мое личное дело. Я уже сказал. И вообще не понимаю, зачем меня сюда привели, допрашивают, — помрачнел Маркел. — Обыскивали…
— Могу объяснить, но, думаю, будет лучше, если сами честно расскажете, что делали в городе в ночь на шестнадцатое.
— Не был я в вашем городе. Не был, понятно?
— Был, — вставил Вегер, ведший протокол допроса. — Таксист, который вез тебя из Ужгорода, опознал.
Казанок умолк.
— Хочешь еще одну очную ставку — с официантом, которому дал двадцать пять рублей в Ужгороде, шестнадцатого утром? — строго спросил капитан, отложив в сторону ручку.
Маркел только глазами сверкнул.
— Два года назад ты жил в таборе под Мукачевом, а потом старик Сабо тебя выгнал. Так, Маркел?
Казанок вздохнул.
— Ты, наверно, и про меня слыхал? В таборе все меня знали.
Маркел кивнул.
— Так зачем же ты мне лжешь, Маркел? И вот — начальнику, — Вегер указал глазами на Коваля. В голосе его появились добродушные нотки. — Подполковник из самого Киева приехал, чтобы на тебя посмотреть, твою правду послушать. Ох, Маркел, Маркел! Все равно докопаюсь. Не веришь — спроси у своих, они тебе то же самое скажут!
— Чтобы у меня глаза так видели, если лгу, — тяжело проговорил Маркел и зажмурился.
Наступила короткая пауза.
— Ты почему же не до конца зажмурился? — неожиданно засмеялся начальник уголовного розыска и, приставив ладонь ко лбу, словно вглядываясь в даль, посмотрел на Маркела. — Все-таки малость видишь, все-таки малость лжешь.
Маркел не выдержал и тоже растерянно улыбнулся.
— Ну, был я в городе вашем… Ну и что? — проворчал он.
— А почему до сих пор отрицали? Чего боялись? — спросил Коваль.
Казанок неожиданно взорвался:
— Ну, а это, гражданин начальник, мое дело.
— Судимость имели?
— Ну и что? Имел. Давно. Забыл уже. А сейчас ничего не сделал.
— Вас трижды судили. Дважды за спекуляцию крадеными лошадьми. Тогда вы получили два и три года. Вышли по амнистии?
Маркел, проглотив слюну, кивнул.
— Третий раз, — продолжал Коваль, — были приговорены к двум годам за мошенничество, — продавали позолоченные вещи, выдавая их за золотые.
— Такими делами больше не занимаюсь.
— М-да, пестрая у вас биография. Вам сколько лет?
— Тридцать семь. Какое это имеет значение? Что вы от меня хотите? Ну, был я здесь. Приезжал. Что из того? А что это вы меня в камеру упекли? За что? Деньги? Это мои деньги, я никому ничего плохого не сделал, не обокрал, не ограбил!
— Именно это нам и надо выяснить, — сказал Вегер. — Так что, Маркел, не горячись, а отвечай на вопросы.
— Итак, откуда у вас появились деньги шестнадцатого июля? — терпеливо повторил свой вопрос Коваль.
— Я никого не обокрал! Это мои деньги! — повторил и Маркел.
Вегер строго посмотрел на него:
— Топчемся с тобой на одном месте, Маркел. Если ты ни в чем не виноват, какой же смысл тебе выкручиваться?
— Ну, долг мне отдали!
— Вот видите, как все просто. — Коваль закурил и протянул пачку «Беломора» Маркелу. Тот отрицательно покачал головой. — Теперь остается назвать имя человека, который вернул вам долг, а нам — ваше показание проверить.
Маркел молчал, сдвинув брови.
— Ох и трудно же с тобой разговаривать, Маркел! Сам ставишь себя в трудное положение, — сказал Вегер. — Да ладно уж, помогу тебе. Ты был в ту ночь на Староминаевской?
— Что?! — содрогнулся цыган. — Вы мне чужое дело не шейте! Не был я ни на какой Минаевской!
— Какое чужое дело? — спросил Коваль. Такой перекрестный допрос сразу двумя или даже тремя работниками он считал действенным. — И что произошло на Староминаевской в ту ночь? Откуда вы знаете?
Казанок побледнел, затем лицо его стало пепельным.
— Я ничего не знаю и нигде не был, — испуганно выдавил он из себя.
— Ну, как же не знаешь! — уверенно заявил начальник уголовного розыска. — Знаешь ведь, что там совершено убийство и грабеж. — Вегер впился взглядом в Казанка.
— Я никого не убивал! — заорал Маркел на всю комнату, выкатив налитые кровью глаза. — Не пришьете! Я на эти липкие дела не клеюсь, понятно? Ну, сидел, так что?! — И он начал выкрикивать что-то по-цыгански.
Капитан, который знал цыганский язык, цыкнул на него, и Маркел умолк, тяжело и часто дыша.
— Вас пока никто не обвиняет, — мягко объяснил Коваль. — Мы только хотим, чтобы вы честно рассказали, где провели ночь с пятнадцатого на шестнадцатое июля, кто дал вам такие большие деньги? Если у вас есть алиби, то странно, что вы не желаете им воспользоваться.
— Ладно, — понемногу успокоившись, сказал Маркел. — Скажу. Дайте закурить. — И он взял из протянутой Ковалем пачки папиросу. — Спасибо. — Прикурил. — Я был у Розы, — сказал он наконец, выпустив густой клубок дыма.
— Кто такая Роза? Как ее фамилия? — спросил капитан, хотя уже знал об этой женщине от инспектора Прокопчука. — Где она живет?
— Улица Духновича, шесть. Гей ее фамилия. Роза Гей.
Действительно, Роза Гей жила именно там. У нее был собственный дом. Младший лейтенант Прокопчук установил, что здесь ее считают зажиточной. Хорошенькая. И нет ничего удивительного в том, что понравилась она Маркелу Казанку.
— Почему раньше молчали? В Орле. Надо было вас сюда тащить, чтобы признались. Тратить деньги, время, — рассердился Коваль.
— Бэлла моя ревнивая очень, гражданин начальник. Не надо ей знать, что я здесь гулял. Не дай бог!
— Ну, а деньги откуда?
— Она и дала, Роза, а что? — встрепенулся Маркел. — Я же сказал — личное дело.
— Хорошо! — кивнул подполковник. — Проверим ваши слова. Вызовем Розу и, если это не сказка, не легенда, а действительно алиби, выпустим. Вы были у нее всю ночь до утра или куда-нибудь отлучались?
— Никуда. Утром, в шесть, сел в машину и уехал в Ужгород.
— Хватит. На сегодня все, — сказал Коваль, откинувшись на спинку стула. Казалось, он потерял к Маркелу интерес.
А тот уже снова посматривал на свои роскошные ботинки, и, видимо, блеск их успокаивал его и умиротворял.
— Когда же отпустите? — спросил, оторвавшись от них. — Мне в Орел надо. И как теперь я Бэлле все объясню?
— Сказано, вызовем Розу, подтвердит — выпустим. Не раньше, — ответил Вегер.
— Так вы ее сейчас позовите. Это же здесь, близко.
— Вызовем, когда надо будет. А пока что подпиши протокол, гражданин Казанок.
Маркел подписал.
Коваль и Вегер остались одни.
— Ну, как вам нравится этот тип? — спросил капитан после паузы. — Вполне возможно, что он и в самом деле ночевал у Розы, она ведь Прокопчуку сама призналась, что имеет нареченного Маркела.
— Нареченного! — покачал головой Коваль. — Обольститель!
— Вот он и темнит. Никак ему не хочется очной ставки с Розой. Цыганки, Дмитрий Иванович, знаете, какой горячий народ! Он их обеих боится. Вызовем Розу?
— Давайте. С Маркелом надо кончать. Не будем тянуть время. Меня только интересует, почему она дала ему такие деньги. Долг? Сомневаюсь.
На допросе Роза сперва была мрачна и не желала отвечать на вопросы. Но постепенно Вегер проложил тропинку к ее душе, заверив, что хочет и ей, и Маркелу только добра и что только откровенностью может она спасти своего друга от серьезного подозрения. И Роза призналась: была любовницей Маркела, когда жил он в здешнем таборе. Потом Казанок уехал отсюда, но изредка наведывался к ней. Сказала, что ночь на шестнадцатое июля провел он с нею и ушел рано утром, пока не проснулись соседи.
Заметив, что разговоры с цыганами лучше получаются у Вегера, который знает их язык и их обычаи, Коваль не вмешивался. Он сидел у полузанавешенного окна, закрыв глаза, и могло показаться, что он дремлет. Между тем, Вегер знал, что подполковник все слышит и все видит, а если будет нужно — вмешается в разговор.
А подполковника осаждали горькие мысли. Переживал, что соблазнился иллюзией виновности Маркела Казанка. Теперь самоустранился от беседы с буфетчицей, пожалуй, не только потому, что не знал языка. Главное — опасался, что своим вмешательством испортит дело и Роза замкнется в себе. Это плохо. Ведь если оперативник перестает верить в собственные силы… Он не хотел больше думать об этом, потому что дальше начались бы мрачные раздумья о возрасте, о старости и о выходе на пенсию.
