Я усмехнулся. Как здорово! Другими словами, Наполи сообщал Томми, какие лошади выиграли скачки, сразу же после заездов, пока новости еще не передали по радио. Томми делал ставки на этих лошадей от имени несуществующих игроков, а вырученные деньги, очевидно, они с Наполи делили пополам. Таким образом Наполи извлекал деньги из кассы своего конкурента, понемногу наживаясь за счет Дробла. Возможно, что кто-то еще из букмекеров Дробла поступал подобным образом.
— Мистер Дробл,— заявил я,— без меня бы вы этого никогда не узнали. Наполи подкупал ваших людей вашими же деньгами. Теперь вы об этом знаете и можете принять соответствующие меры. Если бы не я, вы бы и дальше терпели убытки. Разве эта услуга не стоит девятисот тридцати долларов? Было бы только справедливо…
— Да заткнешься ли ты со своими долларами? — взревел Дробл. Ему сейчас было не до справедливости.
Но тут, к моему удивлению, меня поддержал Тарбок. Он сказал:
— Уолт, я думаю, Конвей прав. Пожалуй, мы в самом деле перед ним в долгу. И я думаю, мы и впредь иногда сможем пользоваться его услугами. Мы можем себе позволить…
— Чтобы этот ублюдок Наполи продолжал сосать из меня кровь? Ни за что на свете! И если я еще раз услышу про эти девятьсот…
Раздался звонок.
— Я открою,— сказал я, поднимаясь со стула. Когда я выходил из кухни, Дробл говорил Тарбоку, что надо проверить всех остальных букмекеров.
Я был вне себя от злости, но ничего не мог поделать. Дробл зажал мои девятьсот тридцать долларов, когда я помог ему сохранить во много раз больше! Есть же такие жлобы на свете!
Я посмотрел в глазок и увидел Соломона Наполи в окружении головорезов, среди которых был и Ральф.
Дроблу я ничем не обязан. Пусть теперь разбирается сам. Я распахнул дверь и сказал с легким поклоном:
— Проходите, ребята. Вы как раз вовремя.
Вы когда-нибудь видели, как сталкиваются два разъяренных кота? Значит, я могу не описывать встречу Уолтера Дробла и Соломона Наполи. Замечу только, что в холле стало тесно из-за головорезов Наполи, к которым присоединились высыпавшие из гостиной телохранители Дробла, и я проскользнул обратно на кухню — довольно удачно для человека, который совсем не соблюдает диету,— спрятался за холодильник, чтобы не оказаться на линии огня, если она вдруг появится, и оттуда стал наблюдать за развитием действия.
Дробл, разумеется, мгновенно вскочил на ноги, как только увидел появившегося в дверях Наполи. Казалось, прошло несколько лет, пока они стояли, уставившись друг на друга, в напряженных позах, как два ковбоя на поединке в каком-нибудь вестерне. Фрэнк Тарбок так и остался сидеть на своем месте, положив руки на стол. Из холла доносился шум и гам, но это происходило как будто в другом мире, от которого кухня вместе со всеми, кто там находился, была отгорожена толстой стеклянной стеной.
Первым заговорил Дробл:
— Ты обманывал меня, сукин сын!
Наполи нисколько не утратил своего изящества, но, казалось, именно это придавало ему особенно угрожающий вид. Он сказал:
— А ты был честен, как бойскаут, не так ли?
— Если бы ты тогда не поступил так с Гриффином, ничего бы не произошло.
Наполи хотел ответить, но вмешался Тарбок:
— Уолт,— напомнил он,— здесь посторонние.
Дробл раздраженно обернулся, недовольный его вмешательством, перехватил взгляд Тарбока, Тарбок кивнул в мою сторону. И тут все посмотрели на меня.
Никогда я еще так остро не ощущал себя центром всеобщего внимания. На лбу у меня выступила испарина. Я с трудом удержался, чтобы не застонать.
Я сразу почувствовал, что должен немедленно что-то сказать, потому что атмосфера вокруг меня резко изменилась. Напряжение, царившее на кухне, требовало выхода, и тут на глаза попался я — подозрительный незнакомый тип, явившийся из чуждой им среды. Если бы они набросились на меня и втоптали в линолеум, наверное, им всем стало бы легче.
— Ну вот,— я попытался изобразить улыбку,— у вас появилась возможность решить свои разногласия. Стоит ли портить друг другу жизнь? Нью-Йорк такой большой, и его хватит на всех. Вам подвернулся прекрасный случай попробовать прийти к взаимовыгодному решению. Мистер Наполи, садитесь, пожалуйста, на мой стул, а я пойду в гостиную. Я понимаю, что ваша беседа не для чужих ушей. Поэтому я, уф, пойду, уф, в гостиную,— я начал медленно, но решительно продвигаться к двери,— где и буду ждать, уф, на случай, если вам, уф, понадобится моя помощь.— Я обогнул Наполи, ни на секунду не переставая улыбаться и говорить.— Надеюсь скоро услышать, что, уф, вы устранили все, уф, недоразумения…-И тут я вышел из кухни.
Все шло успешно. Пока. Я протиснулся между заполнившими коридор головорезами. У каждого под пиджаком угадывались очертания пистолета. Все они хмуро посматривали на меня, но никто меня не остановил. Они не могли этого сделать, не получив соответствующей команды из кухни.
Такой команды не поступило. Ни Наполи, ни Дробл не закричали: «Остановите его!», «Убейте его!», «Верните его обратно!» или еще что-нибудь в этом роде. Миновав последнего громилу, я наконец попал в гостиную, где в разных углах сидели Эбби и миссис Маккей, и в изнеможении рухнул в первое попавшееся кресло.
— Уф-ф-ф,— сказал я, не в силах пошевелить рукой.
Эбби подбежала ко мне и шепотом спросила:
— Что там происходит?
— Встреча на высшем уровне,— объяснил я. Глубоко вздохнул, вытер пот со лба и выпрямился.— Наполи и Дробл обсуждают на кухне свои проблемы.
— Там Наполи и Дробл? Оба?
Я кивнул.
— Ты не представляешь, что такое находиться между ними.
— Еще бы,— сказала она.
Но я не был уверен, что она поняла.
— Знаешь,— продолжал я,— года два назад в какой-то нью-йоркской газете появилось объявление: желающим предлагали выслать уникальное средство от тараканов с приложением инструкций. Я уже не помню, сколько это стоило, доллар или два. Одним словом, многие послали деньги и получили пакет, в котором лежали два обычных кирпича. На одном было написано «А», на другом — «Б». А инструкция, которая к ним прилагалась, гласила: «Положите таракана на кирпич А и прихлопните его кирпичом Б». Так вот, сейчас на кухне я понял, что испытывали при этом тараканы.
Эбби опустилась передо мной на колени и взяла мою руку в обе ладони.
— Я понимаю,— сказала она.— Должно быть, это ужасно.
— Единственное, на что я надеюсь,— сказал я,— что, когда все закончится, им не придет в голову избавиться от лишних свидетелей. Как капитан Кидд, который позаботился о матросах, закопавших его сокровище. Жаль, что у нас нет твоего пистолета.
— Хорошо, что нет,— возразила она.— Он все равно бы нам сейчас не помог. У него прицел сбит немного влево, и к тому же он слишком легкий, им даже ударить нельзя как следует. А если бы ты только показал его этим громилам в коридоре, они бы так нашпиговали тебя свинцом, что осталось бы только покрасить тебя в желтый цвет и использовать как карандаш.
— Желтый цвет — цвет трУсов,— пробормотал я. Улыбнувшись, она покачала головой.
— Ты смелее, чем кажешься на первый взгляд.
— Я не герой…— начал я, и тут с кухни донесся чей-то злобный крик.
Мы переглянулись. Затем посмотрели на дверь.
Снова крик. Еще более злобный. Затем два голоса стали кричать одновременно.
— Я, конечно, свалял дурака, что впустил их всех сюда,— признал я.— Зачем я только это сделал?
— Ты думаешь, мы в опасности? — спросила Эбби.
— Нет,— сказал я.— Просто мы в вольере, полном голодных крокодилов. Они нервничают. А нам беспокоиться нечего.
— Может, пора отсюда смываться?
— А ты случайно не заметила, сколько народу столпилось между нами и входной дверью?
— Пожарная лестница,— прошептала она.
— Что?
Она кивком указала мне на окно, возле которого сидела миссис Маккей. С того момента, когда я вошел, Луиза Маккей ни разу не шевельнулась. Она не обращала внимания ни на наш разговор, ни на крики, доносившиеся с кухни,— правда они уже стихли,— вообще ни на что. Она сидела выпрямившись, сложив руки на груди, губы ее были плотно сжаты, а неподвижный взгляд устремлен куда-то в центр комнаты. Казалось, она видит там нечто такое, что вызывает у нее безоговорочное неодобрение.
Наклонившись к Эбби, я прошептал ей на ухо:
— Пожарная лестница там?
— Да,— шепнула она в ответ.
— Куда она ведет?
— Она ведет из квартиры.
— Это отличное место,— одобрил я.— Пошли.
Я встал, помог подняться Эбби, и мы на цыпочках направились к окну. Поблизости не было никого, кроме миссис Маккей. Все так же неподвижно она смотрела поверх моей головы с таким видом, будто уже приготовилась меня одернуть, если только я попытаюсь с ней заговорить. Но я не пытался.
— Извините,— только и сказал я, протискиваясь между стулом, на котором она сидела, и торшером.
