Теперь, когда Шевченко убрали, не стало ни одного свидетеля. Того, что Карапетяна убил не Саруханов. Против него же очень много косвенных улик, так много, что их может хватить и для суда.
Надо заставить его говорить, но как?
– Гражданин начальник, – в двери возник контролер Керим Керимов, – вчера длинный армяшка кричит, на допрос ходить просит.
«Неужели заговорит?» – подумал Меркулов и сказал:
– Веди сюда.
Глава шестая ДЯДЮ ПОРА ВЫПУСКАТЬ
Когда через несколько минут Саруханов оказался в следственном кабинете, он увидел, что вместо Шведова в кабинете сидит другой человек – с усталым, умным лицом, совершенно непохожий на ходячее представление о «менте».
– Государственный советник юстиции третьего класса Меркулов Константин Дмитриевич, – представился тот. – Садитесь, Сергей Тотосович.
Саруханов сел.
– Я прочел протоколы ваших допросов, – сообщил Меркулов.
– Там ничего нет, – сказал Саруханов. – И хотите знать почему? Потому что ваш этот, с позволения сказать, следователь и не хотел ничего от меня услышать. Даже если бы я ему все сказал, он сделал бы так, чтобы этих данных не было. Потому что он с ними заодно.
– С кем «с ними»? – тихо спросил Меркулов.
– С ними, – повторил Саруханов, – с теми, кто хочет меня убрать. Стоит мне сказать одно лишнее слово – и я труп. Я это прекрасно знаю. Но мне уже надоело бояться. Надоело! – последнее слово Саруханов почти выкрикнул.
– Понимаю, – кивнул головой Меркулов, – и даже очень хорошо.
– Верю, что понимаете. – Саруханов опустил голову. – И все-таки трудно сделать первый шаг.
– Но здесь с вами ничего не случится, – сказал Меркулов, хотя сам не был уверен в своих словах.
– Вы серьезно? – Саруханов поднял на него глаза. – А я думал, вы профессионал.
– Но, по крайней мере, мы постараемся обеспечить вашу безопасность, – сказал Меркулов, тяжело вздыхая. Он не хуже Саруханова знал, что для определенных сил стены Бутырской тюрьмы не преграда.
– Но мне надоело, понимаете! – Саруханов снова заговорил громко, почти истерически, и на миг Меркулов испугался, что у него начнется настоящий припадок. – Лучше смерть, чем такое существование! Эта вонючая камера, этот тюфяк, эти стены, какое-то убожество! Убожество – это то, что я всю жизнь ненавидел.
Меркулов вспомнил, что в отчете об обыске на квартире Саруханова числились ванна «джакузи», маленькая портативная сауна, тренажеры. Очевидно, этот человек тщательно следил за своим телом и его физическим состоянием. Для такого пребывание в тюремной камере – пытка вдвойне.
– Вы не сможете меня защитить, – продолжал Саруханов, немного успокоившись. – Они сильнее. Вам неприятно это слышать? – спросил он Меркулова. – Или вы всерьез считаете, что наша доблестная милиция вместе с прокуратурой еще держат какой-то контроль в стране? Откройте глаза, гражданин следователь!
Этого Саруханов мог и не говорить. Меркулов прекрасно знал ситуацию в стране, как и то, что, пожалуй, никогда на его памяти милиция и прокуратура не были столь слабыми.
– Понимаете, что я хочу сказать? – Саруханов снова переходил в истерический тон.
– Вы курите? – спросил Меркулов. – Или, может быть, выпьете воды?
– Ничего я не хочу, – ответил Саруханов. – А впрочем, давайте.
Он взял протянутую Меркуловым сигарету, сделал затяжку и сразу же закашлялся.
– Я в общем-то не курю, – объяснил он. – Но это как-то успокаивает.
Меркулов терпеливо ждал, когда Саруханов заговорит снова. Он понимал, что этот человек дошел до последней степени отчаяния, когда ему все стало безразличным. Страх, неудобства тюрьмы, обвинение в убийстве, которого, как все больше верил Меркулов, он не совершал, – это может сломить многих.
– В общем, так, – сказал наконец Саруханов, – мне еще есть что терять. – Он поднял на Меркулова свои умные темные глаза. – Я боюсь насилия.
Меркулов молчал, ожидая продолжения.
– Наверно, это покажется вам малодушием, – сказал Саруханов, – но мне не все равно, КАК именно умирать. Я бы предпочел эвтаназию, если вы понимаете, что это значит. А вы, скорее всего, понимаете, вы похожи на образованного человека.
Меркулов усмехнулся. Не часто приходилось слышать комплименты от допрашиваемых.
– Я бы хотел умереть легко, раз уж нет другого выхода, – продолжал Саруханов, – потому что ОНИ, – он порывисто махнул рукой куда-то в сторону, – ОНИ умертвят меня грязно, грубо, ужасно. Этого я и боюсь. Да, вы смотрите сейчас на меня с презрением, но я признаюсь вам – я этого боюсь! Гораздо больше, чем самой смерти!
Выговорившись, Саруханов замолчал, уронив голову на руки.
Меркулов колебался. Может быть, прекратить допрос и отправить на пару дней Саруханова в медсанчасть, пока он немного не придет в себя? Или дать ему договорить до конца?
– Так вот, гражданин следователь, – поднял голову Саруханов, – я предлагаю вам сделку: Я вам расскажу все, что знаю, вы фиксируете мои показания, даже лучше пусть это будет при свидетелях, чтобы потом их не уничтожили, возможно, вместе с вами. – На его лице промелькнуло нечто вроде улыбки, больше смахивающей на оскал,– А после этого появляется медсестра со шприцем, или нет, терпеть не могу уколов, с конфетой, начиненной моментально действующим ядом, и я отправлюсь в мир иной. По рукам, гражданин следователь? А, что скажете?
– Вы не в себе, Саруханов, – тихо заговорил Меркулов, – вам надо отдохнуть. Я добьюсь того, чтобы вас сегодня же перевели в медсанчасть. Там вы сможете помыться, вам дадут свежее белье, вы успокоитесь, а потом поговорим.
– Когда – потом? – спросил Саруханов.
– Через день-два, – ответил Меркулов.
– Да неужели вы не понимаете, чудак вы человек, что через день от меня останутся только рожки да ножки, уже после того, что я вам тут наговорил.
– Во-первых, вы мне так ничего и не сказали, – заметил Меркулов, – но даже если бы дело обстояло иначе, все, что я услышал бы от вас, осталось при мне.
– Да? – издевательски переспросил Саруханов. – Достаточно того, что я сам вызвался на допрос. Понимаете? Это многие слышали.
– Я сам собирался вас сегодня вызвать, – ответил Меркулов, – вы просто поторопили события.
– Увы, признаю, – криво усмехнулся Саруханов. – Всю жизнь этим грешил. Я и сейчас здесь из-за этого. Поторопил события. Лучше бы тогда погиб я, а не Гамик. Мне ведь жаль его, хоть он и такой прохиндей.
– Значит, не вы его убили? – спросил Меркулов.
– Ну конечно, не я. Гражданин следователь, вы ведь, наверно, сами уже поняли, что не я. А если не поняли, так зачем решили меня в лазарет на чистые простыни отправлять?
– Скажите, что вы знаете об обстоятельствах гибели Гамлета Карапетяна?
Саруханов замолчал. Меркулов понимал, что сейчас его опять стали мучить сомнения. Истерическая решимость прошла, уступив место страху, боязни за собственную жизнь.
– А где же медсестра с ядом? – спросил Саруханов. – Причем пусть будет хорошенькая блондиночка. Не на вас же любоваться перед смертью. Да и свидетели… Нет, приготовьте все, тогда буду говорить. И, пожалуйста, сегодня. Или нет, – завтра.
Он снова уронил голову на руки. На миг Меркулову показалось, что он плачет.
– Хорошо, Саруханов, сегодня же вас переведут в госпиталь, а завтра утром мы с вами поговорим, идет?
– Не знаю, ничего не знаю, – твердил Саруханов.
– Кудряшов, – приоткрыв дверь, позвал Меркулов дежурного, – проводите арестованного в камеру, я сейчас же оформлю его перевод в медицинскую часть.
Через секунду Кудряшов вошел в следственный кабинет.
– Пойдем, гражданин арестованный, – ласково обратился он к Саруханову.
Тот поднялся. На его лице застыла маска отчаяния.
После того как Саруханова увели, Меркулов еще долго сидел за столом, листая его дело, но в действительности не читал, а только делал вид, что читает.
Алексей Снегирев проснулся в шесть часов утра, посмотрел во двор сквозь покрытое геологическими напластованиями стекло и стал собираться на пробежку. Если он не бегал больше недели, тело начинало вспоминать о давних увечьях. Чего он, понятно, позволить себе не мог. Однако на этот раз разминка началась несколько по-иному, чем он предполагал.
Накануне он успел произвести короткую рекогносцировку квартиры. Особенно впечатлила его кухня размером с половину хоккейной площадки, с величественной плитой посередине. И вот теперь, когда он чистил зубы, на этой самой кухне начался какой-то содом. Наемный убийца выплюнул пасту, открыл дверь и выглянул в коридор, держа зубную щетку в руке.
Прямо на него из кухни спасалась бегством молоденькая женщина с грудным малышом на руках. Ползунки у ребенка были мокрые, на пол жизнеутверждающе капало. Сзади раздавался грозный мужской рык. Если Алексей что-нибудь понимал, голос принадлежал вчерашнему Шварценнеггеру – тому самому Тарасу, с которым, по мнению Анны Федоровны, у ее жильца, милого интеллигентного мальчика, общих интересов быть не могло. Тарас подвизался на ниве охраны кооперативных ларьков, ходил в очень дорогой кожаной куртке и вообще был крутым, как нынче принято выражаться.
