— Кроме креста, ничего не вижу.
— Какого, кладбищенского? — мигом ухватился Слава.
— Не знаю. Возможно, у этого мужчины под одеждой… на груди висит крест, — не открывая глаз, с тяжелым придыханием ответила Оксана.
На этом то ли чревовещательный, то ли спиритический — Слава так и не понял — сеанс Черноплясовой закончился. Несмотря на настойчивую просьбу Донцова она больше ни слова ни о Софии Лазаревне, ни о Казаринове не сказала.
Поговорив за чаем о разных мелочах, Голубев с Донцовым направились восвояси. Когда они вышли на веранду, провожавшая их Оксана внезапно вспомнила:
— Саша! Не забудь завтра съездить за сигаретами. Возьми четыре блока «Кэмэл». Сейчас денег тебе дам…
Черноплясова ушла в дом. Через какую-то минуту вернулась и протянула Донцову пачку новеньких двадцатипятирублевок.
«И тут сиреневый туман», — тоскливо подумал Голубев, а когда вышли за ограду дачи, торопливо спросил Донцова:
— Григорьич, откуда у Оксаны новенькие четвертные?
— Замызганными деньгами Оксана брезгует. Предпочитает новье. У нее, знаешь, как Володя Высоцкий пел, денег — куры не клюют, а у нас — на водку не хватает.
— Не фальшивые?
— Ты что, мой друг! У Оксанки такие заработки, которые простым людям и во сне не снятся. Завтра к вечеру из Кемерова тысяч пятнадцать — двадцать привезет.
— Круто жирует… — вздохнул Слава. — Ну ты чего-нибудь понял из ее гадания?
— Ничего, кроме раздвоенной березы и креста.
— Слушай, а поблизости от Родниково нет раздвоенных берез?
— Это как? — не понял Донцов.
— Вот так? — Слава растопырил указательный и безымянный пальцы.
Донцов задумался.
— Есть такие березки! — вдруг сказал он.
Голубев даже остановился:
— Где, Григорьич?!
— Не очень далеко. Нынче весной я березовым соком запасался. Когда искал посочнее березки, удачный фотоэтюд сделал. В газете его опубликовал. Пойдем, посмотрим мой альбом.
«Альбом» оказался толстой конторской книгой с наклеенными в нее газетными вырезками опубликованных фотоэтюдов А. Донцова. Сторож-репортер, быстро полистав страницы, показал Голубеву снимок с подписью «Сестры-близнецы». На снимке крупным, планом были изображены весенние, без листвы, раздвоившиеся у комля почти одинаковые березки. В их развилке на заднем плане темнели кудрявые сосны. Одна из них, похоже, сломленная бурей, лежала у кромки большой лужи с зеркальным отражением разлапистых ветвей.
— Григорьич, можешь отыскать это место? — спросил Голубев.
— Почему — нет. От поселка тут — рукой подать, — ответил Донцов.
— Сходим туда?
— Пошли.
По лесной дороге минут через десять они вышли на опушку небольшой рощицы к «раздвоенным» березкам. Сориентировавшись по солнцу, Слава отмерил десять шагов на север, как «нагадала» Лазарю Симоновичу Оксана, и огляделся, рассчитывая увидеть признаки таинственного захоронения. Однако ничего подобного здесь и в помине не было. Плотная земля поросла ровным густым клубничником. Голубев и Донцов чуть не на коленях обшарили всю округу возле березок в радиусе почти до пятидесяти метров, но даже мышиной норки не обнаружили.
Уставшие, сели на ствол поваленной сосны, весенняя лужа у которой давно высохла.
— Обманули дурака на четыре кулака, — вспомнив детскую присказку, разочарованно проговорил Слава и в душе усмехнулся над своей доверчивостью.
— Да, чего-то Оксанка натуманила, — поддержал Донцов.
— Слушай, Григорьич, с какой секс-бомбочкой она видела Максима Вольфовича? — спросил Голубев.
— Наверное, с той, которая, увидев виноградовскую дачу, восхитилась: «Макс! У тебя здесь, ну просто зашибись, как хорошо!» Я ж тебе рассказывал…
— Та «чудесница», что на Венеру Милосскую похожа, только с целыми руками?
Донцов усмехнулся:
— Ну, конечно, не совсем Венера, но что-то венерическое в ней есть.
— Изобрази словами, как твой наметанный глаз ее запечатлел: какие волосы, прическа, одежда и так далее и тому подобное…
Сторож-репортер, недолго подумав, стал рассказывать. Слушая его, Слава будто наяву представил Юлию Николаевну Галактионову. Когда Донцов замолчал, Голубев быстро спросил:
— Как эту «чудесницу» Виноградов называл?
— Ну, мой друг, я ж не подслушивал их воркование. Слышал только, когда она назвала Виноградова Максом.
— Давно это было?
— В конце июня или в первые дни июля. Короче, накануне отлета Максима Вольфовича за границу.
— С какой электричкой они в Родниково приехали, из Новосибирска или со стороны райцентра?
— Виноградов на электричке не ездит. Он на персональных автомашинах катается.
— Своей машины у него нет, что ли?
— Зачем ему своя, если казенных хватает.
— Не помнишь, на какой Максим с «чудесницей» приезжал?
— Тот раз машину я что-то не приметил.
— Не на «Тойоте»?
— Может, и на «Тойоте». Есть у них в фирме такая же, как у Оксаны, только поновее.
— Они что, бесы, сговорились?! — возмутился Голубев. — И деньги у всех сиреневые, и машины одинаковые. Почему так, Григорьич?..
— Денег, мой друг, у них всяких хватает.
Слава вздохнул и показал на видневшийся вдали овраг:
— А там что такое?..
— Бывший карьер. До войны, говорят, в нем известковый камень добывали. Выгребли и забросили.
— Может, сходим туда, пошаримся?..
— Можно и сходить.
Заброшенный карьер напоминал собою городскую свалку. По словам Донцова, родниковские дачники постоянно вывозят сюда скапливающийся на участках мусор и пришедшие в негодность вещи.
«Если Софию Лазаревну убили на даче, то здесь самое подходящее место спрятать труп», — подумалось Голубеву. Больше часа он с Донцовым бродил по замусоренному глубокому оврагу, пристально осматривая подозрительные ямы и размытые вешними водами суглинистые, с вкраплениями разложившегося известняка склоны бывшего карьера. Терпение начинало кончаться, когда у одной из промоин Слава вдруг почувствовал смердящий запах, исходивший откуда-то снизу. Подозвав Донцова, он опустился на самое дно оврага и почти тотчас увидел торчащую из промоины человеческую ступню, плотно обтянутую женским капроновым чулком.
— Григорьич, кажется, мы нашли то, ради чего так долго маялись, — тревожно сказал Голубев.
Донцов озадаченно нахмурился:
— Неужели, София Лазаревна?..
— Разроем — увидим.
— А мы и лопату с собой не захватили.
— Скоро здесь будет столько лопат, сколько надо. Где ближайший телефон, чтобы позвонить в райцентр?
— В километре правление колхоза «Восход», ближе нету.
…Следственно-оперативная группа во главе с прокурором Бирюковым приехала к заброшенному известковому карьеру через полтора часа после телефонного звонка Голубева. В присутствии двух колхозников из «Восхода», приглашенных в качестве понятых, провели необходимые юридические формальности. Эксперт-криминалист Лена Тимохина с разных точек сфотографировала в промоине ступню, после чего следователь Лимакин, Слава Голубев и добровольно напросившийся в помощники Донцов осторожно стали разрывать захоронение.
Труп основательно взялся тлением, однако от чрезмерного разложения его спасло то, что зарыт он был не очень глубоко и, видимо, зимою сильно заледенел, а с наступлением тепла долго еще находился под толстым слоем снега, заполнявшего дно оврага. Если бы весенние ручьи не размыли склон, захоронение получилось бы вечным, так как дачники уже начали заваливать это место мусором. В земле то и дело попадались измятые консервные жестянки, полуистлевшие лохмотья одежды, осколки стекла, фарфоровой посуды и обломки детских игрушек. Каждый отрытый предмет осматривали внимательно, стараясь не проморгать любой пустяк, который впоследствии мог оказаться важной уликой в разгадке таинственного захоронения.
Уже на первых порах раскопок стало ясно, что зарыта очень полная пожилая женщина. Это можно было определить по распухшим ногам и обнаруженным возле них дамским туфлям большого размера на толстой микропористой подошве. Когда труп разрыли полностью, всех озадачило, что на безымянном пальце правой руки женщины было надето широкое золотое кольцо, а в ушах — крупные, тоже золотые, серьги. Судебно-медицинский эксперт Борис Медников, натянув резиновые перчатки, осторожно стер с лица потерпевшей прилипшую землю.
— Это же София Лазаревна Виноградова! — изумленно воскликнул Донцов.
— Вот и опознание проводить не надо, — пробурчал Медников и повернул труп на бок.
На затылке трупа в слипшихся волосах короткой стрижки чернела круглая, словно от удара молотком, вмятина. Увидев прилипший к платью небольшой бумажный листок, Медников поразглядывал его и, передавая следователю Лимакину, иронично проговорил:
