обнаружены те же отравляющие вещества, что и в крови Зинаиды Павловны Сироткиной.
– Да вы что! Вы соображаете, что говорите?!
Она рывком схватила пачку с травяным сбором со стола, убрала обратно на верхнюю полку. Повернулась к Климовой с трясущимися от гнева щеками.
– Я его лечила, а вы утверждаете, что угробила. Как вам не стыдно, Мария Сергеевна! Я и сама этот отвар принимаю. Вот он, в чашке заварен.
Она схватила большую пузатую чашку под пластиковой крышкой и с грохотом поставила ее перед Климовой.
– Я же с вами по-человечески, а вы…
– Это я же с вами по-человечески, Валентина Ивановна. Если бы пришла не я, то ваш сбор изымали бы у вас в присутствии понятых. И задавали бы вопросы вашей дочери. Вам оно надо? Нет. Вот поэтому я тихо сделаю анализ сбора. Если не подтвердится, то перетряхнем все коробки с чаем в доме Пачкина. Их у него там…
Валентина Ивановна тяжело заходила по кухне.
Комната была просторной, даже больше, чем спальня. В ней уместился маленький гарнитур со шкафами, холодильник, стол со стульями. Ее наблюдательное высокое кресло возле окна. И еще много места оставалось. Вот она и ходила по кухне, не задевая крутыми боками мебель.
– Так значит, Мишу отравили?! Так же, как и Зину? – сипло воскликнула женщина, прислоняясь спиной к холодильнику. – А потом убили? Зину задушили, Мишу в петлю сунули. Господи! Ужас какой! Кто же это охоту на нас стариков затеял? Не Карелин? Не он игры устроил, вернувшись из тюрьмы? Извращенец!
– Нет. Это не он, – оборвала ее стенания Климова, убирая линованный, наполовину заполненный лист в папку и захлопывая ее. – У него на время убийства Сироткиной алиби. А Пачкин сам повесился.
– Да? Сам? – уткнула кулаки в бока Валентина Ивановна. – А почерк?
– А что почерк? – Участковая уже встала с места и направилась в ее прихожую.
– Он и пьяным так написать не смог бы. А он не пил. Буквы как пляшут. А письмо с угрозами. Где оно? – следовала за ней по пятам Миронова.
И тут Климова так резко остановилась, что Валентина Ивановна врезалась в нее и едва не свалила.
– Какое письмо, Валентина Ивановна? Что за письмо с угрозами? Почему я узнаю об этом только сейчас? Почему вы ничего не сообщили полиции, когда они с вами беседовали?
– У меня никто не спросил про письмо с угрозами. Видимо, не нашли. Раз не нашли, зачем болтать? – широко развела руками Валентина Ивановна. – Я и письма-то этого не видела. Миша просто сказал про какой-то вторник.
– Вторник? – вопросительно подняла брови Климова. – В каком смысле?
– Там будто было написано, что кто-то знает, что Миша сделал во вторник. И все. О чем рассказывать полиции? Пустое это…
Леша Окунев медленно передвигался по беговой дорожке спортивной площадки. Он уже не шел, но еще и не бежал. Погода была отвратительной. Все время дул ветер, причем, кажется, со всех сторон. Каким бы боком Леша ни повернулся, его лицо горело от ледяных порывов. К тому же беговой дорожкой никто в этом дворе не занимался. Наледь, снег. Он без конца спотыкался и пару раз едва не упал. И несколько раз пожалел, что, психанув, решил переночевать в своей старой квартире.
Дома у него был свой спортивный зал. Не очень большой, в цокольном этаже. Но там и беговая дорожка имелась, отслеживающая его пульс. И несколько силовых тренажеров. И сауна с душевой. И даже небольшому бассейну нашлось место.
А здесь что?
Леша с тоской осмотрел дворовую спортивную площадку. Господи, он почти забыл, как здесь все убого и неказисто. И, что главное, холодно. Как здесь можно заниматься спортом?
В очередной раз поскользнувшись на повороте, Окунев перешел на медленный шаг. И направился к своему подъезду.
Если честно, он хотел вечером посидеть с Карелиным за коньяком. Потому и не уехал домой, хотя дочка звонила и просила приехать.
– Побудь с мамой, – решил он быть принципиальным. – У меня дела в городе.
Дел никаких не имелось. Была жгучая обида на Лизу, граничащая с ненавистью. Когда утром понедельника он явился на фирму и оказалось, что он действительно уволен, Леша едва не ослеп от молнии, ударившей ему в голову.
– Как уволен? – нервно улыбнулся он охраннику.
– Ваша супруга распорядилась. Сказала, что на то было ваше желание, – вежливо отозвался охранник.
Он тут же принялся звонить Лизе. Орал на нее, упрекал, называл нехорошими словами. Но все это было до тех пор, пока она не ответила. Когда же она отозвалась сонно:
– Алло…
Окунев лишь спросил:
– Это как понимать, милая? Меня не пускают на нашу фирму.
– На мою фирму, дорогой, тебя не пускают, – хохотнула она томно. – Ты забыл условия нашего брачного контракта?
Он помнил, поэтому промолчал.
– Ты сам решил, что тебе тесно в должности, которую я тебе смогла выбрать. Решил кому-то что-то доказать? Дерзай! Я понаблюдаю. И если потребуется, буду тобой гордиться…
Она отключилась. А он поплелся к машине. Дорогой кожаный портфель бил его по коленям. Портфель был бесполезен теперь. Зачем он ему? Он и при должности ему мало требовался. Там не могло быть никаких важных бумаг. Они пролетали над его головой.
Леша сел в машину и разразился таким матом, что сам от себя ошалел. Он даже не думал, что способен на такие словесные производные. Если бы Лиза сейчас сидела справа от него, он бы ее… Он бы ее точно…
– Сука, – прошептал он напоследок, вконец обессилев.
Пару дней он с ней не разговаривал. Потом наврал что-то про новое дело, которое хочет попробовать. И принялся собирать вещи в сумку.
– Уеду на пару дней, – сказал он Лизе.
Он знал, что она стоит с кофейной чашкой за его спиной и внимательно наблюдает за его сборами. Но не обернулся.
– Через три дня у родителей мероприятие в доме, не забывай. Постарайся вернуться, – неожиданно мягким голосом проговорила его жена.
Сука двуличная!
Он скрыл изумление. Методично и аккуратно сворачивая носки и трусы. Исподтишка понаблюдал за тем, как она ставит на туалетный столик пустую кофейную чашку. Скидывает с себя шелковую пижаму и красиво шагает в сторону ванной.
Он хотел ее! Он по-прежнему хотел ее, как и несколько лет назад! Это делало его очень слабым, податливым прежде. Лиза плела из него не веревки – канаты. Она вытирала о него ноги. И не она одна. Ее любовник – полицейский – не скрывал высокомерных усмешек, случайно сталкиваясь с Лешей.
«Я трахаю
