— Прости, я посмела только потому, что волнуюсь за тебя. Ты не был в Школе в среду, и я подумала…
— Очень срочная и важная работа свалилась. А что? Замены не нашли? — сухо отозвался Шатов, голос которого тонул в шуме многолюдного помещения.
— Да нет, заменяла какая-то бабулька с воспоминаниями о дикторской молодости. — Танечку обескуражил ледяной тон любовника. — Мне бы хотелось поговорить с тобой. Как-то по-человечески все обсудить и…
— Танюш, ну что там по-человечески или иным способом обсуждать? — устало сказал Александр. — Что «оттягивать свой конец»? Извини за пошлость.
Танечка заплакала. Она и сама не ожидала от себя такой острой, болезненной реакции на внезапный разрыв. Игры закончились. Покорительница эфира нуждалась в этом прямом, понятном человеке.
— Танюш! Ну, прости, Танюша. Я резко и… все гадко получается. Мучительно для меня! Я перезвоню через десять минут — мне нужно расплатиться. — Шатов отсоединился, и Танечка взвыла.
Она рыдала, скорчившись в продавленном чужом кресле, глядя на блеклые обои, на облезлую дверцу шкафа, которая закрывалась при помощи махровой тряпочки, и с отчаянием брошенного ребенка вспоминала уютный рыбинский дом, мягкую белоснежную постель, котлеты и солянку. Звала суетливую снисходительную маму. Просилась в простую и скучную, но такую спокойную и защищенную жизнь. «У меня больше нет сил быть сильной», — Танечка рывком подняла себя из ненавистного кресла, чтобы пойти умыться, и в этот момент вздрогнула от нежданного звонка.
— Ну вот, уселся в машину. Могу говорить. Хотя, что может изменить разговор, Тань? Я…
Танечка затрепетала при знакомых, мягких интонациях Шатова.
— Не нужно разговоров! — крикнула она. — Я понимаю, что ты ничего не изменишь в своей жизни, и ни на что не собираюсь претендовать. Я просто прошу приехать хотя бы на десять минут. Просто посмотрю на тебя и… — Танечка вновь разрыдалась.
Саша помолчал, а потом спросил тихо и обреченно:
— Ты одна сейчас, без Ленки?
— Да. Ленка у бабушки, я же говорила тебе.
— Я приеду.
Они будто поменялись ролями. Извивающаяся Танечка казалась безумной, требующей свое, вожделенное, Саша — уступающим, настороженным. Старание юной любовницы спасти положение, вернуть прежнюю остроту близости лишь отрезвили Шатова: он стыдился ее детских острых грудок и закинутого в наигранном экстазе лица. Поднявшись с хрусткой, преувеличенно разоренной кровати, Саша со всей очевидностью понял, что никогда больше не вернется в это чужое пристанище. «Нужно обязательно попросить Фетисова дать ей возможность ездить на репортажи. Она заслуживает хорошей работы и нормальной жизни. И мужа тоже заслуживает — сильного, молодого и умного. Где вот только такого найти?» — отстраненно думал Александр, стоя под ледяным душем.
Танечка хлопотала на кухне, организуя знатный стол. Шатов привез заливной язык, дорогущий сыр с плесенью, ветчинные рулетики и семгу. А к кофе — любимые Танечкины корзиночки с фруктами и шоколад с вишней на коньяке.
— Я сейчас все это слопаю одна! Иди скорее, Шаш! — крикнула девушка, услышав, что любовник вышел из ванной и звякает в комнате пряжкой от ремня.
— Танечка, подойди сюда, — тихо позвал Шатов.
Он стоял в коридоре — в ботинках и куртке.
— Мне пора.
Он обнял застывшую девушку.
— Я не пущу тебя! — Танечка повисла на его шее, а, почувствовав сильные, отторгающие руки, попыталась распахнуть тонкий халатик, накинутый на голое тело.
Саша по-отцовски халатик запахнул, завязал потуже поясок и сказал в лицо искусительнице:
— Ты все придумала. Фантазии выветриваются, а жизнь… Не порть. Не ломай. Милая, сильная девочка, это все морока — ненужная тебе самой обуза. Забудь, Танюша. Забудь.
Но Земцова не слышала его. Она рванулась на кухню, схватила первое попавшееся в руки — коробку шоколада, и, выбежав в коридор, бросила ее в лицо этого самодовольного старого мерзавца.
— Ты поплатишься за все! За это унижение ты поплатишься!! Паскуда! Дрянь! — Танечка плохо отдавала себе отчет в словах, потому что перешла на отборную, витиеватую матерщину.
Шатов открыл дверь и, с опаской переступив через алые шарики конфет, вышел.
Сев в машину, он увидел своего ученика Бубнова, который, ссутулившись под атаками мокрого снега, стянув капюшоном голову, стремительно шел к подъезду Танечкиной пятиэтажки.
«А вот и утешителя Бог послал. Очень вовремя. Не раньше и не позже…» — подумал Шатов, остервенело выруливая со двора и ощущая себя последним подонком. Это непривычное чувство оказалось страшно болезненным.
В момент, когда Шатов «прощался» с Танечкой на хлипкой кровати, Люша разыскивала ателье жены Валентина — Анны Михайловой, в путаных двориках района Зубовской площади. На деле ателье оказалось мастерской по ремонту одежды и обуви. В крохотном, но чистеньком предбаннике, отделанном светлыми пластиковыми панелями, Люшу встретил колоритный усатый богатырь — в фартуке и с перепачканными руками.
— Обувь? Одежда? — спросил он Люшу из-за конторки громоподобным голосом.
«Вот это бас!» — восхитилась Шатова, и пискнула в ответ:
— Я бы хотела увидеть Анну Михайлову. Анну Александровну.
— А-а… — понимающе протянул усач и скрылся за стенкой, которая отделяла приемную от мастерской.
Через пару минут к Люше вышла дебелая, ярко накрашенная женщина с высокой прической. Она доброжелательно поприветствовала сыщицу, запахиваясь в короткий полушубок из чернобурки.
— Пойдемте на воздух, Юлия. Заодно и проветрюсь минут десять.
Буран не располагал к прогулкам, поэтому Шатова предложила зайти в ближайшее кафе на Садовом кольце, но Анна отказалась за неимением времени.
— Что вы, Иосиф Самсонович очень строгий начальник, — рассмеялась она добродушно. — Замотаемся уж в шарфы, да коротенько поговорим на ходу. Ладно?
Анна Александровна источала уют и покой. Люша почувствовала к ней искреннее расположение. «Как она с неврастеником Валентином уживается?» — подивилась следовательша и спросила, натягивая беретку на лоб:
— Анна Александровна…
— Можно Аня, — прервала ее швея.
— Аня, меня интересует день самоубийства Виктории. Вы смогли бы описать — по часам, если возможно, передвижения вашего мужа.
Анна посерьезнела, недоуменно взглянув на Люшу.
— Постараюсь, конечно.
— Это обычное дело — узнавать алиби родственников и знакомых, — засуетилась Шатова. — Никакого подтекста не усматривайте.
— Да я понимаю, — спокойно сказала Михайлова.
— Очень странная смерть Викчи, гибель этого бедняги Мячикова, да еще Толя. — Анна достала крохотный платочек из кармана, аккуратно промокнула наглаженным уголком глаза.
— Я помню тот день хорошо, потому что у нас с Валей совпали выходные. Это бывает нечасто. Я работаю два через два, у него график вообще мудреный, плавающий. Эфиры-то круглосуточные. То день, то ночь. Словом, мы выспались, я кое-что сварганила на обед, и поехали за покупками в супермаркет.
— А время?
Михайлова задумалась, кутаясь в воротник шубки.
— В магазине мы были около часу. Нет… С нами поехала соседка Зоя Феликсовна — надоедливая старушка, но отказать я ей никогда не могу. Валя всегда бесится, но тоже сумки ей таскает, — Анна открыто засмеялась. — Отдаем должок за заботу о наших мальчишках — она за ними в детстве присматривала. Так вот, она торопилась к двум на какое-то телешоу про здоровье. Все дергала меня: «Нюра, уже половина второго, Нюра…» — Михайлова смешно спародировала старушку, подергав Люшу за рукав куртки.
— А звонок Виктории мужу помните?
— Самого звонка не слышала. В мясном отделе копалась, а Валя уже к кассам двинулся, вроде. А вот когда подошла к нему, то увидела недоумение на физиономии.
— Он нервничал, кричал? — как о само собой разумеющемся спросила Люша.
— Да нет, — улыбнулась супруга Валентина. — Он был какой-то обалдевший.
— А что дословно он сказал?
— Что-то у Вики стряслось. Что-то странное. — Анна остановилась, задумчиво покивала головой. — Да! Он сказал «странное». И после все хмурился, молчал. Привез нас с Зоей, выгрузил и все раздумывал — ехать, не ехать. Понимаете, после гибели Лизы Сверчковы отгородились от всех. Даже Вальча не лез к Викче с заботами и вопросами, хотя они очень близки с детства.
Женщины, не сговариваясь, повернули назад. Теперь их путь стал еще труднее — приходилось идти против ветра. Люша, обутая в тонкие ботинки, непроизвольно начала подпрыгивать.
— Вика всегда была СТАРШЕЙ сестрой. Понимаете? Детство им выпало не безоблачное, мягко говоря. Ну, если коротко — полубезумный отец, очень слабая, задавленная мужем мама, в общем, нервный болезненный братик держался за серьезную ответственную сестру. А Вика очень любила и ценила Валю. Он, конечно, чокнутый у меня, — усмехнулась Аня, взглянув на Люшу, — но совершенно безобидный. Добрый и доверчивый, как ребенок. Хоть от папеньки задатки, сами понимаете. Мужчины вообще, на мой взгляд, слабее женщин, — категорично изрекла невозмутимая Михайлова.
