— Не надо горячиться, малыш. Они не могут знать правды…
— Но вы… Вы…
— Успокойся. — Коун положил руку ему на плечо. — С чего ты взял, что я отступился?
Он отругал себя за опрометчивые слова. Но и других он не мог сказать. Ибо он говорил с Билли, как со своей совестью. Даже больше, чем с совестью. Потому что совесть еще можно было урезонить. Можно было объяснить самому себе любой свой поступок. Можно было оправдаться перед собой даже в том, чему нет оправдания. Мальчику ничего нельзя было объяснить. Он не принимал компромиссов. Он не понимал, как можно мириться с тем, с чем мириться нельзя.
И все-таки Коун не все решил для себя. Одно дело — дать обещание. Другое — выполнить его. Разговаривая с Билли, он ловил себя на том, что все время думает о Бредли. Он пытался соединить известные ему факты. Но цепочки не получалось. Первое, второе, третье звено. Затем звенья со звоном отскакивали друг от друга. Цепочка рассыпалась. Он пытался разглядеть фигуру, которая дирижировала спектаклем, и не видел ее. Рассказ Вилли Кноуде о сбежавшем евнухе заставил думать, что именно этот евнух и был той фигурой с сильными и цепкими лапами, достававшими даже до родины шаха и убившими человека, который докопался до какой-то тайны или просто хранил ее в одном из своих досье. Пока досье лежало у него в сейфе, все было тихо. Но вот появился Бредли. Каким-то образом Бредли удалось заглянуть за занавес. Возможно, он разговаривал с шахом. Возможно, шах сказал ему больше, чем Вилли. И Бредли связывается с бывшим заместителем начальника полиции. Вероятно, не без помощи самого шаха. Получает оттуда нечто. А одновременно с Бредли, почти по его следам, уже крадется этот евнух. Ему нужно досье с тайной. О тайне знает Осман. А досье у Османа. Выход — убрать Османа и выкрасть досье. Но что-то из этого досье в руках у Бредли. И судьба Бредли решена. Тут все ясно. Логика дает трещину, когда на сцене появляются торговцы амулетами, профессор Кирпи и эта Эльвира. Если предположить что евнух и Эльвира — члены одной шайки, то непонятно, откуда взялось все это нагромождение нелепостей: ведь ей не было никакой необходимости устраивать спектакль с наркотиками. Шах с его тайной, попади он в руки полиции, был бы так же опасен, как и на свободе. Опасен для этого гипотетически могущественного евнуха. Шаха нужно было убрать. Впрочем, ведь его и убрали. Перси убил шаха, выполняя приказ Эльвиры. А сама она? Она послала Перси на квартиру Бредли с заданием выкрасть некую статуэтку. Если эта статуэтка была прислана Бредли и имела отношение к тайне евнуха, то выходит, что и Эльвира причастна к этой тайне. Но тогда почему Эльвира благословила затею с наркотиками? Да. Что-то ускользало. Какое-то звено выпадало из цепи. Ну а если Эльвира не имеет понятия о евнухе? С какой стати ей посылать Перси за злосчастной статуэткой?
Коун так задумался, что забыл о Билли. Они шли рядом по Кинг-стрит, мимо афиш, многочисленных киосков и лотков, мимо ресторанов и кафе. Они миновали аптеку, где за кассой сидела Лики, а сестры-близнецы обсуждали на кухне очередное похождение Тими Гунда. Сестры сумели-таки достать выпуски шестой серии и сейчас, давясь от ужаса и восторга, делились первыми впечатлениями. Билли заглянул в окно и помахал Лики. Коун спросил:
— Ты хочешь зайти туда, малыш?
— Нет, — сказал Билли, усмехнувшись. — Клушки не любят меня.
Коун вопросительно поднял брови. Билли рассказал ему про сестер, и про Тими Гунда, и про человека без мозгов.
— Да, — откликнулся Коун. — Девочке невесело.
— Теперь они хотят попасть в музей уродов. Лики говорила…
— Что?
— Клушки где-то слышали, что в городе есть музей уродов. Что какой-то богач скупает всех детей, которые… Понимаете? Бывает, что рождаются дети без ног, без рук… Или в шерсти… Разные… Там даже есть сросшиеся вместе. Так вот этот человек содержит их. Как в зверинце. Понимаете? И показывает публике…
— Вранье, — бросил Коун.
— Я тоже думал, что вранье, — сказал Билли. — Но Лики говорила… Клушки собираются туда…
— Послушай, малыш. Неужели у вас с Лики нет других тем для разговоров?
— Есть. Почему же…
— Так и говорите о другом, черт побери. Или в этом мире ничего не осталось? Никакой лирики?
Билли грустно улыбнулся:
— Она не любит стихи.
— Сходи с ней в парк. Там есть чудные аттракционы.
— Мы ходили. Даже в зоопарк.
— Вот и хорошо. Съезди с ней за город, в лес. Ведь от всего этого, — Коун ткнул пальцем в афишу, на который разевал рот членистоногий монстр, — от всего этого недолго и рехнуться. Музей уродов! Это надо придумать.
— Лики очень изменилась после смерти Бредли, — сказал Билли. — Я не знал ее раньше. Но Бредли рассказывал, что его сестра была веселой девушкой. А сейчас она зачастила в церковь. К ней ходят какие-то женщины. Суют книжечки, в которых говорится о Страшном Суде…
— Вот как…
— Да, — сказал Билли огорченно.
— Это плохо, малыш. Тебе надо отвлечь ее.
— Я не знаю как, — жалобно произнес Билли. — Я думал, это пройдет… А она… Она говорит теперь странные вещи… Ей внушают, что… Я не знаю, как это выразить, инспектор… Словом, ей говорят, что Бредли был плохим человеком. Что смерть чуть ли не искупление за его грехи… Лики верит этому. И не слушает меня, когда я говорю о правосудии. А вы… Вы ведь тоже не хотели…
— Стой, малыш. Следовало с этого начинать. Тебе известно, что болтают о Бредли? И кто?
— Я никогда не видел их. Они приходят к Лики, когда я на службе. Но я знаю: это — блюстительницы нравственности, противные бабы, которые всюду суют свой нос. А болтают они о том, что Бредли будто бы был красным шпионом.
— Вы ведь земляки с Бредли?
— Я его совсем не знал.
— Ты что же, веришь этому, малыш?
— Я боюсь за Лики.
— Это не ответ, — сказал Коун жестко.
— Сейчас много болтают о красных шпионах.
— Такое же вранье, как россказни про музей уродов, — сказал Коун. — Кому-то на руку забивать наши мозги, малыш, этими бреднями. Я служу в полиции двадцать лет и не видел еще ни одного живого шпиона. Зато своего дерьма попадалось с избытком. Может, они и есть у нас, эти шпионы. Нынешний мир устроен так, что без разведки ни одна страна существовать не может. Но все это проще, малыш. Гораздо проще…
И в то же время сложнее. Бредли не годился на эту роль. Можешь мне поверить…
— Я верю, — тихо произнес Билли. — Поэтому я и хотел поговорить с вами.
— Ты, кажется, хотел помогать мне?
— Да.
— У Бредли на столе стояла одна безделушка. Статуэтка восточного божка. Расспроси у Лики, только аккуратно, что это за вещь. Когда она появилась? Может, Бредли упоминал о ней в разговорах. Может, У этой вещи были какие-нибудь особенности. Возможно больше подробностей. Сумеешь?
— Это та штука, про которую вы говорили на суде? Которую украл Перси?
— Да, это именно та штука.
Они расстались на углу Кинг-стрит и Сиккордей-авеню. Коун повернул обратно к управлению, а Билли двинулся к “Ориону”. Моросил мелкий дождь. Коун поднял воротник плаща, сунул руки поглубже в карманы. Разговор с Билли натолкнул его на одну мысль, которую следовало не только обдумать, но и проверить. Конечно, Бредли не мог быть красным шпионом. Это чушь. Однако до этого Коун как-то не задумывался о политических убеждениях Бредли. Символ веры этого человека был неясен, туманен. А ведь, может, именно тут зарыта собака? Может быть, мотивы поведения Бредли станут яснее, когда Коун узнает, какому Богу молился этот полицейский?
Коун подумал о Фримене. Журналист чаще общался с Бредли, чем Коун. Бредли работал в другом отделе. С Коуном они едва ли обменивались парой фраз, знали друг о друге только понаслышке. Бредли был молчаливым человеком, ни с кем из сотрудников не водил дружбы. Вот и все, что, в сущности, знал о нем Коун. Грегори, под началом которого служил Бредли, хвалил агента, считал его способным криминалистом. Господин Мелтон тоже. А еще что?
Он позвонил Фримену. Журналист сказал, что вечер у него свободен. Договорились о встрече в кафе.
— Если бы я был фаталистом, — сказал Фримен, Усаживаясь за столик, — то я бы проклял тот день, когда ввязался в это дело.
— Почему?
— Меня тихо выпихивают из “Трибуны”. Мои репортажи не доходят до набора. Скоро мне нечем будет заплатить за жратву. А дома жена и двое маленьких. И все потому, что обругал шефа. Между прочим Коун, виноваты во всем вы.
— Не преувеличивайте моих заслуг.
— Ох, Коун. Я шучу, но это скверные шутки. В редакции на меня смотрят, как на идиота. Как на собаку, потерявшую чутье да еще взбесившуюся. Черт меня дернул сочинить эту статью про синдикат сумасшедших литераторов. Я ведь накидал в нее столько теплых слов в адрес профессора Кирпи. Статью с маху набрали. А наутро в номере на месте статьи я обнаружил винегрет из сообщений корреспондентов. И побежал к шефу. С этого и началось. Сгоряча я толкнулся в “Экспресс”. Там любят остренькое. Но они потребовали доказательств.
