Пока Тернов смотрел вслед удаляющимся саням, он не заметил, как рядом с ним оказался любезный француз.
— А ведь ваша фамилия, господии Вирхов, нам известна, — сказал он прямо над ухом обомлевшего Павла Мироновича. — Кто же не знает судебного следователя Вирхова? — продолжал льстиво француз. — Даже мои молодые помощники относятся к его деятельности с почтением. Как поживает ваш батюшка?
— Благодарю вас, здоров, — осипшим голосом ответил Тернов и замер.
— Такие известные личности — желанные клиенты для нашей мастерской, — продолжил француз. — И мы готовы установить с вами более теплые отношения, чем обычно.
Тернов похолодел. На что намекает француз с темными глазами-изюминками? На какие теплые отношения?
— Не стоит откладывать дела в долгий ящик, — еще более обольстительно улыбнулся Марло, — предлагаем вам прямо сейчас принять участие в автомобильном эксперименте.
— В каком эксперименте? — Тернов захлопал глазами. Он был настолько сбит с толку, что забыл, с какой целью пришел в мастерскую.
— Вы же слышали, господин Вирхов, мы пытаемся спасти в автомобиле генерала мотор. И сейчас собираемся его испробовать. Пока на улицах светло, можем прокатиться по городу. Вы — в качестве пассажира. А поведет машину господин Шевальгин.
— Но я хотел бы задавать водителю вопросы…
— И задавайте. Дмитрий Львович вам ответит. И вы сольетесь с автомобилем в единое целое. Это очень важно, — доверительным тоном продолжил француз, поглаживая рукав терновского пальто, — иной раз, по себе сужу, встречаются автомобили, которые источают враждебность к седоку… Плохой признак. А бывало и так, сядешь, откинешься на спинку сиденья — и как в родных объятиях…
Тернов услышал за спиной нарастающий гул мотора и посторонился. Из ангара выкатил генеральский автомобиль, кожаный верх скрывал его внутренности. Тарахтящий мотор слуха не ранил — все моторы казались Тернову одинаковыми.
— Прошу!
Господин Марло открыл дверцу, помог своему предполагаемому клиенту устроиться на заднем сиденьи и чересчур заботливо укутал его ноги роскошной медвежьей полостью. Впрочем, никаких подозрительных касаний Тернов не ощутил.
Седок роскошного «Рено» мог видеть только могучие плечи водителя, обтянутые дохой из волчьего меха, да лохматую желто-коричневую шапку. Тернов с облегчением распрощался с французом и вскоре, легонько подпрыгивая на кожаном стеганом сиденьи, вовсю наслаждался радостью быстрой езды. Машина двигалась хоть и с изрядным шумом, но ровно и мягко. Скорость движения, никак не меньше двадцати километров в час, завораживала, и Павел Миронович едва успевал узнавать пробегающие мимо знакомые площади, улицы, дома. Он с удовольствием отметил, что снег скрыл ухабы, а сани отшлифовали его до зеркального блеска… Тем не менее по пути встречались возвышения, в основном мосты, и когда автомобиль скатывался с них, под ложечкой возникала пустота.
Павел Миронович смотрел на неторопливые движения водителя и боялся отвлекать его разговорами от напряженной работы. Он подумал, что автомобиль — символ наступающей новой эпохи, в таком экипаже невозможно представить себе Вирхова, и взгрустнул оттого, что выбрал поприще, вынуждающее его гробить юность в косных обстоятельствах судебного дела да в окружении несовременных людей.
Его размышления прервал резкий звук клаксона и голос водителя.
— Сердечный привет вашему батюшке!
Шевальгин вновь нажал на клаксон.
Потом вдруг выдернул руль, открыл дверцу и вывалился из автомобиля.
Тернов, разинув рот, глянул вперед.
Автомобиль, набирая скорость, мчался по наклонной поверхности вниз — туда, где стояла толпа горожан. Зеваки сыпанули в разные стороны, за их спинами открылось крыльцо здания казенного вида. Автомобиль с беспомощным Терновым стремительно приближался к нему.
Глухой выстрел крепостной пушки вывел кандидата из паралича.
Он с истошным воплем бросился всем телом на дверцу автомобиля и вместе с дверцей вылетел на снег за несколько мгновений до неизбежной автокатастрофы.
Проводив Муру, Клим Кириллович рассчитывал, что как только он доберется домой, до своей постели, заснет мгновенно. Однако сна не было.
Он долго ворочался в постели под душившим его одеялом, вставал, подходил к окну, отодвигал тяжелую портьеру, вглядывался в ночной мрак.
Он размышлял о Марии Николаевне Муромцевой. То, что девушка всерьез восприняла неудачную шутку о притязании доктора на ее руку, не удивляло его. В конце концов, ее старшая сестра собирается замуж, в невестах уже и подруги. Правильно сказал Николай Николаевич о помешательстве, в такой атмосфере, естественно, девичье воображение распаляется. Гораздо больше его потрясло его собственное поведение: он терял контроль над своими поступками. Как мужчина, он обязан был взвесить все. Он думал, что слишком стар для такой юной особы, Мура еще не знает себя, на ее пути встретится много молодых людей, более привлекательных, чем доктор Коровкин. Зачем далеко ходить, какой возбужденной и раскрасневшейся застал он Муру в гостиной Безсоновых! О чем она беседовала с Таволжанским, что этот красивый молодой человек нашептывал ей наедине? Муре еще надо учиться. И Клим Кириллович не был уверен, что он действительно готов дать ей свободу действий: жена уважаемого доктора — владелица частного сыскного бюро. Нонсенс! Но в глубине души доктор понимал, что все его здравые рассуждения — чепуха, он просто боится, робеет как ребенок, что Мура откажет ему. И как он тогда будет жить дальше?
Забылся он только под утро, а проснулся уже засветло и все в том же смятенном состоянии духа. Дольше обычного провалялся в постели: в его воображении витал образ Марии Николаевны. Представив ее улыбку, обращенную к Таволжанскому, он резко вскочил. Так и самому недолго до помешательства.
В это утро он с особым рвением занимался гимнастикой. Привычные упражнения, последовательно разогревавшие определенные группы мышц, успокаивали. Он переключил свои мысли на дела прозаические: сегодня предстояло выполнить просьбу Муромцева и разузнать хоть что-то о будущем муже старшей профессорской дочери. Придется нанести визит генеральше Зонберг. Вполне возможно, немотивированная неприязнь семейства Муромцевых к жениху обретет под собой какой-то фундамент. Кто знает, может, Зонберг сообщит о герое турецкой кампании нечто такое, что заставит Брунгильду не торопиться с окончательным решением.
Клим Кириллович усмехнулся. Его собственный опыт свидетельствовал, как непрочны чувства юных: не сам ли он года три назад воображал себя влюбленным в златоволосую красавицу-пианистку? Перст судьбы… Брунгильду Николаевну привлекают яркие, экзотические мужчины, в которых есть некая тайна, загадочность! Она не могла бы отдать свое сердце заурядному, частнопрактикующему врачу, пусть и очень хорошему специалисту. Доктор с грустью вспомнил, как страдала Брунгильда Николаевна, влюбившаяся с первого взгляда в юного Глеба Тугарина, наследника одного из строителей Успенского собора в Кремле! Затем вокруг нее увивался англичанин Чарльз Стрейсноу, кое-кто даже предполагал, что он потомок Петра Великого! А сейчас — романтический генерал Фанфалькин! Одно имя его чего стоит — Эраст! Предел девических вожделений!
А может, сам он охладел к Брунгильде потому, что рядом с ним всегда была живая, непосредственная, неожиданная Машенька, вовлекающая его в свои дикие приключения? Он явственно представил, как обычно все начинается: возбужденный шепот Муры «Клим Кириллович», ее округлившиеся глаза — и радостно рассмеялся. В приподнятом состоянии духа он прошел в ванную, быстро умылся, побрился, оделся и направился в столовую. По квартире разносился запах готового завтрака, но только теперь он понял, что сегодня еще не слышал привычного топотания тетушки. Неужели она куда-то ушла?
Полину Тихоновну он обнаружил в гостиной. Она приткнулась с шитьем в руках в уголок дивана. На столе, лишенном нарядной скатерти, лежали куски белой ткани.
— Доброе утро, дражайшая тетушка.
— Завтрак давно готов, — отозвалась она, отрываясь от шитья и внимательно взглянув поверх очков на племянника, — если надо подогреть, скажи кухарке.
— Чем же вы занимаетесь? — Клим Кириллович с теплой улыбкой поддразнивал свою единственную домочадку. — Я так привык видеть вас утром с газетами в руках. А вы вдруг шитьем увлеклись.
Тетушка нахмурилась.
— Газеты, Климушка, читать не хочется. Ерунда какая-то! Представляешь? «Русь» ратует за поражение России, считает за благо! Якобы тысячи погибших русских солдат и моряков заставят Государя встать на путь либерализации. Это что же, чем больше людей погибнет, тем больше либералы обрадуются?
— Разновидность политического сумасшествия, — отмахнулся доктор. — Таких людей надо в лечебницы отправлять, да медицинская наука еще не квалифицировала эти явления как патологические. — И с любопытством глядя на сосредоточенную швею, продолжил: — Знал бы, что вы шитьем займетесь, подарил бы вам к Рождеству швейную машинку «Зингер».
