— О, Климушка, — укорила племянника порозовевшая тетушка, — дороговатый подарок. Да и мое увлечение, как ты его называешь, кратковременно. Вчера наведывались женщины из комитета по поддержке фронту, просили помочь нашим защитникам — сшить хотя бы несколько рубах… Разве я могла отказать?
— Вы великодушны, тетушка, я всегда это знал, — ответил доктор и отправился в столовую, завтракать в непривычном одиночестве.
Быстро управившись с картофельным пудингом и ветчиною, он договорился по телефону с генеральшей Зонберг о визите и вскоре с саквояжем в руках покинул дом.
Сухой, солнечный морозец бодрил, сани как-то особенно весело поскрипывали полозьями по укатанной колее, снежные шапки на приворотных тумбах, на подоконниках, на дверных козырьках радовали своей округлостью, — и хотя на краю империи шла война и гибли люди, казалось, что начинающийся таким сиянием день сулит бесконечно доброе.
До дома, где квартировала генеральша Зонберг, Клим Кириллович добрался быстро. Он щедро расплатился с удивленным неожиданными чаевыми извозчиком, пошарил в кармане и сунул гривенник знакомому швейцару и, как мальчишка, преодолевая несколько ступенек за раз, взлетел на второй этаж по мраморным ступенькам, устланным ковровой дорожкой.
Горничная помогла ему снять тяжелое пальто и проводила в гостиную. Генеральша и ее дочь, обе в скромных темных платьях, сидели за столом, на котором был разбросан полотняный крой, и что-то шили.
— О, милый доктор, — приветствовала гостя хозяйка, — прошу без церемоний. Я понимаю, вы хотите успокоить свою врачебную совесть и убедиться в полном нашем здравии. Видите, обе целехоньки, шьем рубахи для солдатиков. И прислугу заставили исполнить барщину — по штуке белья изготовить. Вы нас осуждаете?
— Напротив, сударыня, всецело поддерживаю и одобряю, — галантно ответил доктор, усаживаясь в некотором отдалении и бросая взгляды на генеральскую дочь. — Вижу, и Татьяна Эдуардовна пребывает в добром расположении духа. И простуда вас миновала.
С некоторых пор в дочери генеральши Зонберг произошла разительная перемена. Своенравная барышня, доводившая своими выходками и свободомыслием бедную мать до сердечных приступов, неоднократно дерзившая и доктору, успокоилась. Она реже покидала дом с неизвестными матери целями, потеряла интерес к друзьям и подружкам, питающим тайную симпатию к эсерам, охотнее посещала светские рауты. Она больше не эпатировала доктора внезапным чтением горьковской песни о Соколе. Бедная мать даже поделилась с Климом Кирилловичем своими ужасными подозрениями — не готовится ли ее дочь встать в ряды цареубийц?
Спокойствие, кротость и смирение замкнутой, темноглазой девушки казались подозрительными и доктору. Он прекрасно понимал, что фрондирующая молодежь или играет в революционеров, или психически ненормальна. Правда, доктор еще не решил, что же произошло с Татьяной Эдуардовной: или ее болезнь уже перешла грань, стала необратимой и девушка действительно готовится к чему-то недоброму, или все-таки наступил очистительный кризис и она возвращается к нормальной жизни. Поэтому по просьбе ее матери он регулярно навещал семейство Зонберг и, хотя поверхностно был знаком с психиатрией, наблюдал молодую пациентку.
— У нас хорошо топят, — отозвалась низким приятным голосом генеральская дочь, — а на улицу я выхожу редко. На прошлой неделе выезжала к графине Саниной, на благотворительный концерт. Впрочем, я музыку плохо знаю, совсем в ней не разбираюсь.
— Значит, проскучали весь вечер? — поддержал разговор доктор.
— Можно сказать и так. — Татьяна повернула тонкое бледное лицо к доктору, метнула сумеречный, темный взгляд. — Впрочем, был забавный эпизод. В дамской комнате две милые барышни, кажется, участницы концерта, заспорили. Нашли место для спора! Одна из них собиралась на фронт, а другая ее подзуживала и говорила, что папа не отпустит.
— Барышни у нас чудные, романтические, — Клим Кириллович усмехнулся, — о них можно поэмы писать. А вы, Татьяна Эдуардовна, вы не собираетесь на фронт?
Генеральша отложила шитье и подняла на него возмущенный взор.
— Вы, доктор, сегодня как генерал Фанфалькин.
— Я? Генерал? — доктор нарочито преувеличенно удивился.
— Не ожидала от вас. А генерал изредка нас посещает: он был знаком с моим покойным мужем. В последний визит он прямо так и спросил у Танечки — не поедет ли она на фронт?
— Может быть, это было неловкое предложение руки и сердца? — неосторожно пошутил доктор. Татьяна смутилась, губы ее обидчиво дрогнули.
— Мне генерал никогда не нравился
— А чем генерал прославился? — осторожно спросил доктор. — Простите мне мое невежество.
— Ничего удивительного, — хозяйка дома не спешила вернуться к шитью, — вы слишком молоды. Он начинал как чиновник особых поручений. Выполнял конфиденциальные задания некоторых высокопоставленных особ, их имена я разглашать не в праве. Дослужился до действительного статского советника — четвертый класс, чин немалый. На хорошем счету у самого Государя. В военном ведомстве служит уже порядочно, в настоящее время возглавляет Управление военно-голубиной почтой. Но вряд ли занимается безобидными птичками.
— Понял, — кивнул доктор, — он связан с разведкой.
— Утверждать не берусь, — генеральша откинулась на спинку кресла. — Однако, как честная женщина, должна вас предупредить, мой покойный супруг относился к господину Фанфалькину с осторожностью. Он знал больше, чем говорил мне. Одно время генерал часто посещал нас, — она кинула многозначительный взгляд на зардевшуюся дочь, — и теперь не забывает, но заходит значительно реже.
— Он не был женат? — безразличным тоном поинтересовался доктор.
— Нет, но, как мне кажется, собирался…
Клим Кириллович досадовал, что присутствие девушки не позволяет ему подробнее расспросить пожилую даму об отношении генерала с женщинами. Татьяна Эдуардовна склонилась над куском ткани, и, держа иголку неумелыми пальцами, пыталась выровнять стежок.
— Я слышал, что у него есть слуга-японец, — сказал доктор
— Есть. Баса зовут. Тоже любитель сакэ. Фигурка колоритная. Я удивляюсь, что в нынешних обстоятельствах генерал не посчитал нужным хотя бы на время расстаться с ним.
— Мамочка, Эраст Петрович совершенно прав. Зачем ему лишать себя преданного слуги? — Татьяна, как показалась доктору, слишком горячо бросилась на защиту Фанфалькина. — А в шпионаже сейчас подозревают всех, даже европейцев. Намекают и на немцев. Между прочим, наша фамилия тоже немецкая. Как вы думаете, Клим Кириллович, не опасно ли нам теперь появляться в людных местах?
Доктор Коровкин опешил. Он никогда не задумывался, что семейство Зонбергов немецкое. Что за глупости? Тогда и Вирхов, и Фрейберг, и сотни тысяч других российских подданных петровского призыва…
— Кстати, — прервал свои размышления доктор, — Зинаида Аполлоновна, а что это за странная фамилия — Фанфалькин?
— Тоже немецкая, — пояснила печально генеральша, — более удачно русифицирована. Происходит от немецкого фон Фальке.
— А-а-а, — протянул доктор, — что-то типа русского Соколова?
— Совершенно верно, — вздохнула хозяйка.
Доктор, дождавшись, когда Татьяна отложит шитье, проверил ее пульс, одобрительно помычал, посоветовал ей и дальше принимать успокоительное и откланялся.
В голове его царила мешанина. Он теперь не исключал, что душевный кризис Татьяны Зонберг связан с любовным разочарованием. Возможно, она была в юности тайно и страстно влюблена в генерата Фанфалькина. Почему нет? Он мужчина импозантный, видный, в героическом ореоле. Недаром, недаром, казалось теперь Климу Кирилловичу, Татьяна Зонберг, находясь в бреду после полученного в поезде ранения, так пламенно декламировала «Песню о Соколе». Он-то считал, что это революционная прокламация. А это был гимн любви! Сокол — это и есть в переводе с немецкого Фанфалькин…
Но если в семействе Зонбергов благосклонно, судя по разговору, отнеслись бы к сватовству генерала, значит, предосудительных пороков у него нет. Старая Зонберг разнюхала бы!
Погруженный в раздумье, доктор брел по улице и даже не чувствовал мороза. Он, оберегая саквояж с медикаментами, автоматически уворачивался от прохожих и экипажей, полной грудью вдыхал колючий воздух, в котором причудливо мешались запахи печного дыма и конского навоза.
Он размышлял и о том, не отправиться ли прямо теперь в квартиру Муромцевых? Не изложить ли профессору все, что удалось узнать о женихе его дочери?
Сомнения грызли доктора Коровкина. Собственно говоря, ничего конкретного он и не выяснил из разговора с генеральшей Зонберг. А немецкие корни Фанфалькина и слуга-японец не повод, чтобы считать служащего в Главном Штабе генерала шпионом. Уж профессор не скатится к шпиономании.
