Ну и дальше что?
Утром Вадик поехал в больницу к Тополянскому. Тому все еще не разрешали вставать, но чувствовал себя сносно. Вадик уверился в этом тотчас, как только закончил свой рассказ о визите в Круглогорск. Разумеется, интимные подробности встречи с Ниной Захаровной он опустил, но слегка насмешливый взгляд Алексея Анисимовича свидетельствовал: о методе получения информации он догадывался.
– Сдается мне, мой пытливый друг, что смерть его батюшки или матушки какую-то загадочную роль играет во всем произошедшем. У меня даже возникла вполне шизофреническая догадка, а не находится ли Фогель в некоем родстве с нашим Большим боссом. Ну, например, отец Фогеля имел отношение к отцу или матери Мудрика. Вот тебе совершенно дикая, но теоретически допустимая гипотеза: они родные или сводные братья, при том что сам кроссвордист об этом не подозревает. Уж не скрытый ли еврей наш любимый Федор Захарович? Или, наоборот, иудей Фогель не ведает, что течет в нем славянская кровь? Потому и бьется в отчаянии, пытаясь понять, за что муку адскую принимает. Мы с тобой в суете нашей грешной не успели или не удосужились, что точнее, поразузнать о родителях несчастного Ефима Романовича. Как-то в голову не пришло в силу почтенного возраста самого короля кроссвордов. Но это легко исправить, не так ли?
– Элементарно, Алексей Анисимович. Но тогда биографии отца и матери Федора Захаровича, а точнее – Сергеевича, нужны нам в равной мере, чтобы поискать пересечений. А где их взять, если все зачищено или жестко закрыто? Мне бы хоть настоящую фамилию этого Сергея Сергеевича… Глядишь, какой-нибудь архив, до которого он не добрался, на след бы вывел.
– Говоришь, самоубийством покончил?
– Нина Захаровна так сказала.
– А где у нас на Руси самоубийц-то прежде хоронили? – произнес Тополянский в интонации скорее риторической и сам же ответил: – Правильно, юноша, за оградкой кладбищенской, без отпевания и креста. Но надпись на камне не возбраняется. Просто фамилия да имя. Правда, в советские времена этого правила редко придерживались. Но как знать, вдруг батюшку великого инквизитора нашего закопали по христианскому установлению – в соответствии с деяниями его земными. На Круглогорское кладбище тебе пора, коллега, – прости за двусмысленность. Могилы не найдешь – попробуй до кладбищенской документации добраться. А вдруг… И предков нашего кроссвордиста не забудь. Надо у жены его поспрошать. Между прочим, бабка Гиммлера по материнской линии была еврейка. Это я так, к слову…
Через два часа Мариничев входил в ворота Круглогорского кладбища с двумя бутылками водки за пазухой. Он твердо решил, с кем ему лучше всего иметь дело и чем расплачиваться. Подходящий могильщик нашелся быстро: пожилой (то, что надо!), еще не успевший залить глаза до полного их помутнения, а поэтому способный к вразумительному диалогу. Вадим на чистой импровизации наплел что-то про дядю, наложившего на себя руки двадцать пять лет назад. Вот, мол, приехал в Москву издалека, решил могилку отыскать, если сохранилась, знаю, что в Круглогорске проживал, родственников не осталось. При этом Жираф продемонстрировал горлышко бутылки, высунув его из бокового кармана.
Ваня – так звали почтенного могильных дел мастера – не потребовал дальнейших пояснений и, разумеется, не стал предлагать обратиться к администрации кладбища.
– Вряд ли сохранилась, но поищем. Айда за мной, – хрипло скомандовал Ваня, – повезло тебе, нам с Витьком этих жмуриков обычно и поручают.
Выйдя за ворота, они уже через пятнадцать минут оказались на развилке двух дорожек. Одна вела налево, к близкой березово-сосновой роще, судя по толщине стволов – довольно старой. Вторая, больше напоминающая тропинку, стелилась в сторону поржавевшей кладбищенской ограды. Между оградой и рощей ютилось сотни две-три могил. Сказать, что они были неухожены, – ничего не сказать. Поросшие бурьяном холмики, по большей части неогражденные, почти сровнялись с землей, и захоронения угадывались либо по грязно-серым, потрескавшимся плитам со стертыми до невнятности надписями, либо, если захоронение посвежее, – по ржавым проволочным скелетам некогда скромных веночков да осколкам бутылок, выпитых кем-то за упокой мятущейся грешной души.
– Вот, для бомжей, самоубийц и всяких безымянных, – констатировал Ваня, присев на корточки. – Это батюшка наш местный давно еще с начальством договорился. Но какие сохранились, а какие и другим уже покойникам служат, по второму или третьему разу. По смерти прилечь-то всем охота, а нам с Витьком пока жить надо. Как фамилия-то?
– Матросов, – брякнул Вадик первую пришедшую в голову. И добавил: – Сергей Сергеевич.
– Вроде был такой! – неуверенно протянул Ваня, почесав черную недельную щетину на подбородке. – У меня сызмальства память-то цепкая. И сейчас еще ничего, только пропивал я ее сильно, хужеет. Ну-ка, пойдем-ка туда, к лесочку поближе…
Они прошли в сторону рощицы, петляя меж холмиков и редких покосившихся оградок. Оба пристально всматривались в полустертые надписи на плитах, изъеденных временем стандартных табличках или бурых мшистых валунах, заменявших покойникам и скорбящим надгробные монументы.
Ваня вдруг остановился у безымянной могилы, совсем почти без насыпи, лишь с просевшей землей по контуру да двумя шаткими секторами оградки из четырех, некогда окружавших ее.
– …твою мать! – выругался Ваня и сплюнул себе под ноги. – Без нас с Витьком кто-то похозяйничал. Вырыли! Вот же гады, своего мало – на чужой участок лезут, за бутылку любые договоры на х… Что за народ пошел! Вот вроде бы тут и лежал все годы, что я здесь втыкаю, какой-то Сергей Сергеич, камушек был светлый, а надпись по нему мелкая, черной краской. Я почему запомнил – бригадир у нас был на Томилинском кладбище Сергей Сергеевич, когда я только начинал молодым, – хороший мужик, между прочим… Только фамилия… – Ваня задумался на минуту, – фамилия точно не твоя была, не Матросов, но тоже русская, как-то на «ин» кончалась. И цветочки свежие я на ней встречал с год назад, хотя могилке-то лет двадцать-тридцать будет. Ведь с этого конца, от рощи, хоронить-то начали лет пятьдесят тому. Я еще удивлялся, Витьку говорил: «Надо ж, сколько лет, а помнит кто-то, за могилкой не ухаживает, а цветочки приносит». Эх, черт, как же его?.. Ну да один хрен, все равно не твой да к тому же выкопанный, а камушек ищи-свищи… Давай еще походим. Хотя… Больше я Сергеев Сергеичей не помню.
– А вдруг все же мой? – с надеждой произнес Вадик. – Фамилию сменил или перепутали чего… Напрягись, дядя Ваня, постарайся вспомнить, или пойдем Витька спросим. Он где?
– Как же, спросишь… В каптерке нашей дрыхнет, со вчерашнего не просох, у сестры гулял…
– А камушек-то куда мог деваться, кому он нужен? – удивился Вадик.
– Да куда угодно, паря, куда угодно. Нынче все прут, даже камни с могил. Может, на большую бадью с капустой кто-то под гнет его приспособил. Или нарочно подальше вывез, чтоб мы с Витьком не сразу хватились. Начальству-то наплевать на эту часть кладбища, а для нас… – и он недвусмысленно заглянул Вадику за пазуху, – для нас копейка и магарыч. Как же его… Быкин не Быкин, Зыкин, Заикин… Не, не вспомню. Все ж редко сюда заходим, а могилки каждый день так и мельтешат. Пойдем до овражка дойдем, вдруг его туда скатили – тащить поленились. Если нет, то уж извини…
Они двинулись наискосок через рощицу и через пять минут подошли к краю большого оврага, представлявшего собой натуральную свалку всякого кладбищенского и бытового мусора вперемешку с осколками плит, ржавыми крестами и черт его знает чем еще.
Вадик безнадежно глянул на внушительное скопище отбросов.
– А что, дядя Ваня, не пошуруешь там для меня? Вдруг наткнешься где-нибудь с краю? А то мне в костюме-то как-то не очень… Не обижу, – и Вадик продемонстрировал обе бутылки, извлекши их торжественно, как выставочные экземпляры.
Пожилой могильщик показно сморщился, демонстрируя все отвращение к предстоящей работе, но оплату сулили щедрую. Ваня спустился в овраг и начал поиски, время от времени отшвыривая сапогом какой-нибудь крупный мусор или отпугивая зазевавшуюся крысу. Вадик следил за ним без особой надежды на успех, держа в уме более вероятный шанс: протрезвеет Витек или просветлеет Ваня.
Вдруг могильщик наклонился, отбросил какой-то гнилой деревянный щит, и Вадик даже издалека, со своего наблюдательного пункта разглядел под сапогом Вани что-то светлое, напоминающее небольшой валун.
– Есть! – заорал Ваня, распрямившись, выбросив вверх руку и направив улыбающееся лицо в сторону Вадика. И тут Мариничев увидел, как лицо это резко изменило выражение, как-то оплыло, съежилось и со лба по носу, щетине, к губам потекла красная струйка. Могильщик застыл на мгновение в позе торжества и стал быстро оседать на найденный камень.
Бокс, баскетбол, настольный теннис, карате развили у оперативника Мариничева молниеносную реакцию. Но на этот раз рецепторы вряд ли помогли бы ему остаться в живых. Сработало нечто иное, подсознательное, почти экстрасенсорное. Он уже падал в резком прыжке направо, поджав под себя ноги, сгруппировавшись натренированным телом, когда из-за ближнего изгиба оврага показалась рука, сжимающая массивный пистолет с глушителем. Пуля неслышно вылетела и просвистела в каких-то сантиметрах от головы. Это означало, как потом понял Вадим, что реакция стрелка была под стать его реакции и убийца в доли секунды успел скорректировать выстрел с поправкой на стремительный прыжок-уклон живой мишени.
