сделался его личным секретарем, он поспешил к мировому судье и заявил, что их жизни угрожает опасность со стороны давнего соперника, субъекта невероятно ревнивого и мстительного. В тот же вечер Джефферсона Хоупа взяли под арест, а поскольку он не сумел найти поручителей, ему пришлось провести в заключении две-три недели. Когда же его наконец освободили, дом Дреббера оказался покинутым: хозяин вместе со своим секретарем уехал в Европу.
Снова мститель потерпел неудачу, и снова неугасимая ненависть заставила его продолжать погоню. Но его сбережения иссякли, и он опять был вынужден вернуться к работе и экономить каждый доллар для предстоящего путешествия. Наконец, скопив достаточную сумму, он также отправился в Европу и стал ездить за своими врагами из города в город, не гнушаясь никакой черной работой ради лишнего гроша, но никак не мог настичь беглецов. Когда он явился в Санкт-Петербург, они уже переехали оттуда в Париж, а когда он последовал за ними туда, оказалось, что они буквально на днях отбыли в Копенгаген. В датской столице он вновь обнаружил, что опоздал, ибо они сменили место своего жительства на Лондон, где ему наконец удалось догнать их. Что же касается происшедших там событий, никто не расскажет о них лучше самого старого охотника – а чтобы услышать его рассказ, обратимся снова к дневнику доктора Уотсона, которому мы уже стольким обязаны.
Глава 6
Продолжение воспоминаний доктора Джона Уотсона
Яростное сопротивление нашего пленника, очевидно, не подразумевало никакой личной вражды по отношению к нам, ибо, смирившись со своим поражением, он дружелюбно улыбнулся и выразил надежду, что не причинил никому из нас серьезного вреда.
– Наверно, вы собираетесь доставить меня в участок, – сказал он Шерлоку Холмсу. – Мой кеб у дверей. Если вы развяжете мне ноги, я сам сойду вниз. Тащить меня будет тяжеленько: я уже не такой легкий, какой был когда-то.
Грегсон и Лестрейд обменялись взглядами, будто сочтя это предложение чересчур дерзким, но Холмс сразу же поверил пленнику на слово и развязал полотенце, которым мы обмотали ему лодыжки. Он поднялся и размял ноги, точно желая убедиться, что они вновь свободны. Помнится, глядя на него, я подумал, что мне редко приходилось встречать человека с таким могучим телосложением, а энергия и решимость, написанные на смуглом загорелом лице этого здоровяка, были вполне под стать его природной мощи.
– Если место начальника полиции сейчас свободно, лучше вас им никого не найти, – заявил он, с неподдельным восхищением взирая на моего соседа по квартире. – Как вы меня выследили – это же просто блеск!
– Пожалуй, вам лучше отправиться со мной, – сказал Холмс детективам.
– Я могу вас отвезти, – предложил Лестрейд.
– Отлично! Тогда Грегсон сядет со мной внутрь. И вы тоже, доктор. Вы с самого начала участвовали в деле, и негоже теперь вас бросать.
Я с радостью согласился, и мы все двинулись вниз. Наш пленник не сделал попытки бежать; он спокойно залез в кеб, который еще недавно считал своим, и мы последовали его примеру. Лестрейд взобрался на козлы, хлестнул лошадь и очень скоро доставил нас по назначению. Там нас проводили в маленькую комнатку, где полицейский инспектор записал имя нашего пленника и имена его предполагаемых жертв. Этот чиновник, бледный и бесстрастный человек, выполнял свои обязанности тщательно и равнодушно, как автомат.
– Арестованный предстанет перед судом в течение недели, – объявил он. – А пока, мистер Джефферсон Хоуп, желаете ли вы что-нибудь сообщить? Должен предупредить, что ваши слова будут записаны и могут быть использованы против вас.
– Я много чего желаю сообщить, – неторопливо промолвил наш пленник. – Я хочу рассказать этим господам все, как оно есть.
– Не лучше ли приберечь ваши показания до суда? – спросил инспектор.
– А до суда, может, и не дойдет, – ответил тот. – И не надо делать удивленное лицо. Я не собираюсь кончать с собой. Вы ведь доктор? – с этим вопросом он обратил на меня взгляд своих пронзительных темных глаз.
Я кивнул.
– Положите-ка ладонь вот сюда, – с улыбкой попросил он, указывая скованными руками себе на грудь.
Я выполнил его просьбу и тут же почувствовал, как сильно и беспорядочно бьется его сердце. Вся его грудная клетка сотрясалась, точно хлипкий домишко, в котором работает мощный мотор. В наступившей тишине я услышал глухие шумы и хрипы, исходящие из того же источника.
– Да у вас аневризма аорты! – воскликнул я.
– Она самая, – безмятежно подтвердил он. – На прошлой неделе я ходил к врачу, и он сказал, что эта штука может лопнуть со дня на день. Она у меня уже много лет. Я заработал ее, когда жил в горах у Соленого озера и питался чем попало. Ну, теперь-то я свое дело сделал и готов помереть хоть завтра, только лучше бы до того рассказать, как все было. Не хочу, чтобы меня считали обычным головорезом.
Инспектор и двое сыщиков быстро обсудили, можно ли разрешить арестованному говорить.
– Как по-вашему, доктор, его жизни угрожает непосредственная опасность? – осведомился первый.
– Безусловно, – ответил я.
– В таком случае снять с него показания в интересах правосудия – наш долг, – заявил инспектор. – Можете говорить что хотите, сэр, но я еще раз предупреждаю, что все ваши слова будут записываться.
– Если позволите, я присяду, – промолвил наш пленник и, не дожидаясь нашего ответа, опустился на стул. – Из-за этой моей аневризмы я быстро устаю, да и возня, которую мы затеяли полчаса назад, силенок мне не прибавила. Я на краю могилы и врать вам не собираюсь. Каждое мое слово будет чистой правдой, а как вы эти слова потом используете, мне все равно.
После такого вступления Джефферсон Хоуп откинулся на спинку стула и поведал нам весьма примечательную историю, которую я привожу ниже. Он говорил спокойно и размеренно, будто описывал самые обыкновенные события. Я могу ручаться за точность передачи его рассказа, поскольку мне удалось раздобыть блокнот Лестрейда, где все слова арестованного были зафиксированы в том порядке, в каком мы их услышали.
– Для вас не имеет значения, почему я ненавидел этих двоих, – начал он. – Довольно будет сказать, что они повинны в смерти близких мне людей, отца и дочери, и за это поплатились собственной жизнью. С тех пор как они совершили свое преступление, прошло очень много времени, и сейчас ни один суд уже не вынес бы им официального приговора. Но я ничего не забыл и решил, что сам буду их судьей, жюри присяжных и палачом – всеми сразу, в одном лице. Любой нормальный мужчина, окажись он на моем месте, поступил бы так же.
Девушка, о которой я упомянул, двадцать лет назад должна была стать моей женой. Но ее вынудили обвенчаться с этим самым Дреббером – и