Коваль вошел в небольшой и, несмотря на распахнутое настежь окно, душный кабинет. Навстречу поднялся Бублейников.
— Давно ждете? — спросил, пожимая ему руку, Коваль.
На столе перед Бублейниковым лежал чистый лист бумаги, продырявленный в нескольких местах. Внешне спокойный майор с непроницаемым лицом в минуты напряженных размышлений протыкал попавшую под руку бумагу авторучкой или карандашом. Иногда по рассеянности прокалывал даже документы и имел за это неприятности.
Казанком Бублейников почти не занимался, считая версию, связанную с ним, пустым делом. Коваль не мог теперь не отдать должное интуиции своего коллеги. А вот Длинный и Клоун заинтересовали майора не на шутку и, едва их привезли, он первым примчался в милицию.
Полное медно-красное лицо Бублейникова лоснилось от пота.
— Дикая жара, Дмитрий Иванович! — пожаловался Бублейников, утираясь платком. — Дышать нечем. Баня. Африка.
Коваль отметил про себя, что вырядился майор в плотный форменный китель.
— В камерах, поди, прохладней, — усмехнулся Коваль. — А вы воротничок расстегните.
— Ну, этим двоим, которые в камере, не завидую! — воскликнул майор, пропустив разрешение подполковника мимо ушей. — Им, думаю, там жарче, чем нам здесь. Вегер сейчас холодной водички принесет, — добавил он.
Коваль сел у окна, опершись локтем о шаткую тумбочку. За стол садиться не хотел: во время допроса любил походить, посмотреть на улицу, на машины и на людей, на дома и крыши, на меняющиеся цвета неба. Это благоприятствовало свободному полету мысли, помогало неясным, расплывчатым рассуждениям приобретать четкие очертания, пробуждало неожиданные ассоциации. К тому же официальный стол настораживал тех, с кем приходилось беседовать, мешал непосредственному контакту.
Вошел Вегер с графином.
— Ну вот, — сказал он, поставив графин на стол, — вода есть. Разрешите, Дмитрий Иванович, приступить? — обратился он к Ковалю. — Я уже распорядился привести Самсонова.
Подполковник кивнул. Он понял выбор Вегера: Клоун был духовно слабее Длинного.
— Спектакль сейчас будет. Кеды я ему приготовил. Те, в которых он прыгал. Я этих акробатов посадил, разумеется, в разные камеры, чтоб не слишком складно врали, — засмеялся капитан.
…И вот уже сам Клоун стоят перед ними, неповоротливый, узкоплечий, на безбровом лице — большой нос и испуганные серые глаза.
Коваль отослал конвоира и предложил подозреваемому сесть. Самсонов уставился на заиндевевший графин.
Угрюмо отвечая на канонические вопросы (имя? фамилия? год и место рождения? судимости?), он не отводил взгляда от графина.
— Пить хотите, Самсонов? — спросил Коваль.
Парень кивнул. Коваль налил ему стакан воды.
— Ну, а теперь, что интересного вы нам расскажете? — не по форме начал допрос подполковник, забирая пустой стакан.
Клоун удивленно уставился на него. Такого вопроса не ожидал.
— Ну хорошо, — сказал Коваль, когда молчание ему надоело. — Ничего интересного нет. Тогда попробуем иначе. Что вы делали в ночь на шестнадцатое июля, где были, с кем?
Самсонов словно окаменел. Только глаза его, полные страха, свидетельствовали, что перед офицерами — живое существо.
— Ну, вспомнили? В ночь накануне вашего с Кравцовым, или, как вы его называете, Длинным, бегства из городка?
Самсонов тупо смотрел на графин.
— Еще воды?
Он отрицательно мотнул головой.
— Что ты молчишь, когда тебя спрашивают? — прикрикнул на него Бублейников. — Язык проглотил?
Коваль жестом остановил майора.
— Ладно. Староминаевскую улицу знаете?
Самсонов кивнул.
— Ну вот, — удовлетворенно произнес подполковник. — Были вы там в ночь на шестнадцатое?
Парень вздрогнул и чуть слышно прошептал:
— Нет!
Такой ответ не был самым разумным, но Самсонов этого, видимо, не почувствовал.
— Громче, — попросил Коваль, давая ему возможность подумать. — Были или нет?
— Нет, — более уверенно повторил Самсонов. И вдруг, словно хватаясь за соломинку, закричал: — Не был я, не был!
— Не кричи, — сказал ему Вегер. — То молчишь, будто бы удавился, то вопишь на всю Ивановскую. — И, взглянув на подполковника, капитан открыл сейф, достал оттуда китайские кеды. — Твои?
Самсонов смотрел на кеды округлившимися глазами. О чем он думал в этот момент, что сказали ему эти старые, со стертыми носками кеды?.. Он непроизвольно подобрал ноги, обутые в дешевые босоножки. Казалось, погружается парень в тяжелый сон. И так же, как во сне, где действуют силы, перед которыми ты бессилен, стоптанная обувь на столе капитана словно превратилась в страшное чудовище.
— Помнишь, где их выбросил? Нет? Зачем же было их так глубоко прятать, на дне канала? Думал, не найдем? — спрашивал тем временем Вегер. — А вот ведь нашли. И людей нашли, которые видели эти кеды на тебе, хозяйку квартиры Фаркашеву, например. Не стоит нас обманывать, Самсонов. Ну, так что скажешь?
Клоун закивал головой — раз, потом еще раз, в третий раз — как заводной болванчик.
— А следы этих твоих кед остались во дворе Иллеш. Когда прыгнул с забора. Хорошие следы, очень четкие. Выдали тебя кеды, — продолжал Вегер.
— Двор Каталин Иллеш на Староминаевской улице? Так ведь, Самсонов? — спросил Коваль.
Голова Клоуна остановилась.
— Я не убивал, — тихо и хрипло, но отчетливо произнес парень.
— Вот как! — саркастически воскликнул Бублейников. — Кого же это ты не убивал?.. — и он впился в Самсонова взглядом.
Возможно, до сознания Клоуна дошло, что, растерявшись, он уже признался в том, в чем больше всего боялся признаться. Глаза его наполнились слезами, и он громко зарыдал, сползая со стула и тыкаясь головой в стену.
— Самсонов! — прикрикнул на него Вегер. — Перестань!
Но остановить истерику было уже трудно.
Придя в чувство, мокрый от слез и воды, которой обрызгал его капитан Вегер, Самсонов упрямо молчал, словно онемел, и Коваль распорядился отправить его в камеру и привести Кравцова.
Кравцов производил совершенно другое впечатление, чем его напарник. Старше возрастом, высокий, достаточно крепкий, он окатил Коваля недобрым взглядом из-под тяжелых надбровных дуг, прикрыл глаза. Сжатые губы, резко очерченные углы рта, глубокие морщины, угасшие глаза говорили о том, что Длинный кое-что в жизни повидал. Для Коваля, который умел читать человеческие характеры по лицам, по жестам, по мимолетным взглядам, Кравцов не был загадкой. Подполковник сразу понял, что имеет дело с человеком решительным и отчаянным. Такие люди очень опасны. Злые и упрямые, они, даже понимая неминуемое поражение, идут напролом.
— Староминаевскую улицу знаете?
— А как же. Кто ее не знает.
— Где вы были в ночь на шестнадцатое?
— Дома. Готовился в дорогу.
— И уехали?
— Как видите.
— А почему так поспешно?
— Давно надумал податься отсюда.
— Почему?
— Надоело в «Водоканале» ишачить.
— Зачем же счастья искать так далеко — в Тюменской области?
— А где же еще теперь заработаешь? Только на нефти.
Кравцов отвечал коротко, не поднимая взгляда.
— Скажите лучше, зачем арестовали?
— Не догадываетесь?
— Нет. Я ничего не сделал.
— Ишь ты! — Майор Бублейников не выдержал и с размаху ткнул авторучкой в лист бумаги. — И глазом не моргнет!
Коваль укоризненно посмотрел на него.
— Ну так как же, Кравцов, задавать вопросы или сами расскажете?
— Что рассказывать?
— Где вы были в ночь на шестнадцатое июля и что делали?
— Я уже сказал.
— У вас есть свидетели?
— Зачем мне свидетели?
— Для алиби.
— Я не преступник.
— Что ж вы делали в ночь на шестнадцатое июля?
— Собирался в дорогу.
— Где?
— Дома, конечно.
— С которого часа?
— Точно не помню. Вечером.
— И долго?
— Может, в два или три часа лег спать.
— С вами еще кто-то был?
— Клоун.
— То есть Самсонов?
— Да. Он может подтвердить мое алиби.
Было, как говорится, не до смеха. И все-таки Бублейников саркастически хмыкнул. «Ворон ворону глаза не выклюет», — проворчал он, словно про себя. Коваль и Вегер, не отводя взгляда, пристально смотрели на Кравцова.
— И долго с вами был Самсонов?
— Пока не собрались.
— До двух или трех часов ночи?
— Да.
— А когда вернулись домой?
Кравцов был начеку. Весь превратился в слух. Лишнего слова не проронил ни разу. Только глазами, как голубыми лезвиями, посверкивал. И Ковалю казалось, что от напряжения и злобы даже уши Длинного прижались к голове.
— Я никуда из дому не выходил. Не темните, гражданин начальник.
— Весь вечер?
— Да.
Капитан Вегер по знаку подполковника подошел к сейфу и открыл его.
