К старческому лицу. Дряблому, морщинистому лицу, несмотря на возраст казавшемуся знакомым, напоминающим лицо более молодого человека.
Жидкая, седая прядь волос на лбу, над тонкой верхней губой смахивающие на зубную щетку усики, тоже седые… Но ведь раньше волосы были черными?
– Это?.. – выдавил из себя Тони. Голова склонилась.
– Это я.
– Как поживаете? – нашелся Тони спустя изрядное время, пока он раздумывал, стоит ли говорить «Рад познакомиться», если это отнюдь не так. Радостно кивнув, старик в инвалидном кресле взялся дотошно отвечать на риторический вопрос, заговорив по-английски с сильным немецким акцентом.
– Поживаю вполне хорошо, в самом деле, учитывая все обстоятельства, возраст, мне скоро исполнится восемьдесят три, вы только подумайте. Аппетит у меня не очень хороший, от мексиканской пищи чересчур пучит, да и ходить мне трудно, как видите. Возвращаются забытые беды, только теперь это называется парезом, детские неприятности. Но вы пришли сюда не за тем, чтобы беседовать обо мне. Картина, лучшая в моей коллекции, вам она нравится. Ja?
– Она превосходна, лучшая в своем роде, да Винчи не создал больше ничего подобного.
– Видите, конь полон боевого задора. Героическая сеча. Впрочем, очевидно, почему. Исследования доказали, что да Винчи – искаженное да фон Гизель, сиречь из семьи фон Гизель, готского семейства из Германии, так что он принадлежал к доброму арийскому роду.
– Я не слыхал, что…
– Вы сомневаетесь в моих словах? Вы считаете, что я лгу! – Старик замолотил ладонью по подлокотнику, пуская слюни на подбородок и даже не замечая этого. – Да что ты, американская дворняжка, можешь знать о великом искусстве?!
– Я знаю достаточно много, чтобы заплатить миллион долларов за полотно!
Мысль о деньгах оказала умиротворяющее действие. Старец откинулся на спинку кресла, потер губы и чуть ли не улыбнулся.
– Совершенно верно, миллион долларов. Меньше нельзя, гордость моей коллекции. Фактически говоря, заканчивайте с этим делом, и, может быть, я предложу вам сделку не менее ценную. Поглядите сюда. – Пошарив под одеялом, он извлек мятый рулон толстой бумаги и развернул его на коленях, открыв взорам акварель. – Я все еще пописываю помаленьку. Работа моей кисти, весьма ценится в определенных кругах, уверяю вас.
Робл осветил картину, и Тони увидел скверно, неряшливо написанный вид то ли баварской, то ли австрийской деревушки, выдержанный в наихудшем вкусе, с искаженной перспективой и грязными тонами. В уголке виднелись тоненько выписанные коричневые инициалы «А. Г.».
– Больше задерживаться нельзя, – подал голос Д'Изерния. – Это неблагоразумно.
Акварель снова скрылась под одеяло, и Тони, направляемый под локоть твердой рукой Робла, быстро покинул комнату и устремился через храм по проходу. Как и было приказано, «Паккард» с распахнутыми задними дверцами и работающим двигателем дожидался у ворот, тронувшись с места, как только пассажиры уселись.
– Вам невероятно повезло, – Робл дружески похлопал Тони по колену. – Обычно он не видится с чужаками, сами понимаете, почему.
– Да, разумеется, – других слов у Тони не нашлось. Бережно держа платок с фрагментом картины обеими руками, он невидящим взглядом смотрел на проносящиеся за окном горные пейзажи, извилистую дорогу, раз за разом пересекающую туда-сюда узкоколейку. В очередной раз он встрепенулся и с опаской оглянулся через плечо.
– Но мы ведь едем не в ту сторону!
– Можно сказать и так, – ответил Д'Изерния. – На самом же деле, если вы не возражаете, мы немного проедемся в сторону Амекамеки, чтобы наш общий знакомый мог спокойно удалиться. Небольшая предосторожность. Как вы наверняка понимаете, он нечасто выходит на люди, а если и выходит, то с трепетом и крайними предосторожностями. Не мог удержаться от посещения сегодняшней церемонии, так что мы одним выстрелом убили двух зайцев, заодно предоставив вам возможность познакомиться с ним.
Машина съехала на обочину, под сень высоких сосен. В ожидании выкурили по сигарете. Время от времени по дороге проносилась какая-нибудь одинокая машина, но чаще тишину нарушал лишь шепот сосновых крон на ветру. Через долину напротив пологие склоны вулкана Попокатепетль все круче возносились к вершине, увенчанной белым знаменем облачка. Робл сверился с часами, и машина наконец тронулась обратно. По дороге хранили молчание. Д'Изерния, глядя в окно, насвистывал мотив арии из «Мадам Баттерфляй», Робл сурово глядел прямо перед собой, Тони лелеял лоскуток картины. Наконец, машина затормозила в квартале от отеля «Васко».
– Выходите, – приказал Робл. – Пусть проверяют. Деньги здесь?
– Должны быть сегодня после полудня.
– Смотрите же. Помните, с вами свяжутся в четыре часа дня. Если все будет в порядке, обмен состоится нынче вечером.
Когда Тони вернулся, все ждали его в комнате Соунза – конечно, кроме Стокера, наверняка бессонно чахнущего над своим златом.
– Докладывайте, – распорядился Соунз.
– Я видел полотно, выглядит довольно подлинным. – С этими словами Тони развернул платок. – Я хотел сделать соскобы, но Роблу вздумалось поиграться в ножички. Он отрезал от полотна уголок.
Елизавета Злотникова воззрилась на фрагмент, будто на свежий труп, пронзительно взвизгнув.
– Звери, свиньи, – цедила она сквозь сцепленные зубы, бережно принимая кусочек холста, после чего последовали куда более сочные выражения на рокочущем русском языке. И покинула комнату, неся лоскуток, будто новорожденного.
– Они свяжутся с нами в четыре часа, чтобы убедиться, что деньги доставлены, я утаил от них, что деньги уже здесь. Если полотно выдержит экзамен, обмен состоится сегодня вечером. И еще одно… – Тони замялся.
– Что?
– Я встречался… с владельцем картины. Он сказал, что полотно из его коллекции. А еще с утра была поминальная месса, довольно забавно, потому что он не мертв и…
– Хоукин, вы что, пьяны?
– Нет, не выпил ни капли, даже кофе, если на то пошло. – От этой мысли в животе тут же громогласно заурчало. – Пойду закажу чего-нибудь поесть.
– Только после того, как объясните, о чем толкуете. Или о ком. Кто этот человек?
Тони стиснул кулаки.
– Адольф Гитлер, вот кто. Я говорил с ним. Картина из его коллекции, вы же сами говорили. Он жив и здоров, ездит в инвалидном кресле.
Воцарилось многозначительное молчание. Билли Шульц разинул рот. Соунз распахивал глаза все шире и шире, не сводя их с Тони, подошедшего к телефону и довольно быстро сумевшего дозвониться в обслуживание, чтобы заказать сандвич с индюшатиной, жареную фасоль на гарнир, большую порцию салата-гуакамоле с тортильями, полный кофейник кофе и бутылку эля «Богемия».
– Ну-ка, повторите, – потребовал Соунз, когда Тони повесил трубку.
– Адольф Гитлер. Я беседовал с ним о приобретении одной из его работ.
– Но он же покойник! – пискнул Билли.
– Эта новость преувеличена.
– Вы уверены, Хоукин? В Вашингтоне захотят знать все детали.
– Я ни в чем не уверен. У него седые усики и прядь волос на глазу. А еще он предложил продать одну из своих акварелей. Достаточно скверную, чтобы оказаться подлинной.
– Мне надо связаться с Вашингтоном.
– Знаете, в школе нам говорили, что он на том свете.
В дверь постучали.
– Надеюсь, это заказ. – Тони устремился к двери, сглатывая слюнки в предвкушении позднего завтрака.
– Абсолютно подлинное, – заявила вошедшая Елизавета Злотникова, промокая уголком платочка покрасневшие глаза. – Пигменты, холст характерны для периода. Мазки являются еще более ярким доказательством, выдают руку мастера, совершенно однозначно. Что же за тварью надо быть, чтобы испоганить подобное произведение искусства?!
Она снова поднесла к глазам насквозь мокрый платок. Тони едва сдержал желание утешить ее, прижать к своей мужественной груди, и воспоминания о ее прелестях внезапно нахлынули жаркой волной.
– Тогда встреча состоится. Возвращайтесь к себе в номер, Хоукин, и расскажите об этом Стокеру. И еще: на вашем месте я бы не стал говорить никому, повторяю, ни одной живой душе, с кем вы сегодня встречались.
Тони открыл было дверь, снова закрыл и обернулся. За утренней круговертью событий он как-то напрочь позабыл сказанное ранее.
– Извините, но какой нужен пароль, чтобы войти в номер?
– Два удара, пауза, еще один. Пароль «Слепень». Пора бы уж вам подтянуться, Хоукин, начать ориентироваться самостоятельно.
В коридоре ему встретился добрый вестник в образе официанта с подносом. Тони перехватил его, дал на чай и отослал, после чего прошел через ритуал допуска в собственный номер. Обладатель сверкнувшего в щелке двери холодного глаза принял пароль и впустил Тони. Шторы были задернуты, в комнате царил сумрак, постель не тронута.
– Хотите часть? – предложил Тони.
– На посте не пью. И не ем.
