Даже не верилось, что я нахожусь в самом центре России и живу в цивилизованный век атома и нанотехнологий!
«Какой-то массовый психоз», — подумала я и сама сначала не заметила, что тоже начинаю притопывать… Попалась!
Находиться в этом зале дальше не имело смысла — общее представление о том, как действует секта, я уже получила, а пробиться за кулисы к организаторам, чтобы задать им пару-тройку вопросиков, возможным не представлялось: охрана у сцены стояла такая, что ей бы позавидовал и сам американский президент.
Я снова вышла в холл и остановилась возле благостного вида тетки, одетой в широкую вытянутую кофту с двумя раздутыми от брошюр карманами. Она тоже была последовательницей «Новой жатвы» — это можно было понять именно по этим книжицам, которые тетка продавала за весьма, кстати, немалые деньги всем желающим.
— Купите, девушка, — ласково предложила она мне. — Здесь вы найдете ответы на все вопросы! И советы на тему, как совершить невозможное!
— Вот как? И даже рецепт вечного двигателя есть? — спросила я.
Улыбка на ее лице не дрогнула.
— Вы так шутите, потому что еще не отреклись от всего земного. А я вот — отреклась и так счастлива!
— Что ж, давайте, попробую и я стать счастливой, — сказала я. — Куплю у вас с десяточек проспектов, предложу знакомым, кто знает, вдруг ваш гуру и в самом деле обеспечит им спасение…
— Он и в самом деле обеспечит, — заверила она меня.
— Всем?
— Всем.
— И детям?
— Да… То есть на собрания детей мы, конечно, не можем приглашать, по закону не имеем права, но брошюрки раздаем. Приходят, берут.
Я испытала острое желание от души врезать в это тупое, ухмыляющееся лицо. С каким самодовольством говорила она о детях, в души которых «Новая жатва» по капле вливала свой яд! Только сознание, что стоящая передо мною тетка, наверное, тоже потенциальный пациент психиатрической клиники, остановило меня от шага, столь естественного, но могущего вызвать шум.
— Правда, не все нас понимают, ох, не все, — продолжала она говорить все с той же прилипшей к губам улыбкой. — Не всем такое дано, как тому мальчику, что его тетка гардеробщицей у нас тут работала всю зиму, — она махнула рукой в сторону торчащих в глубине холла голых вешалок. — Теперь-то, понятное дело, лето, ну Галину и уволили. А когда она работала, то мальчик к ней приходил. Племянник. Хорошенький такой мальчонка, просто загляденье, как картинка… Ну и взял у меня несколько брошюрок… И не зря взял! Я еще тогда подумала — глазки-то какие умные у мальчика. Ну а через несколько дней…
— Что? — спросила я, чувствуя, как холодеют и подрагивают у меня руки.
— Переселился мальчишка… Сам очистился, сам из грешного мира ушел. Молодец, проникся идеей — и переселился. А вот я, — она доверчиво наклонилась ко мне, обдав меня запахом давно не мытых кожи и волос, — а вот мне, вы знаете, все как-то смелости не хватает… Может быть, я еще не готова? Как вы думаете, а?
Хотелось мне посоветовать ей принять яду крысиного пару килограммов, не раздумывая.
Но заканчивать разговор таким образом было бы, мягко говоря, невежливо. Но все, что мне было нужно, я уже узнала. А отказать себе в маленьком удовольствии дать этой карге единственный совет, которого она заслуживала, так хотелось. И я поторопилась пересечь холл и найти ту самую уборщицу с недовольным лицом, которая обозвала членов «Новой жатвы» могильщиками и посоветовала мне держаться от них подальше.
Эта уборщица сейчас стала мне нужна как воздух! Я поняла, что дальнейшее мое расследование зависело от нее, так как с наибольшей вероятностью можно узнать адрес Галины, работавшей в этом клубе гардеробщицей, с племянником которой случилась трагедия. Наверняка эти женщины общались, даже откровенничали друг с другом — ведь обе они имели основание не любить сектантов.
— Эй, погодите! Послушайте! Простите, я не знаю вашего имени — но остановитесь, пожалуйста, на секунду!
Голубая косынка уборщицы мелькнула в самом конце холла, у стендов с передовиками производства. Женщина только что вернулась из туалета, где вылила последнее ведро с грязной водой, и со шваброй под мышкой поднималась вверх по лестнице.
— Погодите!
Нервно оглянувшись на меня, женщина вдруг выронила швабру и пустое ведро, которое с грохотом покатилось вниз по ступенькам, и рысью понеслась наверх.
Это было так неожиданно, что на полсекунды я замерла на месте от удивления, а потом рванула за ней.
За эту секунду уборщица сумела набрать спринтерскую скорость. Она бежала, нет, неслась вдоль расставленных, утопающих в полумраке скамеек пустого второго этажа, мимо зеркал и картин в тяжелых рамах, бежала туда, в темноту! В любой момент она могла нырнуть в какой-нибудь только ей известный закуточек и исчезнуть.
— Стой! — крикнула я. Впереди раздался грохот, что-то упало, голубая косынка мелькнула теперь в узком коридорчике налево…
Ну и прыть была у этой тетки! Она проскочила коридор, выбежала в актовый зал, миновала оранжерею — и выскочила наконец на боковую лестницу.
Здесь было тоже тихо. И темно — хоть глаз выколи.
— Эй! — позвала я из темноты. Голос мой звучал гулко и, наверное, страшно. — Ты что, малахольная? Ты где? Эй!
Мне в уши ударил грохот — уборщица рванула на себя створки окна, рама распахнулась, на пол брызнули осколки стекла. Я рванулась на эти звуки, в лицо удалила теплая волна свежего воздуха, и в последнюю минуту, когда женщина уже готова была броситься вниз, я вцепилась ей в плечи.
— Пусти! — прохрипела она, вырываясь. — Пусти, не отдам! Все равно не отдам!
Она сопротивлялась, как дикая кошка, — в ход были пущены не только руки-ноги, но и ногти, и зубы. Она плевалась, царапалась, кусалась и брыкалась одновременно! Давно мне не приходилось встречать такого остервенения…
Наконец я оторвала ее от подоконника и, скрутив руки, прижала лицом к стене. В таком положении у жертвы почти не остается возможностей к сопротивлению. Правда, все приходилось делать почти на ощупь — сквозь раскрытое настежь окно не попадал ни один лучик света — хотя ведь был уже вечер, — но все равно, даже отблеск дальних фонарей не попадал сюда. Только слабый-слабый свет из коридора. Я видела лишь фигуру женщины и неясные очертания самого окна.
— Пусти!
— Успокойся! Стой тихо и дыши ровнее! — приказала я. — Не знаю, зачем тебе понадобилось давать стрекача — я хотела только поговорить! Но мое желание поговорить настолько сильно, что если мне понадобится скрутить тебя для этого разговора — я это сделаю! Слышишь? Спеленаю веревками, как копченую колбасу, и в таком виде доставлю на квартиру, где мы сможем говорить спокойно! Потому что об этой квартире не знает ни одна живая душа!
Я имела в виду свою квартиру для клиентов, которую специально держу для таких вот непредвиденных обстоятельств и разговоров, но женщина, видимо, поняла меня иначе.
— Не надо… не надо меня больше мучить… Отпустите, — попросила она совсем другим, жалобным голосом. — Отпустите, я никуда не уйду…
Я убрала руки. Темный силуэт повернулся ко мне от стены. Я стерегла каждое ее движение, но женщина не сделала даже попытки отойти в сторону. Постояв несколько секунд, она вдруг закрыла лицо руками и сползла по стене вниз, сотрясаясь в беззвучном плаче.
— Видимо, соседство «могильщиков» здорово действует вам на нервы, — проворчала я, присаживаясь с ней прямо на пол. — Чего вы испугались? Что я насильно поволоку вас записываться в эту секту?
— Зачем вы скрываете?! Зачем вы мучаете меня?! — донеслось до меня сквозь рыдания. — Как вы вообще меня нашли? Ведь я даже сменила адрес! Ни одна живая душа не знала, где мы теперь живем! А что теперь будет? Что теперь со всеми нами будет?!
— Ну… Это зависит от вас, — осторожно сказала я, ничего не понимая. — Если вы будете со мной достаточно откровенны…
— Зачем? Чтобы вы снова всего лишили? Чтоб забрали их? А зачем мне тогда жить?!
— Вот что, — сказала я, совершенно не понимая, о чем таком говорит эта рыдающая передо мной женщина. — Давайте-ка выйдем отсюда на свежий воздух. И там вы объясните мне все по порядку. И не нужно так отчаиваться. Простите за банальность, но всегда есть какой-то выход, нужно только правильно проложить к нему дорогу.
— Так вы не оттуда? — жарко полыхнул вопрос прямо мне в лицо. — Так вы не от них?
— От кого «от них»?
— Так вы не ихний представитель, не этих… Не из органов опеки и попечительства?
— Пожалуй, что нет, — ответила я, подумав. — Я не из органов опеки. Хотя моя профессия и имеет что-то общее с этим направлением.
Она не поняла меня, но все же заметно успокоилась.
— Мне надо переодеться, прежде чем… пойти туда. Я же в рабочей одежде.
— А где ваши вещи?
— Ну где, в подсобке.
