Ознакомительная версия.
Фотографии.
– Значит, ты теперь свидетелем… – Иван оседлал стул, облокотившись на спинку его. Вид он имел мрачный, если не сказать, раздраженный.
– Имеешь что-то против?
– Да как я могу? – Он приподнял бровь. – И ты уверен, что это не несчастный случай.
Стас кивнул. Вот на что происшествие не походило вовсе, так это на несчастный случай. Он клял себя за самоуверенность.
Надо было перехватить девицу.
Припугнуть.
Или предложить ей денег. С деньгами бы получилось, теперь Стас почти был уверен в этом.
– А вот другие свидетели утверждают обратное… например, что дамочка сама под колеса маршрутки кинулась… значит, и вправду не несчастный случай, а обыкновенное самоубийство.
– И с чего бы ей самоубиваться?
Иван пожал плечами:
– С несчастной любви. С неудавшейся жизни… да мало ли… вот не поверишь. Бывает, глядишь, у человека все в полном ажуре. Не жизнь, а халва с шоколадом, а он хандрит. И от хандры этой пулю себе в лоб пускает…
– Ты сейчас…
– Я сейчас, Стасик, хочу, чтобы ты понял. Не все всегда идет так, как оно тебе хочется. Ты вот небось уверился, что раз с дамочкою этой несчастье приключилось, то оно имеет прямое отношение к твоему братцу.
– Скажешь, что нет?
Иван злил. Упрямством своим. Нежеланием видеть хоть что-то, помимо старых протоколов, в которых, как Стас был теперь уверен, не имелось и слова правды.
– Я скажу, что бывает так, Стасик, что одно дело и другое никак не связаны… – Иван вздохнул и поскреб щеку. – Я уже начинаю жалеть, что позволил тебе ввязаться в это дело… закрыть бы тебя…
– За что?
– Да за что-нибудь… ладно, иди… из города пока не уезжай, свидетель…
Людмила ждала на улице. Сидела на лавочке, скукожившись, явно замерзшая и с виду совершенно несчастная. Она напоминала Стасу взъерошенную синицу.
– Почему домой не ушла?
– Да… вот как-то… – Она пожала плечами. – Ты на рынок меня отвезти обещал.
И глянула так, с вызовом.
Прежняя Людочка не могла себе позволить глядеть с вызовом. Она редко отрывала взгляд от пола, а когда случалось заговаривать, то голос ее дрожал. Она безумно злила Стаса этой своей покорностью судьбе, смирением, готовностью исполнить все, что требовала матушка. Та Людочка никогда бы не осмелилась и намекнуть на то, что Стас ей что-то должен.
Хорошо, что она выбралась все же из нелепых плиссированных юбок, из безразмерных белых блуз, которые подошли бы скорее ее матушке, нежели Людочке. И стрижка эта, пусть и уродливая, но куда симпатичней тощенькой косы, на конце которой болтался кривобокий бант.
– Если так, то поехали, – он вдруг понял, что безумно устал. Настолько устал, что еще немного, и заснет прямо в машине. И поддавшись собственной слабости, Стас положил руки на руль, уткнулся лбом в холодную кожу.
Людочка сидела тихо.
– Я мог бы ее остановить, – Стас заговорил, понимая, что должен выговориться. А Людочка выслушает. И спорить не станет. И обвинять. – Я мог бы…
– Тогда уж мы бы могли. – Людмила откинулась на сиденье. И глаза прикрыла. – Я тоже в этом участвовала. Но, во-первых, мы не были уверены до конца, что она и вправду имеет отношение к смерти Мишки… или не Мишки, но того парня. Во-вторых, что мы могли ей предъявить?
Это все верно.
Стас и сам себе уже говорил. Пока полицию ждал. Пока названивал Ивану. Пока дожидался… давал показания… говорил с Иваном…
– Твой друг, – Людочка подула на белые руки.
А ведь продрогла до костей.
Упрямая женщина.
И тут же стало страшно. Что, если тот, кто избавился от Настасьи, доберется и до нее? Он ведь предупреждал. И теперь порезанная куртка вовсе не гляделась происшествием пусть пугающим, но в целом безобидным.
С этого человека, кем бы он ни был, станется изрезать и лицо.
Или по горлу полоснуть.
А Иван скажет, что Людочка сама виновата, что профессия у нее такая, располагающая к конфликтам, что пациенты не особо благодарны за помощь врачебную. И вообще, если подумать, то сама виновата, нечего шляться в темное время по переулкам.
– Мой, чтоб его, бывший друг считает, что Настасья самоубилась.
– Она не была похожа на самоубийцу, – заметила Людмила. – Да и способ странный… под машину бросаются не так уж часто. Ненадежно это, высока вероятность остаться живым, но искалеченным. Вены вот режут. Таблетки глотают. Уксус пьют… премерзкое, кстати, дело… с крыши опять же или с моста… но под колеса…
Стас кивнул.
Не было самоубийства. Настасья явно шла на встречу… с кем?
С кем-то, кому она позвонила…
– Если принять за аксиому, что она действительно подслушивала тот наш разговор… – Людмила говорила спокойно, и Стас поймал себя на мысли, что сам звук ее голоса действует на него умиротворяюще. – Тогда получается следующее. Она знала что-то о смерти Егора, что держала при себе… возможно, не считала важным, а может, по иной какой-то причине… главное, что наше появление и разговор заставил Настасью переосмыслить все, что она знала… и прийти к каким-то выводам… к каким?
– Она поняла, что не было самоубийства… точнее, что мы не готовы в него поверить. Более того, явно собираемся копать дальше.
– Именно… и у нее было что продать нам. Или не нам… она позвонила человеку, который…
– Замешан?
– Определенно. И пригрозила ему, что расскажет нам, если не получит денег… – Людмила встрепенулась, – Стас, напомни, пожалуйста, в его мастерской что-нибудь находили? Не в Мишкиной, а в…
– Героин.
– Героин… а парень был чист, если верить отцу…
– Ты же не верила?
– Я сомневалась, – уточнила Людочка, и глаза под нелепою челкой ее блеснули. – Если предположить ненадолго, что Егор и вправду пытался завязать. И сидел дома… а в городе его сопровождала повсюду матушка, то возникает закономерный вопрос, где он доставал дозу. И вот если снова предположить, что был в доме человек, который потихоньку… помогал парню.
– Помогал? – Стас хмыкнул. – Какая ей выгода?
– Пока не знаю, но… кроме Егора, у них детей нет, верно…
– Наследство?
Людочка кивнула.
– Егор Станиславович ведь упоминал, что она – племянница его жены, так? Не самое близкое родство, но при отсутствии других наследников… квартира в городе, да и деньги, полагаю, имеются.
Стас, подумав, согласился.
– А еще он говорил, что у Настасьи есть дочь, – медленно продолжила Людмила. – И если так, то… быть может, она знает, чем занималась матушка. И кому она могла звонить… еще кое-что…
Она вытащила из кармана нелепой своей куртейки мятый квадрат.
– Там их много было, – оправдываясь, произнесла Людочка. – И я подумала, что… все равно ведь никто не станет с ними возиться, а нам…
Стас взял фотографию осторожно, опасаясь, что стоит прикоснуться к бумаге, и та рассыплется. Не рассыпалась. Холодной была. Чуть влажноватой. С отпечатком чужого ботинка и рваным углом, но все-таки… все-таки сделанный явно на скорую руку, снимок завораживал.
Синие пятна.
Красные.
Желтые и белые. И в первое мгновенье Стас подумал, что ничего-то, помимо пятен, и нет, но затем они непостижимым образом сложились в полотно.
Изломанное поле иного мира. И демон, такой знакомый, проклятый демон, который лежит… он повержен? Скорее уж сам утомлен войной. Вот и решил отдохнуть столетие-другое. Он не спит, хотя и пребывает в полудреме, но все одно смотрит на Стаса сквозь длинные ресницы. От взгляда этого становится не по себе.
Стас с трудом удержался, чтобы не отшвырнуть снимок.
– Впечатляет, правда? – тихо спросила Людочка. – Он был талантлив. Как и Михаил… я не знаю о том, третьем, но у Егора и вправду могло бы получиться.
– Что получиться?
– Все. Завязать. Устроить выставку. Стать знаменитым… и тогда Настасья не получила бы наследства.
– Думаешь, она…
– Если она подмешала наркотики в еду или питье, то это убийство.
Доказать которое не выйдет. Стас понимал это и чувствовал, что Людочка тоже понимает. И это обоюдное понимание связывало их.
– Его лицо, – Людочка вновь нарушила равновесие тишины, – кажется мне знакомым…
– Мишка…
– Нет, Мишкины демоны были иными. Но тоже… в них всех есть что-то общее.
– Оригинал.
Она покачала головой и протянула руку. Стас фотографию отдал, не сомневаясь, что у Людочки она сохранится.
– Мне надо взглянуть на все…
– Позже, – Стас завел машину. – Нам еще на рынок…
– Рынок уже закрыт.
И вправду темнело. Весна на дворе, а темнеет все одно безобразно рано, главное, что темнота эта подбирается исподволь. А раньше Стасу нравились эти вот затяжные сумерки, которые уже и не день, но еще и не ночь.
Прогулки по той же набережной в компании таких, как Стас, подросших, диковатых пацанов, которые мнили себя взрослыми. Сигареты. Портвейн. Килька в томате. Газета, разостланная на камнях. Машка-Космонавтка, которую почитали почти своей. Она пила и курила наравне, и в хату свою, когда той случалось пустовать, сама зазывала… Машкины предки любили погулять, и она не представляла себе иной жизни. Тогда Машка казалась свободной.
Ознакомительная версия.
