– Нет и нет.
– Вы уверены, что Маарит даст такие же показания?
– Разумеется. А что, она рассказала что-то другое?
– Нет.
Мы помолчали, затем он спросил:
– Насколько хорошо вы с ней знакомы?
– Не особенно.
– Знаете ли Сантту Лейкола?
– Тот Лейкола, что…
– …забрался на крышу здания парламента. Вы знаете его?
– Вообще никоим образом. Какое отношение он имеет к этому делу?
Халонен не ответил. Он выдержал паузу.
– Вернемся к событиям того вечера. Заметили ли вы, что за вами была слежка?
– Я только что рассказал, что слышал звук мотора саней. Рассказал, что Маннинена кто-то застрелил. Да. За нами следили.
– Следили от Хельсинки?
– Насчет этого не знаю.
– А потом, когда вы бежали?
– Я думал о том, что они следуют за нами.
– Кто?
Во мне поднялось раздражение.
– Те, что на санях, – ответил я с расстановкой. – Один человек или их было несколько. Он или они. Был уверен, что за нами идут.
– То есть вы не в курсе того, что тех людей на мотосанях замочили?
Посмотрел на него.
– Никто ничего такого мне не рассказывал.
– Ну это по моей просьбе.
Наступила тишина. Красный глаз диктофона неотрывно смотрел на меня, а с другой стороны стола на меня смотрел «мистер Финляндия» во плоти.
– Ага, теперь я начинаю понимать, отчего меня держат здесь и раз за разом спрашивают об одном и том же, – сказал я. – Ждут, что я собьюсь и, к вящему своему удивлению, выдам сам себя, мол, да-да, кто-то замочил кучу народу в лесу, но вы не верьте – то был не я. Так вот, могу вам помочь – то был не я.
Халонен еще раз взглянул на меня и закрыл папку.
– Хочу попросить об услуге.
– Что еще? Надо сознаться?
Он никак не отреагировал на мой всплеск.
– Давайте постараемся уберечь газетчиков от всей этой истории. Буду признателен, если вы никому ни о чем не расскажете. До времени.
Халонен посмотрел на меня, протянул правую руку, взял диктофон и выключил красный глаз.
– Как я сказал, какое-то время вы должны держать все увиденное при себе. И еще одно, но не менее важное: сообщите мне сразу же, как только вспомните или услышите еще что-нибудь, относящееся к событиям на шахте. Сразу же. Мне. Как журналист вы должны понимать смысл этих слов.
25
Он видел, как сын шагнул из полицейского участка в морозное утро, как повернул лицо к небу, осмотрелся и пошел по улице. Сын смотрел по сторонам и не видел его – между ними было около двухсот метров. На таком расстоянии если и можно что-нибудь различить, то только то, что действительно ищешь.
Сын двигался по главной улице. Эмиль нажал на кнопку «старт», и двигатель очнулся. Он арендовал джип по бельгийскому паспорту в аэропорту Рованиеми, оплатил кредиткой. Шаги его сына были как у усталого старика. Аптека, книжный, продуктовый, киоск… Сын даже не обращал на них внимания. Только около маленькой двухэтажной гостинички он замедлил шаг.
Эмиль понял, что ищет Янне. Он и сам проголодался. Припарковав машину в паре десятков метров от входа, взял черную сумку с заднего сиденья и вышел. Красные палочки градусника над входом показывали –18, но было безветренно и мороз не кусался.
Он увидел сына сидящим в зале за столиком у окна. В этом заведении и завтракали, и обедали, и ужинали, а еще здесь был ночной клуб. Ковролин, плакаты с рекламой алкоголя, стулья из темного массива. Такие раньше были повсюду. Сын ковырялся в телефоне. Так сегодня поступают все люди моложе Эмиля: перемещаются с точки «А» в точку «Б», будто живые мертвецы, считывая инструкции к применению с маленьких устройств. Сын оторвал взгляд от дисплея, только когда Эмиль взял стул и поставил на него черную сумку. Затем обошел стол с другой стороны и сел напротив своего сына. Янне следил за ним и даже не взглянул в сторону сумки.
– Утро доброе, – поздоровался Эмиль, когда они сидели напротив друг друга. – Пора завтракать. Ты уже заказал?
– Доброе. Да.
– Что заказал?
Сын смотрел на него.
– Завтрак. Тут на выбор всего каша, яйца, хлеб, колбаса и сыр. Еще кофе наливают.
Эмиль поймал взглядом официантку. Она подошла, приняла заказ и ушла. Вероятно, на кухню, готовить им завтрак. Она был тут и за официантку, и за повара, и за портье, и за дворника, и за вышибалу, и за того парня.
Других посетителей не было. Эмиль подумал, что это не так уж и плохо, все же людям свойственно по-разному реагировать на одни и те же вещи, но всех роднит одна черта: когда вскрывается правда, всех начинает будоражить. Один больше, другой меньше, заранее не знаешь.
Янне выглядел уставшим, а может и не выглядел – кто знает. Они смотрели друг на друга.
– Значит, human resources.
Эмиль молчал.
– Коротко и о многом, так ведь?
– Нам обоим следует позавтракать, – ответил Эмиль. – Слишком низкий сахар крови приводит к ошибочным выводам.
– Низкий сахар крови заставляет тебя следить за людьми?
– Как ты себя чувствуешь?
– Как я себя чувствую… Не знаю, собственно.
Эмиль ждал. Это он умел делать, в этом у него был опыт.
– Откуда ты знал, что я здесь?
– Я следил за тобой от полицейского участка.
– Откуда ты знал, что я в полиции?
– Ты мой сын, хочу знать, где ты.
– Ты не ответил на вопрос.
– Мне кажется, ответил.
– Миры встречаются. Стоило ждать тридцать лет.
Принесли завтрак. Пар от каши, металлический кофейник, колбаса и сыр на тарелке, хлеб порезан на готово. Они жадно накинулись на еду.
– Что в сумке?
– Предлагаю сначала поесть.
Перешли к кофе. Сын мельком взглянул на него, затем дотянулся до сумки и открыл застежку. Эмиль увидел полоску красной ткани и посмотрел вокруг: в зале по-прежнему было пустынно – даже хорошо, что гостиница пустует. Янне закрыл сумку.
– Кажется, это было целью вашей поездки, – сказал Эмиль.
– Можно и так сказать. Откуда это?
– Нашел.
– Ты погляди, какой поисковик! Сначала нашел меня и мать, теперь вот – сумку убитого в лесу биолога. Знаешь, что я был в участке?
– Знаю.
– Ну тогда понимаешь, что я могу отсюда пойти в участок вместе с этой сумкой.
– Порой жизнь оказывается куда более сложной, чем может показаться, а наспех сделанное ведет к плачевным последствиям.
– Ты решил меня поучить? Поведать о незыблемых истинах?
– Делюсь нажитым опытом, а это не всегда одно и то же. Хотя иногда случается.
За окном прошла пожилая пара, одетая в такую яркую одежду, что ее шелест было слышно. Янне выпрямил спину и скрестил руки на груди.
– Кто ты?
– Твой отец.
– Я не о том. Чем ты занимаешься?
Эмиль смотрел в окно. А там холодный северный город, там зимнее утро, и ему шестьдесят лет. Он дошел до этой точки, к этому все шло. С нами так всегда: к чему бы мы не приходили, оно всегда оказывается неожиданностью. Эмиль посмотрел сыну в глаза:
– Я убиваю людей.
Порой время тянется, порой бежит. Оно исчезает, оставляя нас в неизбывной пустоте, а затем предстоит возвращение к бесповоротно изменившейся жизни, ставшей такой хрупкой и незнакомой. Вот и сейчас: эти двое мужчин были словно встретившиеся впервые.
– Ты шутишь? Людей?
– Мужчин, – уточнил Эмиль. – Тех, кто заслужил смерти.
– Как же такое можно заслужить?
– Перейдя черту.
Янне взглянул на него.
– Неужели ты определяешь, когда это случается?
– Никогда, они сами делают это.
– Как?
– Каждый из нас знает, когда совершает нечто недопустимое.
– Весьма широкое определение.
– В конечном счете весьма емкое. Для перехода через черту требуется принять осознанное решение. Я беру только такие заказы, что соответствуют данному критерию.
– Ты – киллер.
Эмиль не ответил. Он смотрел сыну в глаза. Отдаю свою жизнь тебе в руки.
– Не знаю, что и сказать. Ты либо говоришь правду, либо… Но ведь у тебя рюкзак Маннинена, и ты знаешь, в чем суть дела. Мне только что рассказали, что застреливший Маннинена тоже мертв. Уж не знаю, от чего он умер, но вряд ли от сердечного приступа. Так что, задам тебе последний вопрос: зачем ты мне об этом рассказал?
Такого Эмиль не ожидал. Оно случилось совсем иначе, но все остальное тоже случилось иначе.
– У тебя семья…
Он услышал вздох Янне. Тот облокотился о стол.
– Была.
– Была?
– Паулина сыта мной по горло. Она хочет разойтись, она хочет, чтобы я съехал.
– И что, ты собираешься это сделать?
– Не вижу иных вариантов.
– Сочувствую.
– Сочувствуешь? Ты?
– Семья, как бы там ни было, самое важное в жизни, – произнес Эмиль, понимая, что весомость каждого слова оборачивается против него. – Близкие люди.
– Давай не будем превращать все это в сеанс семейной терапии, учитывая рассказанное тобой только что.
Холодность Янне. Эмиль подумал, что это только оболочка, а если нет, то Янне такой же, как он сам. В иной ситуации эта мысль могла бы вызвать в нем гордость за сына, но не здесь и не сейчас.
