Максим Кузнецов был последним, кто был там перед убийством?
— Не считая убийц — да, — уверенно сказал Небольсин.
— И после этого исчез! — констатировал Дружников.
— Знаете… — подала голос после долгого молчания Серова. — Макс как-то в те дни позвонил и стал расспрашивать о событиях в Екатеринбурге летом восемнадцатого года…
— Почему вас? — удивился Небольсин.
— Почему меня? — в свою очередь удивилась Серова. — Ну, хотя бы потому, что темой моей научной работы в свое время был именно тот самый расстрел.
Наступила пауза. На молчавшую Серову так же молча уставились Дружников и Небольсин. Но надо отметить, что их взгляды существенно различались. Взгляд Небольсина был наполнен сочувствием и желанием оберегать и защищать, а Дружников явно готовил кучу вопросов!
— И что же его так заинтересовало в этих событиях? — прервал молчание Дружников.
— Он толком так и не объяснил, а я… — Серова замялась. — Мы с ним тогда только-только расстались, и мне не хотелось…
— Понимаю, — сказал Дружников, — но вы ответили на его вопросы?
— Нет! За пару дней перед тем у меня брала интервью по той же теме одна журналистка, и я отправила Макса к ней. Сказала, что азы он у нее выведает, а если потом понадобятся уточнения, то договоримся о встрече…
— Что за журналистка вас расспрашивала? — не унимался Дружников.
Серова помолчала, глядя на него, потом сказала:
— Надо посмотреть записи, ведь столько времени прошло…
— Отлично! — согласился Дружников. — Честно говоря, не надеялся на такое обилие информации…
— Да мы ведь вам ничего толком и не рассказали, — удивилась Серова.
— Это вы зря, голубушка, — улыбнулся Дружников. — Бывает, что какая-нибудь мелочь решительно ломает всю картину, которая уже почти была сложена. Вот, например, сейчас выясняется, что перед исчезновением Кузнецов оказался втянутым в какую-то историю, завершившуюся убийством…
— Макс не мог никого убить! — воскликнула Серова.
— Да он и не убивал, мы ведь все выяснили… — подался вперед Небольсин, аж толкнув массивный стол.
— А его никто и не обвиняет, но если вы, Валерий Гаврилович, не лукавите, то он был последним, кто видел покойного живым?
Небольсин кивнул.
— Теперь, Татьяна Львовна, ваша эта журналистка… Не знаю, как вам, а мне кажется знаковым такое совпадение: и Кузнецов, и неведомая ему журналистка вдруг интересуются одним и тем же, а? — Дружников помолчал, потом сказал: — А ваше, Татьяна Львовна, предложение обменяться телефонами я считаю весьма своевременным.
После того, как обменялись, снова посмотрел на обоих, и добавил:
— Звоните, как только мелькнет любая мысль. Любая!
Глава 13
Сокольск. Июль
Оборона и отступление — важные элементы тактики и стратегии любого сражения. От великого до самого небольшого. Стоит дать промашку, стоит что-то упустить, и вся продуманная операция оказывается под угрозой. Даже если кажется, что бой идет к завершению и твоя победа не за горами, не смей расслабляться, будь готов к неожиданностям. Все может измениться в один миг. Тьфу ты, философ!.. Корсаков мотнул головой, отгоняя сон. С усталости, что ли, на философию потянуло? Хотя, конечно, усталость тоже давала о себе знать. Больше суток в движении и напряжении провел Игорь и не знал, когда же можно будет хотя бы вздремнуть. Да черт с ним, со сном! Знать бы, когда и чем закончится вся эта история. Ну, хотя бы этот ее отрезок, сокольский. Когда небо начало сереть, Корсаков позволил себе слегка расслабиться. Вряд ли кто-то будет налетать на дом сейчас, когда соседи могут увидеть. Помешать, может, и не помешают, а в полицию вполне могут позвонить. Игорь еще раз обошел все «заставы», проверил их и тотчас провалился в сон. Лег на диван, и все рассчитал точно: часов в семь утра солнечные лучи переползли на его лицо. Поглаживания были нежными, но лучи сами по себе — теплыми, даже, пожалуй, горячими. Солнце Корсаков любил, но вот солнечные лучи утром его раздражали. В теперешней обстановке это было несомненным плюсом: он сразу проснулся. Он и так проснулся бы, скорее всего, но, как говорится, береженого Бог бережет. Сейчас, при свете дня, все было не так серьезно, но вчера вечером он был, пожалуй, на грани.
В этот дом на окраине Сокольска он пришел вчера утром, прямо с поезда. А отправился сюда уже во второй раз за последние дни после разговора с Лопухиным, который понемногу стал раскрываться, хотя, как понимал Корсаков, ответа на главный вопрос Петр не знал. Скорее всего, он никогда и не слышал этого вопроса. Вряд ли хоть раз в жизни Лопухину задавали вопрос о его родстве с последним российским императором Николаем Романовым. Для Лопухина это было не важно, и здесь, в этой тиши окраины небольшого провинциального городка, Корсаков отлично это понимал. Лопухин тут был счастлив в той мере, которую сам себе определил, а больше ему было не нужно. Окажется он в конце концов внуком императора или не окажется, для Петра Лопухина ничего не изменит.
Что-то вдруг толкнуло Корсакова, что-то скрежетнуло у него в голове. Какая-то странная мысль промелькнула и спряталась за уголком памяти и логики. Он вернулся в своих рассуждениях назад, замер и нашел ответ. Лопухиной была первая жена Петра Первого! Ну конечно! Евдокия Лопухина, мать Алексея! Того самого царевича Алексея, который был то ли казнен по приговору, то ли тайно убит мастерами заплечных дел из опасений, что повернет Россию вспять, отвергнув все преобразования великого отца. Да, точно, ворошил свою память Корсаков, Лопухина! Ну, а Петр он и есть Петр! Было их несколько на российском троне, но в веках остался только один — Великий! Надо посмотреть, был ли отец Петра, о котором он рассказывал так мало, Лопухиным от рождения или фамилию ему дали потом? Между прочим, это очень важно. Если фамилия появилась потом, то в ней скрыта некая символика, которую мастер слова призовет на службу себе. Корсаков ухмыльнулся про себя: журналюга, блин. Впрочем, то, что он нашел в подполе дома, разрешало ему рисовать самые радужные перспективы!
В этот домик он отправился сразу с вокзала, идя точно по маршруту, который ему описал Лопухин. Поплутал, правда, но это уже мелочи. Зашел к соседям, отдал письмо,
