— Неплохо одеваются, черти! А? Европа! — закричал я.
— Тише, — сказал Пухальский.
— Так они ж по-русски ни бум-бум… Пойдем туда, где вчера сидели?
— Там яичницы не подают. А я привык утром кушать яйца. Очень полезно, так англичане кушают.
— Так они вроде едят всмятку? И вообще они пробавляются утром овсяной кашей, если не ошибаюсь?
— Вы много читаете, Боря, — сказал Пухальский. — Мне это в вас нравится.
Я чувствовал, что он еще не решил окончательно: стоит ли связываться со мной насчет этого “делового предложения”. Но, вероятно, что-то случилось. Отказал винтик в налаженной машине, и выбирать не приходилось. Это был мой козырь. Но и переигрывать мне нельзя. Чем проще, тем лучше.
— Читаю от скуки. Иногда. А вообще предпочитаю книгам жизнь. И терпеть не могу “книжных червей”.
— Книги бывают интересней жизни, — туманно сказал Пухальский.
— Ха! Так это смотря какая жизнь! — понес я. — Я о чем говорю: чтоб можно было выпить и закусить. Понятно, надеюсь? Девочки меня любят. Не обижаюсь. У меня в Москве есть костюм американский в полоску. Я иду: каждый мускул напряжен, руки-ноги стальные, в зубах — хорошая сигарета, а в глазах черти прыгают. Ну, знаете, это: “Ты мне скажешь тихо: “Добрый вечер”, я отвечу: “Добрый вечер, мисс”… — “откровенничал” я. Потом сразу замолчал, как бы спохватившись: не наговорил ли я лишнего?
Мы свернули за угол.
— Что ж! — сказал Пухальский. — Нам сюда, Боря.
Это было милое кафе в современном национальном духе: уютный интерьер со стенами “под дерево”, гравюры, висячие светильники. “Там, где чисто, светло”. Я вспомнил старика из этого рассказа. Он каждый вечер сидел один допоздна в таком вот, наверное, кафе. И пил. Ему было некуда уйти от самого себя. “А ведь Пухальский тоже одинок, — подумал я. — Характер, занятия…” Мы облюбовали столик, сели, и некоторое время я молчал. Потом спросил, узнал ли Пухальский о мебели для профессора.
— Сделаем, — коротко бросил он.
— А договорились?
— Договорился.
Значит, он с кем-то говорил по телефону. Или встречался. Потому что на фабрике он со вчерашнего дня быть не мог: у них “пятидневка”.
— Дорого?
— С побочными расходами четыреста пятьдесят. Тому дать, другому. Потянет ваш профессор?
— А чего ж! У него учебник недавно вышел, тугрики должны быть. Так что пребольшое спасибо вам!
“Где может быть Войтин?” — продолжал мучиться я.
— Потом поблагодарите. Сейчас — услуга за услугу.
— Да? — я придвинул свой стул.
— Дело ерундовое, оплата царская. Это даже не мне надо, а одному человеку.
“Осторожничает”, — мельком подумал я. И сказал:
— Как пионеры, всегда готов!
Пухальский не торопясь намазал хлеб маслом. Откусил. Прожевал. Я ждал.
— А дело вот какое… Вы сегодня свободны?
— Сегодня и каждый день.
— Надо отвезти чемоданчик. Здесь, поблизости. И отдать одному человеку. И все.
Это мог быть ход конем. Пухальский убил Ищенко, а хочет быть арестованным за спекуляцию. Ему дают срок, он уходит со сцены — и концы в воду. Следствие, возможно, зайдет в тупик. Поэтому он обращается к первому попавшемуся человеку с этой просьбой. Он думает: “Тот пойдет и донесет на меня”. Но для Кентавра это, пожалуй, грубая работа. А если он учел и это? Органы не будут копать вглубь, решил он, и его оставят в покое по делу Кентавра. Нет. Это было слишком сложно уже для Пухальского. “Как ни странно, в его пользу говорит именно случай с пиджаком”, — подумал я. Кроме того, он приглядывался ко мне с определенной целью, а я ему подыгрывал.
Я сказал:
— Гоните ваш чемоданчик.
А если я ошибаюсь? То, что он спекулянт, это ясно. Приехал сюда обделывать свои темные делишки. Но не это же меня интересовало. Мог ли он быть Кентавром? “В совершенстве знает немецкий язык, крепок физически…” Пить он бросил, но раньше, по его собственным словам, пил. Наколка. Пробел в биографии в 43–44-м годах: до сих пор не удалось выяснить, чем он занимался и где находился в то время. Но пиджак! На основании тех данных, что были у меня, пиджак можно было объяснить только одним способом. По нему выходило, что Пухальский в истории с Ищенко ни при чем. Но чего-то я мог не знать. А это “что-то” могло уложить все факты совсем в другой комбинации. В комбинации: Пухальский — это Кентавр. Правда, у Пухальского не было никакого алиби на время убийства. Даже сомнительного. А Кентавр должен был бы подумать об алиби. Но это в стандартном варианте. А если он способен на тонкую игру? Если в нужный момент он “вспомнит” о том, что алиби у него все-таки есть? “Нет, я не могу пока принимать окончательного решения относительно Пухальского, — подумал я. — Я должен по-прежнему выжидать”.
Пухальский подтянул манжет рубашки на левом рукаве и взглянул на часы.
— Не так прытко, молодой человек! У меня его пока нет. А везти надо будет в Радзуте, есть такой городок.
Я замер. Опять Радзуте. Это уже становилось интересным. Я собирался туда, но пока было рано. Мне нельзя было уезжать сейчас. Взять чемодан и где-то пересидеть? Тоже не вариант. Это значило быть выключенным из событий. Что-нибудь могло случиться — напряжение нарастало. Да еще Войтин исчез. Отказаться? Это покажется подозрительным.
Он заметил мое колебание.
— Так как же?
— Везти обязательно сегодня?
— Да.
Я решился.
— Сколько? — спросил я как можно небрежнее.
— Вы в смысле оплаты? Можете не беспокоиться.
— А все же? Он подумал.
— Считайте, что двадцать пять новыми у вас в кармане.
Опять ошибочка Если “заказчиком” был не он, то долго думать не надо: цена уже должна быть оговорена.
— Это мизер! — быстро сказал я. Он удивился.
— Мизер? А чего вы хотите, интересно? Вам надо только поехать и передать чемодан. И никаких хлопот.
— Про хлопоты все знаем. С Уголовным кодексом я знаком только заочно. И слава богу! Вы предлагаете двадцать пять рублей за то, чтобы передать че-мо-дан-чик. Это пахнет более близким знакомством с кодексом. Мне плевать, что лежит в этом вашем чемоданчике, но я не хочу рисковать свободой за четвертную бумажку.
Он снова занялся хлебом с маслом.
— Я не хочу вас переубеждать, — сказал он наконец. — Но это совсем не то, что вы думаете. И никакого отношения к этому не имеет. Просто мой приятель сейчас в безвыходном положении: ему позарез нужно переслать вещи, и поэтому он платит такую сумму. Но это его дело, и, повторяю, я не хочу ни в чем вас убеждать. Какова ваша цена?
— А почему бы вам самому не выручить приятеля?
— Это другой вопрос. Но вы не ответили, сколько вы хотите.
Я, в свою очередь, подумал. И заломил:
— Полтораста.
— Что?
— Сто пятьдесят рублей ноль-ноль копеек. Половину вперед.
Он посмотрел на меня с интересом. Потом снял очки и стал их протирать. Я испугался, что его хватит удар
— Это нереально и мне не подходит, — сказал он. — Вернее, моему приятелю. Он не настолько богат, чтобы платить такие деньги за пересылку. Считайте, что я вам ничего не предлагал.
— Я тут познакомился с одним парнем. Может, он согласится, — безразлично сказал я.
Пухальский быстро взглянул на меня и наклонился над своей яичницей.
— Нет. — сказал он. — Забудьте об этом. Я пошутил.
— Новый анекдот?
— Ага, — сказал он.
Кажется, я напрасно сделал это предложение: Пухальский насторожился. Но все равно он в безвыходном положении. Он будет кого-то искать или поедет сам, а проследить его связи будет нетрудно Мы еще немного посидели, Я сказал, что мне надо в туалет. Телефон-автомат, я заметил, висел на стене рядом с раздевалкой за портьерой. Я прошел туда. Там никого не было. Встал так, чтобы меня не было видно из зала (сам я видел Пухальского в щель между дверью и портьерой)? и быстро набрал номер. “Хорошо, что вы позвонили, — сказал дежурный. — Начальник просил передать, что ту игрушку нашли. На дачном участке было два “скворешника”: клиент неточно указал место”. Значит, все-таки, два кастета. Но какое совпадение: оба всплывают одновременно в момент следствия, пролежав “без дела” столько лет! Хотя насчет “без дела” не совсем верно… “Я нахожусь в кафе “Валдия”, — сказал я. — Со мной сидит сосед по номеру, не моряк, а другой. Кстати, насчет моряка не выяснили?” — “Пока нет”. — “Хорошо, пришлите кого-нибудь в кафе. Я задержу соседа на десять минут. Сосед хочет переправить в Радзуте чемодан, он поедет сам или кого-то пошлет. Проследите. Свяжитесь с товарищами на месте”. — “Слушаюсь”, — сказал дежурный. Я повесил трубку и вернулся в зал.
Выждав несколько минут, я спросил:
— Может, выпьем по маленькой?
— Не пью.
— Вообще не пьете?
— Вообще не пью.
— Плохо ваше дело. Слушайте, а симпатичные в Прибалтике кафе! Вот это, например. Одни светильнички чего стоят. Здесь просто сидеть приятно. Не то что какая-нибудь забегаловка в Москве. Хотя там сейчас тоже ничего делают. Вы в Москве бываете?
