С лотерейной мелкотой Морсков связываться бы сроду не стал, карьера была дороже, но просто физически не мог допустить в районе существования подобного, не обложенного данью, браконьерства. И коллеги Андрея, также шитые не лыком, не плошали. Что с Шахом можно иметь дело, было известно. Однако с его смертью ломались отлаженные связи, иссякали уже ставшие привычными источники доходов. Это не могло понравиться никому. Не говоря уже о въедливости начальства, требующего раскрытия убийства. Любое дело можно спустить на тормозах, только не труп.
Особо мудрствовать Морсков не стал. Одного звонка было достаточно, чтобы, не дожидаясь громыхания сапог участкового с повесткой, Нонна Золочевская, татарин Короб и Пугень собрались в кооперативной «Фантазии». Угловой затененный столик был навечно зарезервирован для своих. Открыто явиться на свидание с рафинированными, но все же уголовниками, Морсков не побоялся. Не в обкоме, чай, работа — на всякие контакты идти приходится ради дела.
Либеральничать с вызванными для собеседования Андрей Георгиевич не намеревался. Был не без оснований уверен, что руку, которая кормит, время от времени следует не то чтобы укусить, но пожать посильнее — эдак начальственно, давая понять, чья в конце концов власть, — и тем самым удержать еще крепче. Так что был он сух, холоден и смахивал скорее на посла недружественной державы, объявляющего войну. Впрочем, все здесь были настроены серьезно. Утратив привычный лоск, Нонна одну за одной курила «Беломор». Поначалу попробовала было привычно:
— Андрей Георгиевич, миленький, отец родной…
Но это не тронуло неподкупного прокурора. Он и еженедельные конверты принимал чопорно, с таким видом, словно это осточертевшие служебные записки либо повестки.
— Шутки в сторону, Нонна… Александровна. Дело касается вас, а следовательно, и меня. В разной степени, но исход может быть одинаков.
— Нам-то не привыкать, — Короб, ненавидящий милицию до истерики, свои чувства скрывал с трудом. Как же — «нахлебники», «захребетники»!
Освободившись в очередной раз год назад, Короб решил, по возможности не поступаясь убеждениями, не вовзвращаться за решетку. Работе «по специальности» предпочел сотрудничество с наперсточным концерном Шаха. Со своим авторитетом Короб мог не опасаться, что его обнесут долей пирога. На безбедную жизнь этого хватало, однако вынужденное общение с недостойной, с его точки зрения, публикой коробило щепетильного «законника».
Морсков поморщился, но счел не своевременным обострять ситуацию, отметив про себя, что пора бы и окоротить расходившегося уголовника. Тем временем Короб думал о том же, только в несколько иных выражениях.
— Итак, коль мы в одной упряжке, давайте не тянуть в разные стороны. Иначе покатимся под гору. Моей вины в этом нет. Ваши выбили у нас почву из-под ног. Не знаю уж, чего вам загорелось убирать Шаха… Остынь, Леша, я ни о чем не спрашиваю. Под тебя, между прочим, крючки основательно роют. И выроют, но не через меня. Знать ваших дел я не хочу, разбирайтесь сами. Лишь бы на меня не вышли. Честно скажу, за себя — боюсь. Вот не хочется мне в тюрьму, и все тут. Понимаю, думаете: сам сколько народу туда засадил… Тем не менее — не хочу. Так вот — чтобы нас оставили в покое, нужно куда-то отвести напор. Сами подумайте куда, не маленькие. Подставляйте кого хотите. Я здесь ничего не смогу, надо мной тоже есть кое-кто, им жить надо. Не надо ухмыляться. Если полагаете, что я всю долю себе оставляю — ошибаетесь. Сами, наверное, заметили — люди подключены серьезные, работаете без «подъемов». А я пока еще не генерал. Нашкодили, а ведь про дела Шаха все, кому надо и не надо, знают. Предупредили: пока убийство не будет раскрыто, вам работать на дадут. Нигде. Почему? Очевидно, боятся, чтобы убийства не продолжились, не началась «война в мафии»… Не могу же я им от вашего имени пообещать — мол, все, больше не повторится. Пока что приказано гнать лотерейщиков с вокзалов, вообще отовсюду, не говоря уже о наперстках. Так что не обессудьте. За нас уже решили.
На помощь «пожилых ленинцев», как именовал Строкач тружеников соответствующего райотдела, он рассчитывал не особенно. Об интересующих его личностях можно было почерпнуть информацию в достаточном количестве и в картотеке родного Управления. Да и от прокурора многого ожидать не приходилось — Морскова перевели в район всего год назад. Но и корифеи розыска среди множества причин, по которым Шаха могла подкараулить смерть, не могли назвать главной.
Рассказывали много, но в основном про лотерейно-наперсточные эпизоды, о деятельности покрасочного кооператива «Свет», втихую «варившего» джинсы для неугомонного Шаха. Все это было малоинтересно.
— Да все буквально знают, что это его кооператив. Шах там и официально командовал. Местечко подобрал подходящее. Давно бы уже снести эти трущобы. В центре города торчит какой-то бидонвилль. И как санстанция разрешает здесь кооперативы размещать? Вернее, за сколько?
Строкач рассеянно слушал громогласного участкового. Район он знал не намного хуже его властителя — румяного Валентина Ивановича. И тоже немало дворов излазил, благо обитатели давали достаточно пищи для любопытства. Нет, наверное, в мире таких афер — от банальных «кукол» до перекачивания безналичных денег на счета лжепредприятий с их мгновенной материализацией в купюры, — которые не были бы в ходу в окрестностях рынка, нет изделий легкой и пищевой промышленности, которых бы не освоили хитрые, толковые организаторы с их хмельными, но наделенными золотыми руками мастерами. От фигурных, подозрительно ярких леденцов и соевых «шоколадок» до «фирменных» джинсов и «саламандровской» обуви.
Продукция Шаха, однако, и среди здешнего невзыскательного покупателя расходилась туго. А через короткое время — расползалась по швам. В связи с особым качеством и совершенной технологией.
За названием «Свет» скрывалось перегороженное пополам помещение бывшего жэковского мусоросборника. В меньшей части дворники продолжали держать производственный инвентарь. Сквозь щели дощатой постройки торчали не то редкие прутья метел, не то усы любопытных крыс. И то, и другое не привлекало внимания даже вездесущих базарных мальчишек. Подержанные метлы спросом не пользовались, а крыс хватало везде. Практичная молодежь конца двадцатого столетия не была склонна к бескорыстному баловству.
Сам по себе кооператив «Свет» назвать молодежным не рискнул бы при всем желании даже самый отважный комсомольский работник новой формации. Два пенсионного возраста мужичка неторопливо полоскали отрезы белесо-синей ткани. Корытообразный, намертво вбетонированный в пол чан, накрытый напоминающей гигантскую кухонную терку решеткой, издавал тяжкое зловоние. Когда Строкач, изучая производственные аспекты жизни покойного Юрия Семеновича, оказался здесь, желание выйти на свежий воздух возобладало у него над всеми остальными.
Готовые куски материи занимали внутренний периметр комнаты, в свою очередь источая красильные ароматы. Недолгие разъяснения одним из рабочих особенностей технологии лишь укрепили майора в решении до появления никем еще не виданных цивилизованных кооператоров пользоваться исключительно продукцией государственных предприятий.
Нечего было и удивляться качеству изделий. Однако Строкач не стал изображать из себя госприемку. Вряд ли Шаху столь жестоко отомстил оскорбленный в лучших чувствах потребитель его продукции. Да и неразговорчивые работяги отвечали односложно и неопределенно.
За перегораживающей и без того тесное помещение кооператива стеной, к которой глыбой притулился красильный чан, строгая, со следами былой красоты дама углубленно изучала увязанные в стопки раскроенные комплекты. Следовало признать, что на исходе шестого десятка она сохранила обаяние под стать дочери, младшей ее втрое — пепельные кудри, высокая грудь, ослепительные зубы.
Но и здесь Строкач результатов не добился. Ничего нового о председателе кооператива.
— Да не знаю я Шаха как следует. Какой он там человек — бог весть. Администратор… Хозяин, вернее. Слушались его. Думаю, и побаивались. Знаете, это как-то по взглядам, интонациям видно. Я ведь двадцать лет с людьми работаю. А тут всего трое. Не завод. И деньги мешками гребут не здесь. Я сама раньше наслушалась о кооперативах… Юрий Семенович, по-моему, все это затеял, чтобы при деле быть. Для статуса, что ли. Он человек, видно, состоятельный. И здесь за прибылью не гнался. Видела раз, как просили его швейники, что за джинсой приезжали, побольше сделать. Он только сощурился презрительно, плечами пожал. Однако с ним аккуратничали. Сырье было всегда, не чета другим. Попробовали бы Шаху сырье не завезти! Может, и в убыток себе, но поставляли. Из уважения. Приказал бы — и больше отдали, пусть и скрепя сердце. Шах на это не смотрел. Таня, дочка, она меня сюда и устроила, говорила, что ему не до этой работы, потому и искал надежного человека, чтобы можно довериться. Ключик-то второй только мне вручил, о ставнях наказал не забывать. И верно: ткань эта — дефицит страшный, стащат, и на авторитет не посмотрят. Хотя наказывать он умел. Вот работать — гнушался. Презирал труд, свысока смотрел на работяг. Да и на меня тоже. Когда швейкам выдавал джинсу окрашенную — кривился, словно черт знает чем руки марал. Вот и вся работа — час в пятницу. Ну, да мне все равно, дал заработать — на том и спасибо.
