— Изредка, — неохотно ответил Пухальский. Он держался джентльменом.
— Я люблю Москву. Все-таки прожил всю свою сознательную. Вы не в “Минске” останавливаетесь? Там сейчас такой ресторан отгрохали! Вообще люблю рестораны: коньячок на столе, музыка заворачивает. Эх!.. Слушайте, хотите я вам за сто тридцать это дело обделаю?
— Нет, — сказал Пухальский. — Я же вам объяснил: я пошутил. И больше не хочу говорить на эту тему.
— Ладно! Сто двадцать!
— Вы идете?
— Ну иду.
Десять минут я протянул: сотрудник уже должен быть здесь. Мы вышли из кафе. Улица была пустынна. Только напротив входа, наискось, сидел на скамейке человек.
— Вы в гостиницу? — спросил я Пухальского.
— Нет. Мне в другую сторону.
— Пойду возьму плавки. Может, на пляж закачусь.
— Всего хорошего, — сухо попрощался Пухальский.
Мы разошлись в противоположные стороны. Пройдя несколько десятков метров, я оглянулся. Человек, сидевший на скамейке, аккуратно сложил газету и направился за Пухальским.
Он шел не торопясь и разглядывал витрины.
Кто-то взял меня под руку. Я повернулся.
— Как проводите время? Не скучаете?
Это была Быстрицкая.
— А вы? — спросил я.
— Я весь день была на море.
— Вы сейчас торопитесь?
— Ага. Тетка чистит рыбу и послала меня за желатином: хочет делать заливное.
— Когда мы увидимся?
— Сегодня вечером я буду в “Маяке”. Правда, меня туда пригласил Сема, — протянула она. — Но я буду рада, если вы придете.
— Отлично. Приду. Потанцуем… — быстро сказал я. Снова она будет не одна. Ладно, там что-нибудь придумаем. — Ну, привет. Бегите, а то влетит вам от тетки.
— Привет!
Суркин показал, что ее не было в проходном дворе, когда он свернул туда. Если это была правда, можно подумать, что ее целью было проследить, пойдет Ищенко во двор или нет. Но во дворе его ждал Кентавр. Н-да. “Неужели я ошибся с Быстрицкой?” — подумал я.
Глава 23. Где был Войтин?
Я действительно решил заскочить на минуту в “Пордус”: может, Войтин объявился? Меня серьезно беспокоило его отсутствие. Но ключ от номера висел на щитке, а когда я отпер дверь, то увидел, что в номер никто не заходил.
Я сел на койку и тупо уперся взглядом в стену. Комната была залита солнцем. Стояла тишина. Только где-то в конце коридора гудел пылесос.
В этом деле было слишком много совпадений. Убитый Ищенко был в пиджаке Пухальского. Потолок в квартире Буша протек в момент убийства. В это же время Войтин спускался за сигаретами. У Суркина был кастет, как две капли воды похожий на тот, которым проломили голову Ищенко. Быстрицкая следила за Ищенко за несколько минут до убийства. Суркин тоже шел за ним. Водитель радзутского автобуса? Здесь целых два совпадения: расписание и пятого — ездка вне очереди. Даже три: Черкиз скрывает знание немецкого языка. Но у него алиби: Ленька. Твердое алиби. А главное, случайное, оно не могло быть подстроено. Н-да… “Пойду на площадь, — решил я. — Посмотрю еще раз на месте”. Площадь притягивала меня, как магнит. Кстати, я хотел взглянуть на Черкиза. Я посмотрел на часы: автобус уже пришел. Я выскочил из номера. Быстро спустился по лестнице. Вышел на улицу. “Направо”, — сориентировался я. И, завернув за угол, лицом к лицу столкнулся с Войтиным.
Он что-то бормотал себе под нос и глядел мимо меня.
Я окликнул его:
— Алле!
— А, студент, — вяло ответил он.
— Привет! — сказал я и сразу напал на него: — Куда вы пропали? Я уж начал беспокоиться: что-то случилось!
— Что со мной может случиться?
— Хоть бы предупредили, что не будете ночевать.
— Я уже сто лет никого не предупреждаю. Вышел из этого возраста.
— Уезжали куда-нибудь?
— Уезжал.
— Надоело здесь сидеть?
— Ага.
— Ну и как?
— Никак.
Я зашел в тупик. И решил начать с другого конца.
— Хотел выпить, а сосед наш трезвенник. Его святейшеству врачи запретили. Вот я и ждал вас. Может, составите компанию?
— У тебя же был принцип: не пить с утра, — проворчал моряк.
— Какое удовольствие от принципов, если их не нарушать! Это не я, а кто-то из классиков. Но я целиком присоединяюсь. Так что, опрокинем?
— За углом есть автомат. Портвейн “Три семерки” в разлив.
— Идет. А заесть чем?
— Конфетку купишь, если без закуски не научился. Там дают.
Было четверть двенадцатого, и на стоянку автобусов я мог пойти позже. Сейчас важнее был Войтин. Поэтому я побренчал мелочью в кармане, и мы отправились в “автомат”.
— Угощаю я! — заявил я категорично.
— Не прыгай. Тебе денежки пригодятся.
— Всем пригодятся.
— Вот не люблю я этих счетов! — сказал Войтин. — Просто терпеть не могу! И молод ты еще со мной спорить и меня угощать. Или у тебя опять принцип?
— Тогда пополам, — сдался я.
Мы зашли в “Пиво — воды”, где стояли автоматы. В окошечки были засунуты этикетки от бутылок: они соответствовали содержимому, которым заправляли автоматы. “Портвейн”, “Виньяк”, “Вермут”… Войтин взял в кассе жетоны. Один сунул мне.
— Потом. — Он отвел мою руку с деньгами. — Потом посчитаемся. Э, стаканы опять грязные?
— Вот привереда! — воскликнула кассирша за стойкой. — Вот Мишка-аристократ! — В ее голосе слышалась явная симпатия к Войтину. — Бывает, почитай, два раза на дню, и кажный раз ему грязные! Вчера только пропустил. А то ведь как на работу ходит!
Он, казалось, не обратил внимания на последние фразы.
— Да? Вообще верно. Алкоголь уничтожает бациллы. — Он нажал кнопку. Внутри автомата что-то заурчало. Из крана пролилась жидкая струйка вина. Войтин поглядел через стакан на свет и чокнулся со мной.
— На пляж не собираетесь? — спросил я и поставил стакан на стойку.
— Чего я там не видел.
— Солнышко, песок горячий. Природа сейчас на высоте.
— Настроения нет. Давай пей!
— Не идет что-то… А настроение появится! Поехали?
— Нет.
— Завтра дождь пойдет! — пообещал я. — Захотите позагорать, будет поздно.
“Да. Завтра… — подумал я. — Завтра будет десять дней как убит Ищенко”.
— Я загадывать разучился. Что будет завтра, одному богу известно. Впрочем, мне тоже, — мрачно сказал Войтин, уставясь себе под ноги в грязный кафельный пол.
— Может, поделитесь? Тогда мы будем знать втроем: бог, вы и я.
— Что?
— Что будет завтра, спрашиваю?
Он вскинул голову и, прищурясь, посмотрел на меня.
— Много будешь знать, скоро состаришься.
— Стариться не хочу.
— Тогда не спрашивай. И вообще, был бы ты матросом на моем траулере, я б тебя живо вышколил.
— “…ходит рыба-кит, а за ней на сейнере ходят рыбаки”, — пропел я.
— Это верно, — грустно сказал Войтин. — Еще будешь?
— Пропускаю. Куда вы торопитесь?
— На кудыкину гору. К лучшим людям. На тот свет. Удовлетворяет?
— Вроде рано собрались.
— В самый раз.
— Если так запивать будете, долго не проживете, — не выдержала кассирша и сочувственно потрясла пышной прической. — Враз ножки протянете!
— Не каркай, — отрезал он. И вдруг обратился ко мне: — Понимаешь, студент, надо терпение иметь. Это великая вещь. Я был юнгой на “торгаше”, мы в Порт-Саид зашли. У трапа стоял полицейский. Босой, на плече ружье. Ружью — лет двести, стреляет на пятьдесят шагов круглыми пулями. Я прошу: “Дай посмотреть”. А он щеки надул, сделал страшное лицо и головой качает: “Нет. Нельзя”. Я опять прошу, а он гонит меня. Но в полдень он постелил коврик, положил ружье и встал на молитву. Он говорил с богом. Я спер ружье и разобрал его. Интере-есное ружье… Соль в чем? Я терпенье проявил… Понимаешь, к чему я клоню? А?
Я не понимал, но промолчал.
Кассирша слушала, навалившись грудью на стойку и подперев руками толстые щеки.
— Поставлю точку. Терпенье — великая вещь. Давно пора поставить, — невнятно пробормотал Войтин и посмотрел на свою руку. Сжал в пальцах стакан. Стакан выскользнул на пол. Брызнули осколки. — Эх!
— Я подберу! — закричала кассирша. — Я подберу, не беспокойтесь!
— Впрочем, тебе этого не понять, — сказал Войтин. — Лежи на солнышке. Загорай.
— С этим связано ваше ночное исчезновение? — серьезным тоном спросил я.
Он опять взглянул на меня с прищуром. Оглядел с ног до головы. Я явно пришелся ему не по вкусу.
— Извините, — сказал я, — если что не так.
— Опять за свое? Ты все время извиняешься. Ты пить еще будешь? Нет? Тогда пошли. Я в гостиницу, а ты отправляйся на свой пляж. И не обижайся, не люблю. Привет, толстуха! — крикнул он кассирше
Мы вышли.
— Вы не слишком оптимистично смотрите на жизнь, — заметил я.
— Ерунда! — он махнул рукой и пошел прочь.
“Слава богу, — размышлял я, направляясь туда, куда шел до встречи с Войтиным. — С ним ничего не случилось. А что могло случиться? Не знаю. Я ничего не знаю. Я ничего, ничего не знаю…” У меня начинали сдавать нервы. Плохо.
