— А вы что хотели-то от меня? — вдруг, словно опомнившись, спросила Вера. Она немного отошла от горьких воспоминаний и теперь, наверное, казнила себя за откровенность и за то, что не смогла избавиться от меня еще по дороге к дому.
— Мне нужен адрес или телефон одной вашей знакомой, — ответила я. — А это что, ваш дом?
Я постаралась не выдать своего отвращения, но уж не знаю, насколько это получилось. У меня нет предубеждения против бедности; в своей жизни мне хоть и не часто, но доводилось встречать людей, которые при малом достатке сохраняли удивительное достоинство. Но жильцы этого дома себя просто не уважали. Об этом можно было судить и по вони в подъезде, и по исписанным стенам, и по грязным, обшарпанным дверям квартир.
— Не мой, не мой это дом, — ответила Вера тревожной скороговоркой. — Мы тут… я тут… на несколько дней только остановилась. Потом съедем. Мы теперь часто съезжаем.
Она остановилась у двери с повисшими полосами рваного дерматина и постучала условным стуком: три раза громко и два — потише. Дверь открылась сразу, как будто по ту сторону нас ожидали уже не первый час.
— Мама! Мама! — Из квартиры выскочили и затеребили Веру за подол два совершенно одинаковых мальчугана — белоголовых, белокожих, с такими же большими и серыми, как у Веры, глазами. — Мама, а почему ты так долго? Мам, а мы обедали уже! Тетя Галя нас в кафе водила, вот!
— Никого не встретили? — испуганной птицей склонилась к ним Вера.
— Нет, Верунчик, никого, — ответила за ребят невысокая, даже маленькая женщина с мягкой улыбкой, появившись у них за спинами.
Я прошла вслед за Верой в маленькую и очень бедно обставленную квартиру. В этом жилище было минимум мебели, но и ту, что была, трудно было назвать полноценной меблировкой. Дырявый диван с подложенными вместо ножек кирпичами, табурет, расколотое сиденье которого было обмотано синей изолентой, перекосившийся сервант с пустыми полками, голая лампочка под потолком… Это все, что составляло обстановку временного, если верить Вере, ее пристанища.
Впрочем, она не стала усаживать меня на этот диван. Мы прошли в кухню. Там стоял маленький, ниже меня ростом, холодильник с облупившейся на боках краской, стол с распотрошенной оберткой от шоколадки и большая бутылка с лимонадом. Рядом со столом — два табурета, братья тому, что я видела в комнате. На один из этих табуретов я и присела. Вера, шепнув что-то на ухо мальчикам, выпроводила их из кухни, села напротив меня и сказала, твердо глядя в глаза:
— Значит, так. Сыновей своих из детдома я украла. Да! Сперва навещала их, когда образумилась, приносила вещи, продукты там всякие, подарки, но… Потом поняла: все! Баста! Не могу я без них больше! И они без меня не могут. Пришла в очередной раз на свидание, схватила в охапку — и бежать. Вот. И все. И никакому государству я больше их не отдам. Они мои! И если вы все-таки пришли за моими детьми, то сперва вам придется меня… зарезать, — шепотом произнесла она заключительное слово. Наверное, чтобы не напугать мальчишек.
— Я уже сказала вам, Вера, что никакого отношения не имею к этим органам опеки и детей у вас тоже отбирать не буду. Но только вот что скажите — давно вы так скрываетесь?
— Третий месяц.
— И все время живете здесь?
— Нет, — сказала она быстро. — Не здесь, не здесь, это одной моей знакомой квартира… мы вообще часто переезжаем. И вам нас не поймать, понятно?
— Понятно. Но ведь это все совершенно напрасно, Вера! И очень вредно, особенно для детей — вести такую цыганскую жизнь. Им ведь осенью в школу надо будет, в первый класс, правильно я понимаю? Ну вот. И как вы будете тогда?
— В детдом не отдам! — припечатала она. — Нельзя нам друг без дружки! Я теперь не такая, я… я совсем другая. Я хорошая мать.
— Ну так тем более! Вас ведь лишили родительских прав, я правильно понимаю?
Вера кивнула, и черты лица ее исказились болью.
— Это очень плохо, но — очевидно, вы этого не знаете — но ведь это совсем не приговор! Наше законодательство предусматривает и возможность восстановиться в этих правах, совершенно законно! Для этого не нужно бегать с детьми по всему городу и уж тем более красть их. Кстати, вот это как раз вообще является уголовным преступлением.
— Восстановиться? По закону? — На лице Веры было написано такое изумление, будто я и в самом деле рассказывала ей бог весть какие удивительные вещи. — И мне их вернут? Навсегда?
— Да, конечно! Восстановление в родительских правах — это своего рода стимул для тех, кому ребенок действительно дорог. Что касается правовой стороны этой процедуры, то вам просто надо обратиться в суд с соответствующим заявлением. Конечно, при этом ваши знакомые, соседи, друзья, если такие есть, должны прийти в суд и подтвердить, что вы… исправились. Ну и еще вы должны доказать, что можете содержать мальчиков, обеспечить им все условия для учебы и отдыха. Ну, второе легко доказать, ведь после смерти мужа у вас осталась квартира. Да и первое тоже — вы же работаете уборщицей, значит, получаете зарплату!
— Нет… — пробормотала она в растерянности. — Я там по чужой трудовой книжке работаю… Я не могла официально устроиться, ведь меня и детей с милицией ищут…
— По чьей книжке?
— А вот, — указала она на Галину, которая все это время молча стояла, прислонившись к дверному косяку. — Галя — соседка моя, помните, я рассказывала? Которая спасла меня, это она вот, да. Она же и работу мне нашла. У себя, ну то есть там, в клубе. Официально она как бы и гардеробщицей, и уборщицей устроена. А на самом деле полы за нее я мою, я и деньги за это получаю.
Во мне все напряглось — я с трудом удержалась, чтобы не вскочить с места!
— Вы — работаете, то есть работали, гардеробщицей в Клубе железнодорожников? — обернулась я к Галине. — Так это вы?
— Так это я, — улыбнулась она. — А почему вы говорите так, будто мы давно не виделись?
— Нет, мы с вами вообще никогда не виделись! Но последние два часа я только и думаю о том, как бы мне вас увидеть!
— Вот как?
— Да! Мы можем поговорить? Это срочно. Это, — я на секунду запнулась, — это касается вашего погибшего родственника. Племянника…
— Племянника? — тихо вскричала Галина, прижимая к губам ладошку.
— Да.
* * *
Ее звали Галина Андреевна Сабежникова, она была инвалидом-сердечником, но, поскольку пенсии по инвалидности не хватало даже на еду, работала сразу на трех работах: кондуктором в автобусе — днем, гардеробщицей в клубе — зимними и осенними вечерами и дворником — по утрам.
Мой расчет оказался верен: уборщица и гардеробщица Клуба железнодорожников действительно оказались подружками, я не предусмотрела только то, что дружба их началась гораздо раньше. Это Галина дала Вере возможность зарабатывать на жизнь и содержание детей мытьем полов в клубе, где заседали члены «Новой жатвы», и именно она предоставила несчастному семейству свою «служебную», как она выразилась, квартиру. Оказывается, их еще дают дворникам или уборщицам.
Мы очень быстро поняли друг друга. Может быть, потому, что лгать или придумывать что-нибудь в оправдание своих расспросов этой милой простой женщине, которая слушала так внимательно, всем своим видом выражая готовность помочь, просто не поворачивался язык.
— Вера, там мальчики… — сказала она только. И Вера моментально скрылась из кухни туда, откуда доносились возбужденные детские голоса.
— Скажите, это правда, что Игорь приходил к вам на работу? В клуб? — спросила я сразу.
— Да, это случалось. Племянник приносил мне деньги. Немного, но это не имеет значения — я благодарна его семье за эту помощь, они каждый месяц приносят мне немного, «на лекарства», как выражается брат. У меня хороший брат, он даже в санаторий меня отправлял один раз. А почему вас это интересует?
Недолго думая, я рассказала ей все. А закончила так:
— …я уверена, что гибель детей — не простая случайность, и эти смерти надо расследовать, чем, собственно говоря, я и занимаюсь. И еще я уверена, что вы поймете меня и не осудите, если я попрошу вас рассказать о гибели вашего племянника во всех подробностях. Кстати, как его звали?
— Игорь. Игорь Литвинов.
— И он учился в том же классе, что и Вадик Панин, не так ли?
— Да… откуда вы знаете? Они были большими друзьями.
— Это долго объяснять… Просто расскажите мне все. Пожалуйста!
— Хорошо, я расскажу вам, но… в случае с Игоречком действительно нет никакого криминала. Мальчик в самом деле покончил с собой. Хотя… Хотя Игорек избрал довольно необычный способ для подростка, чтобы совершить самоубийство. Он застрелился.
…Это случилось не в обычной городской квартире, а на самой городской окраине, но вряд ли это имеет значение. Стоял жаркий сухой июнь, семья Литвиновых собиралась переезжать на дачу — у подъезда ждал припаркованный «Бьюик», в который Литвиновы-старшие и оба их сына заносили коробки, корзины, чемоданы, еще какие-то свертки, которые мальчикам вручала на пороге квартиры раскрасневшаяся, немножко растрепанная и ужасно деловая мама.
