В окне частной сапожной мастерской рядом с геранью я увидел деревянную копию нотр-дамской химеры. Дьявол, показывающий язык времени. Это была не обычная копия. Я простоял перед ней минут пять. Этот дьявол не походил на парижского. Какой-то лукавый и вместе с тем надменный. Он не был равнодушен. Он знал свою силу.
Я зашел в мастерскую. Небритый сапожник в белой рубашке с галстуком сказал мне, что это единственная память о брате-скульпторе, замученном в гестапо.
— Он был партизаном? — спросил я.
И услышал в ответ:
— Да.
— Из местного отряда?
— Да.
Значит, он убил и этого человека. Он. Тот кто, возможно, уже шел по моему следу.
— А Малина вы случайно не знали? Владимира Игнатьевича? — осторожно спросил я. — У нас был такой друг семьи, Малин. Он тоже был убит гестаповцами в этом городе.
— Нет. Я жил до войны в Каунасе. — объяснил сапожник.
Я и не надеялся на удачу. Просто так спросил. “А Суркин жил до войны в Радзуте, — без всякой связи подумал я, — и потом переехал сюда. Ищенко же, наоборот, жил здесь, служил полицаем в Радзуте, снова вернулся сюда и вступил в партизанский отряд. Что-то слишком много они путешествовали… А-а, ерунда. Я хватаюсь за что попало. Здесь нет криминала, здесь вообще ничего нет…”
— Жаль. Ваш брат был очень талантлив. Он был бы знаменитым скульптором.
— Да, — сказал небритый сапожник.
Я вышел от него и свернул на мощенную булыжником улицу-кривулю. Сюда почти не попадало солнце. От каменных стен несло погребной сыростью. Возле подъездов на чугунных столбах висели старинные фонари. Почти на каждом доме чернела чугунная доска: “Памятник архитектуры”. “Тогда тоже были войны”, — подумал я. Были свои герои и свои предатели. И были люди, искавшие этих предателей. Но, наверное, многие предатели доживали до старости, скрывая в глубокой тайне свое прошлое. Они становились добропорядочными, почтенными гражданами. “А ты не скроешься, — зло подумал я. — Не будет тебе спокойной старости…” Улочка неожиданно вывела меня к реке, названием которой как-то интересовался Пухальский. Я пошел над водой — быстрой, не по-городскому чистой.
Берег порос крапивой. Она нагрелась на солнце и остро пахла. На другой стороне лепились на обрыве домики. Во дворах сушилось на веревках белье. Воскресная стирка. Где-то заорал петух. Это был уже не город, а пригород. Высоко вздымая в небо свои башни, над ним громоздился тевтонский замок.
Я оглянулся. Лейтенант шел далеко позади.
Я посмотрел вперед.
И тут я увидел директора гостиницы, который шествовал со свертком под мышкой по противоположной стороне переулка, выходящего к реке. В какой-то точке впереди наши пути должны были пересечься. “Странно, — подумал я. — Он же только что был в гостинице. Хотя сегодня воскресенье. Но когда он успел?”
В этот момент он увидел меня. А может, видел раньше и делал вид, что не замечает.
— Ага! От меня никуда не уйдешь! — весело закричал он. — Не скроешься! Нас судьба сводит! От нее, как от водки, не уйти!
— Точно. Не ожидал вас здесь встретить.
— Меня-то что! Здесь вечерком с девкой хорошо ходить! Никого нет, благодать! А ты где с ними ходишь? Девка-то есть? А? Ты что не на море? Самое время! Где вечер с милой будешь коротать? — Он был очень шумлив. И как-то неприятно суетился, дергался. — Река какая! Облака! Вон гляди, замок-то какой, а! — Замок был у меня за спиной. И он показывал рукой как раз туда. — Нет, ты погляди! Обернись! — настаивал он.
Он тыкал в воздух левой рукой, а в правую взял сверток Хотя сверток, кажется, не был тяжелым. Но все равно я вовсе не хотел поворачиваться к Ивану Сергеевичу затылком. Из-за поворота вышли двое мужчин.
И тут же я рассмеялся. Правда, немножко нервно это получилось.
А директор гостиницы Иван Сергеевич подозрительно спросил меня:
— Ты чего смеешься?
— А вы на чичероне похожи!
— К-как?
— Не обижайтесь, пожалуйста. Это по-итальянски “гид”. Вы так свой город хвалите! Вы отсюда родом?
— Раньше в Радзуте жил. Все-таки райцентр. И сейчас часто наведываюсь: там у меня престарелые родители проживают.
Ужасно мне захотелось спросить: “А третьего или пятого вы не ездили туда?” Но такой вопрос выглядел бы по меньшей мере странно. И поэтому я только поинтересовался:
— Здесь поблизости живете? Или по делу забрели?
Мимо нас прошла женщина с сумками.
— Я-то? Живу, — он неопределенно махнул свободной рукой. — Рядом. Ну, я пошел. Спешу.
Странно, в гостинице он тащил меня к себе чуть не силой. А сейчас и не подумал предложить зайти. “Впрочем, я опять к нему придираюсь, — подумал я. — Может быть, у него больна жена. Или собрались друзья и ждут его. Да мало ли почему человек не хочет приглашать к себе в дом!”
— Na schön, dann auf Wiedersehen[8], — неожиданно для самого себя сказал я.
— Wir treffen uns itn Hotel. Mach’s gut[9], — ответил он на хорошем немецком языке, даже не удивившись.
— Komme ich auf diesem Wed zur Stadtmitte?[10]
— Ja[11].
И он поспешил своей дорогой.
Та-ак.
Я вытер выступивший на лбу пот. И снова побрел вдоль реки. “У Малина был ключ к тому преступлению, — думал я. — Малин знал предателя, поэтому он был убит. Ищенко тоже знал предателя. Он тоже убит”.
Я свернул налево. Ушел от реки.
Я увидел решетчатые ворота с вывеской “Зоосад” и направился туда. В основном здесь были птины и обезьяны. “Дар команды БМРТ “Пушкин” — висело на клетке с попугаями какаду.
Я вообше люблю зоопарки и очень обрадовался, когда увидел льва, каким-то чудом попавшего сюда. Он был старый, облезлый но все равно лев со светлыми человеческими глазами. На него падала тень от решетки. Он глядел мимо людей. Было что-то несправедливое в том, что он сидит в клетке в чужой стране.
Морячок, стоявший рядом со мной, нагнулся. Нашел на земле камешек, запустил им сквозь прутья.
Лев не шевельнулся.
— У, падло! — сказал морячок. — Выпусти тебя в город, всех сожрешь!
И опять бросил камень.
Лев заворчал и презрительно-косо посмотрел на морячка Он сидел в клетке давно и знал, что того не достать. Я тронул морячка за плечо и постучал по жестяной дощечке: “Кормить, дразнить зверей воспрещается”.
— Читай.
— В упор не вижу. Он что, твой дядя? Ты что за него волнуешься?
— Он же в клетке.
“Что-то здесь все-таки не так, — думал я. — С фотоаппаратом…”
— Ну и что?
— Ничего. Ты дразни тех, кто на воле. Меня можешь, например.
“Что-то не так…” — думал я.
— Да? — заинтересовался морячок.
— Полный назад, — предупредил я. Он ухмыльнулся.
Но в это время неожиданно, то есть туча давно уже набежала на солнце, вокруг потемнело, но все равно как-то сразу хлынул дождь. Мы оба стали под навес возле клетки, теснясь друг к другу, и это примирило нас. Младший лейтенант Красухин устроился по соседству. Около клеток с обезьянами.
— Слыхал, как вчера “Спартак” в Киеве продулся? — спросил морячок. — Три — один. Я т-тебя умоляю!.. Воронов такой пас прохлопал!
— Дожили, — сказал я.
Ливень закрыл зоосад мутно-белой стеной. Я протянул руку: ctdvh были тяжелые. Они секли ладонь, как прутья. Лужа возле ног кипела.
— У, черт, наяривает! — сказал морячок.
Лев поднялся на ноги и смотрел на дождь, нервно нюхая влажный воздух. На нас он по-прежнему не обращал внимания.
Мы с морячком закурили.
А через минуту дождь сразу, будто его выключили, прекратился. Вышло солнце. Все вокруг заблестело — деревья, трава, крыши клеток. Земля дымилась.
Мне вдруг стало спокойно. Я перестал нервничать. Я нашел автомат и снова набрал телефон Буша. На этот раз он подошел. Мы договорились встретиться на остановке трамвая. “На пляж?” — спросил я. Плавки у меня были в заднем кармане. “Можно”, — сказал Генрих Осипович. “Неужели он?” — думал я.
Буш был недоволен жизнью, хмур. Скорей всего в этом была виновата Клавдия Николаевна Ищенко. Но, может быть, не только она? Я все время помнил, что анонимка написана на машинке мебель ной фабрики.
— Слушайте, Генрих Осипович, не хочется мне что-то на общий пляж, — сказал я. — Там сейчас яблоку упасть негде. Дождь их, конечно, не разогнал. Может, на дюны поедем, найдем какое-нибудь глухое местечко?
— Давайте, — охотно согласился Буш.
“Слишком охотно, — отметил я. — Он любит компанию, шум. Один — ноль не в его пользу”. На дюнах — я знал эти места — не было ни павильонов с водой и бутербродами, ни скамеек. Берег был усеян сучьями, водорослями и всякой дрянью, вынесенной морем. Хотя любители янтаря бродили по мелководью и там, но местность была пустынная.
— Там ведь, наверное, малолюдно?
— Никого нет, — подтвердил Буш. — Я бы бутылочку взял, — сказал он с вопросительной интонацией.
