Мила Бояджиева - Жизнь в розовом свете

- Эн, ты ли это? - всплеснула руками Ди. - Какой цинизм! Неужели Отелло в самом деле нужен лишь этот... этот чертов булыжник?

- Ты, конечно, полагаешь, что если мужчина разыскивал даму по всему земному шару, а потом поселился рядом, то единственная причина тому - самое возвышенное чувство, - Эн глянула на сестру из-под очков. - Похоже, мое "розовое помешательство" заразно.

4.

Большая ванная в доме Эн - единственное место, претерпевшее решительные изменения за последние полвека. Здесь появилась первая в городе гидромассажная купальня, сразу же после того, как врачи сообщили мадам Хантер об этом техническом новшестве. Эн не разменяла ????????, переоборудуя заодно, обстановку ванной комнаты.

- Мне каждый день приходиться лежать здесь по часу, глядя в потолок. Было бы приятно изучать звездное небо. Но верхний этаж сносить все же не стоит, - строго добавила она, заметив блеск дерзания в юных глазах дизайнера. - И не уговаривайте меня сделать панно из телеэкранов - старушки слишком впечатлительны.

- Тогда, вероятно, светящийся витраж? Что-нибудь в стиле модерн, наиболее близком ванному мироощущению и обстановке дома. - Молодой человек тычком указательного пальца поправил прямоугольные стильные очки.

- Полагаете? - Эн глянула на собеседника поверх своих розовых окулляров, прикидывая на сколько же лет он оценил её, уличив в пристрастии к модерну?

Эн ничего не имела против "югендштиля", заявившего о себе сто лет назад. Когда-то она зарабатывала тем, что разрисовывала открытки в манере Бердслея, Ибриса, Климта, с наслаждением погружаясь в атмосферу художественных образов, насыщенных утонченной, изысканно причудливой чувственностью. Теперь ей хотелось чего-то иного.

- Остановимся на потолочном витраже с подсветкой. Эскиз я сделаю сама, - сказала Эн дизайнеру и попросила предусмотреть в декоре ванной места для экзотических растений и музыкальной установки.

- Веселенькие картинки, - постановила Ди, рассмотрев сделанные сестрой декоры. - Похоже на Марка Шагала, если бы он родился не в Витебстве, а в Копенгагене.

- Воображаешь, что на тамошних улицах пасутся буренки? - Эн подрисовала корове шляпу с вуалеткой. Подхватив букет цветов под под мышку, пегая корова летела над островерхими крышами и трубами и флюгерами.

- Я думаю, корова вообще-то не витражный объект. Тяжелая и непрозрачная.

- Я сделаю её розовой, - съязвила Эн, откладывая забракованный эскиз.

В результате дискуссий на потолке появился вполне сдержанный цветочный орнамент. Он как бы составлял раму, в которой голубел овал бездонного утреннего неба.

- А все же неплохо вышло, - решила Эн, лежа в пахнущей летним лугом пене. - Иногда мне удается прорваться взглядом за розовые облачка и унестись в манящий лазурный колодец... Да, как будет колодец наоборот, ну, если он устремлен в небесную бесконечность?

- Так и будет - небесная бесконечность. Колодец здесь совершенно ни при чем. - Ди сбрызнула на губку душ-гель. - Подставляй спину, милая.

- Знаешь, что меня больше всего радует в этой ситуации? - держась руками за края ванны, Эн села. - Что никому не приходиться выносить за мной горшки.

- Перестань! Не хочу слушать на ночь душераздирающие истории, как тебе страшно повезло.

- Но ведь именно это смущало меня больше всего. Когда я поняла мне больше не подняться, первым пришел ужас: а как же...

- Ты прекрасно справляешься с санитарными процедурами. Иногда мне приходит в голову та же мысль, что и профессору Эшли - мадам Хантер виртуозная симулянтка, - закончив с мытьем, Ди набросила на плечи сестры большое апельсиновое полотенце. Эн утверждала, что цвет полотенца должен соответствовать запаху пены и температуре за окном. В теплые дни окно ванны распахивалось в сад, а полотенца приобретали оттенки незабудки, мяты, лаванды. Он дождя и сумрака ванная ограждалась теплыми, светящимися красками. Вход имел "согревающие" цвета: вишневый, оранжевый, малиновый.

- И все же я не отважусь - пока ты не выслушаешь очередную версию моей биографии. Собственно, я вспомнила свое знакомство с Хантером.

- Давай, лучше я тебе расскажу. Слушала раз пятнадцать, запомнила наизусть. Оценишь, как это выглядит со ????????? То были совсем другие истории - вернее - разные одежки одних и тех же фактов. Я все время вспоминаю новые подробности.

Одев с помощью Ди брюки и толстый вязаный жакет, Ди машинально расчесала влажные волосы и прыснула на них духами. Ее мысли уже витали в прошлом. Переместившись к балкону, она взяла с подноса чашку ?????????? чая, с наслаждением втянула терпкий аромат, отхлебнула и начала:

- Итак - я потеряла тебя и Грега. Разумеется, жизнь казалась ненужной и отвратительно жестокой... Но двадцать три - не конец света. Тем более , когда есть холсты на подрамниках и коробки с отличными красками, а где-то в солнечном сплетении зудит желание перерисовать все! Ну абсолютно все и совершенно не так, как другие... Да, краски у меня были, действительно, особенные - с люминисцентным эффектом. Отец знал толк в этом деле. Он привез мне тогда целый чемодан художественных причиндалов - хотел в моем лице потрясти старушку-Европу. Он стал истинным американцем, считал, что именно там появляются интереснейшие технические новшества. "Сюда я приехал за пылью веков." - Его иудейские глаза смотрели пытливо и виновато. Он о чем-то явно догадывался, наверное, поэтому и попросил: Будь моим чудом, детка!

Он ничего не спрашивал, а я и не собиралась рассказывать... Ведь я не приехала на твою свадьбу, Ди. Завистливая, злобная мерзавка. Впрочем, причина действительно была: напала какая-то хворь с затяжным бронхитом.

- Давно поняла и не требую никаких разъяснений. Правильно сделала, что не явилась. Наша свадьба могла бы порадовать этнографа. На площади изображался рыцарский турнир и нарядные гуляния. Нас забрасывали гроздями винограда. Представляешь? Он же черный и липкий! - Ди передернула плечами.

- В полночь мы с Родриго покинули праздничный ужин в нашем "замке" и сбежали в Мадрид. Там-то богемные друзья моего поэта закатили веселенькую пирушку!

- Не тяни одеяло на себя, сестра, не перебивай. Иначе получится каша. Как в финале "Аиды", когда поют все вместе и каждый про свое... Я повела отца на "Волшебную флейту". В фойе, рассталкивая нарядных людей, к нам прорвался молодой человек с биноклем и театральной программкой в руках. Глядя на отца, как на сошедшего в Венскую оперу святого, он что-то забормотал по-английски. Меня он, кажется, не заметил. Но отец, перейдя на немецкий, сказал: "Анюта, это очень способный юноша. Э-э..." - Он забыл имя.

- Кай Гюнтер. Доцент, - поспешил вставить он, оробев от собственных слов, будто выдал что-то очень личное.

Я сообразила - доцент сражен моей красотой. Представь: гипюровое платье цвета слоновой кости до самых щиколоток. Жемчуг на шее и в ушах, длинные перчатки, меховая горжетка из щипанной нутрии, в которую я кутала костлявые плечи. Глаза трагические, глубокие, в темных роковых тенях, впалые щеки с пятнами горячечного румянца и русая коса, узлом свернутая на затылке. Гюнтер обомлел от всего этого. Сразу было заметно. А я решила, глядя на него: "Чудесное лицо. Вдохновенный книжник, добряк."

Гюнтер - фландриец. Я знала лишь про Шарля де Костера, написавшего "Легенду об Уленшпигеле" и о Ричарде Бартоне - тогдашнем супруге Элизабет Тейлор. Говорил Гюнтер по-немецки с тягучим напевным акцентом. Впрочем, многословием он не отличался. Отец, оказывается, читал курс "Российского искусства" в Нью-Йоркском институте Европы. Гюнтер, как стажер Венского университета, специализировавшийся на отношениях Запада и Востока, проучился у отца целых три месяца и прониклся невообразимым восхищением. Я видела, как им не хотелось возвращаться в зал, когда прозвенел звонок. Мои кавалеры прямо с ходу затеяли какую-то весьма научную дискуссию. Мне стоило труда оторвать отца от заумного доцента.

А через пару месяцев совершенно неожиданно я встретилась с этим фландрийцем на университетском вечере. Отмечали какой-то юбилей гумманитарного факультета. Гюнтер произнес речь наряду с маститыми профессорами и показался мне очень красивым.

Когда он провожал меня домой, оказалось, что молодой сотрудник кафедры чрезвычайно застенчив и немного ниже меня. Тогда на это ещё обращали внимание. Но от него исходило такое мощное тепло надежности и простодушия, что в него хотелось закутаться, как в теплое одеяло. Пофландрийски его имя звучало как Хантер. И я стала называть моего нового друга так. Действительно, мы стали друзьями - вместе читали, работали. - Эн усмехнулась. - Вместе, но отдельно. Он занимался своим делом, а я своим рисовала, что-то лепила. Мы даже разговаривали мало, но чувствовала себя покойно и защищенно. Мы даже не целовались, продолжая в том же почти два-три года. Я узнала, что матери Хантер лишился в детстве, а с отцом-коллекционером предметов старины имел весьма натянутые отношения.