– Спасибо, Хитер. – Я пытаюсь, окрасить слова хоть намеком на эмоции. – Я действительно сожалею, что совершенно забыла о сегодняшней примерке. Ужасно себя чувствую. – И едва эти слова слетают с губ, я осознаю, что так оно и есть.
– Дорогая, не так это и важно. Я знаю, на тебя столько свалилось… Возможно, я тоже забыла бы, если бы не выходила замуж. – Она переводит взгляд с меня на папу. Ее глаза чуть выпученные. Я пытаюсь догадаться, какого цвета ее блузка. Гораздо темнее, чем кожа, светлее ночного неба, чуть более насыщенная, чем знак «Стоп». Бордо, наверное, или темно-красная. – Вы двое уже поели? Уинн я накормила раньше, но сама умираю от голода.
Папа качает головой.
– Я ждал тебя.
– Я поела пару часов тому назад. – Быстро перевожу взгляд на Уинн, чтобы не встречаться с их взглядами. – Может, я пойду погулять с Уинн, пока вы найдете что-нибудь из еды?
Папа и Хитер переглядываются.
– Отличная идея, Оливия, – отвечает Хитер, поднимая руку к груди. – Это так приятно – побыть вдвоем. Хотя бы какое-то время.
– Да-а-а-а! – Уинн подпрыгивает у меня на коленях. – Да да да!
– Клево. Мы ненадолго. Между прочим, Хитер, – я решаю проверить мои логические способности, – мне нравится цвет этой блузки. Отлично гармонирует с кожей.
Она поднимает руку, оттягивает рукав.
– Да? Я сомневалась, подойдет ли темно-красное к моим волосам. – Она подмигивает мне. – Но раз так говорит художница, значит, это правда.
По моему телу пробегает дрожь: я не ошиблась. На мгновение я переполняюсь радостью, словно перепрыгнула пропасть, отделяющую мир цвета от Серого пространства, но лишь на мгновение.
– Нет проблем. – Я по-прежнему избегаю взгляда отца. – Увидимся позже, хорошо?
– Домой к девяти! – кричит нам вслед Хитер. – И это только на сегодня, Уинн! Так что не привыкай к этому!
Когда мы с Уинн выходим в прихожую, я чешу носом ее макушку.
– Куда едем? – спрашиваю я ее, прежде чем опустить на пол, чтобы она надела сандалии. – Пляж?
– Пляж! Девять! Вау-вау-вау-вау-вау!
– Ой, папа? – кричу я из прихожей. – Это длинная история, но мне придется взять твой автомобиль, хорошо? Я одолжила свой Райне! – Не время сейчас упоминать прорезанные шины и эвакуатор.
Да и вообще, чего не добавить еще одну ложь к груде остальных?
Уинн высовывается из окна чуть ли не наполовину всю короткую дорогу к пляжу, как маленький, томящийся в клетке зверек, которого только на короткое время выпустили в большой мир. Я указываю на «Елисейские поля», когда мы проезжаем мимо, и говорю: «Посмотри, Уинн, Город призраков», – и она повторяет, зачарованно, изумленно, будто это первые произнесенные ею слова: «Город призраков». Воздух вокруг благоухает молочаем и кринумом, запах сладковатый, травянистый, чуть едкий. Уинн принюхивается, оглядывается.
– Там действительно живут призраки?
– Не знаю, Уинн, возможно. Его назвали так не поэтому. Мы с Райной придумали это название. – Я заезжаю на автомобильную стоянку у пляжа, в двух улицах от съезда к Городу призраков. Не хочу парковаться рядом: место это вызывает у меня страх.
– Я боюсь призраков, – признается Уинн. – Надеюсь, если они там живут, но по окрестностям не шастают. Даже Поп-поп Вуши.
– Не волнуйся, Уинни. Ты в полной безопасности.
– Обещаешь?
Я перекрещиваю пальцы, чтобы она могла их видеть.
– Обещаю.
Когда мы добираемся до пляжа, от солнца остается тоненькая полоска, зажатая между темными глыбами неба и океана, так что горизонт выглядит как огромное горизонтальное печенье «Орео». Город призраков возвышается совсем рядом. Уинн крепко держит меня за руку, когда мы бежим по песку: мой старый дом впереди, и мы направляемся к нему. «Ш-ш-ш-ш… ш-ш-ш-ш-ш…» – Уинн имитирует звуки волн, перепрыгивает через узкие языки воды, которые забираются чуть дальше на берег, иногда касается их сандалиями. «Ш-ш-ш-ш… ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш…» Я указываю на старый, похожий на ящик, двухэтажный дом, для меня лучшее место в этом мире.
– Там я выросла.
– В том пурпурном доме? – спрашивает Уинн; она так взволнована, что пищит, а не говорит.
– В том пурпурном доме, – повторяю я, и мне больно, что для меня пурпур – тошнотворный оттенок серого.
– Вау-вау-вау-вау. – Она замолкает, руками обхватывает мою ногу. – Это же дом принцессы.
Сердце молотом стучит у меня в груди: я не заходила в дом с прошлого лета, и тогда, до моего отъезда, мне там нравилось, несмотря на развод родителей, и мама еще не была убийцей, и Лукас Штерн жил и дышал как все. Но – внезапно – мне надо подойти поближе.
– Хочешь взглянуть на него, Уинни? – спрашиваю я, опускаясь на колени, чтобы наши глаза оказались на одном уровне.
– Да, я хочу, Ливи. Мы вправду можем пойти туда? Можем? – Ее большие глаза сверкают.
Я встаю, беру руку Уинн в свою. Такую крохотную, такую теплую.
– Вау-вау-вау-вау.
– Уинн… перестань так говорить.
Она запирает рот на замок. И выбрасывает ключ.
Мы забираемся на дюну, которая отделяет пляж от двора дома, снимаем сандалии: так легче идти по крупному песку, лавируя между островками высокой травы. Я ищу хоть что-либо, оставленное мамой: потерянное колечко, соскользнувший с шеи шарф… но ничего не нахожу.
– Мы с мамой ходили здесь каждый день. Она несла меня, когда я была совсем маленькая. Хочешь, чтобы я понесла тебя?
– Нет, мне нравится, как пальцы проваливаются в песок.
– Только поэтому? Ты же у нас независимая дама.
– Так говорит мама. Она разрешает мне выбирать на ленч то, что я захочу. Разрешает мне выбирать пирожные.
– Да? И что тогда ты выбрала сегодня?
– М-м-м-м, с шоколадной крошкой, – сообщает Уинн. – И она разрешает мне выбрать, какой формы я хочу сэндвич, и я захотела сердечком. И она позволяет мне взять десертный нож, и я сама подре́зала ломтик хлеба до нужной мне формы. – Уинн подтягивает пижамные штаны, очень медленно, чтобы они не мешали ей втыкать пальцы в песок.
Тут в голову приходит мысль, что Хитер действительно хорошая мать. Воспитывала Уинн сама, после всего, что случилось, и никогда не жаловалась. Сильная женщина. И я думаю, что отчасти понимаю, почему папу тянет к ней. Почему он в ней нуждается. Почему она хорошая для него пара.
– Моя мама тоже разрешала мне выбирать ленч, но я не помню, чтобы когда-нибудь вырезала из хлеба сердечко. Так что тебе очень повезло. – Я указываю на зазор между землей и домом, установленным на сваях, фута в три. – Мы там прятались и играли.
Мы останавливаемся. Уинн заходит под дом.
– С Райной?
– И со Штерном. – Я тоже залезаю под дом, и мы сидим на земле, бок о бок.
– Ты до сих пор с ними играешь? – спрашивает Уинн, набирает горсть мягкой светлой земли, высыпает.
– В каком-то смысле. Но все иначе, когда ты взрослеешь, Уинн.
– Как это? – Уинн морщит носик.
– Становится сложнее. И твои друзья меняются… и ты меняешься. – Но я не озвучиваю: «И ты влюбляешься, и они целуют тебя, и говорят, что это всего лишь ошибка, и они умирают, и твои глаза перестают видеть цвета».
– Ох. – Уинн берет меня за руку, ее глаза большие и испуганные. – Мы можем идти дальше?
Мы проходим вдоль боковой стены необычного и прекрасного пурпурного дома, в котором я выросла; большая луна уже поднялась позади нас. Комары висят плотными стаями. Уинн пытается отгонять их всем маленьким тельцем: извивается, когда они переходят в атаку. Я словно накрыта туманом детства: маленькая, где-то испуганная, но при этом чувствую цельность и защищенность.
Лужайка. Подножие пальмы, огород, где мама выращивала овощи и целебные растения, засыпаны опавшими листьями, мусором, осколками стекла. Несколько окон разбиты, трещины змеятся по стеклам там, где они не вылетели, на парадной двери надпись краской из баллончика: «Детоубийца. Дьявол. 666. Я НАДЕЮСЬ ТЫ СГНИЕШЬ».
Мне хочется закрыть глаза Уинн, но я этого не делаю. Я застываю. Потому что кто-то идет к нам с другой стороны дома… женщина, маленькая и сгорбленная. Она катит перед собой тележку для покупок из торгового центра и что-то бубнит, похоже, обращаясь к нам. Уинн обнимает мою ногу.
– Кто это, Ливи?
Я кладу руку ей на голову.
– Не волнуйся. Не волнуйся. Это… – Я отрываю ее от моей ноги, беру за руку, и мы уходим тем же путем, которым пришли. Колеса тележки скрипят: женщина следует за нами. В тележки позвякивают банки и бутылки.
– Chica[33], – хриплый, с сильным акцентом голос мне знаком, так же, как согнутая спина и торчащие во все стороны волосы, в лунном свете напоминающие нимб. Конечно, кто еще бродит по этому участку берегу днем и ночью, собирая «сокровища». Я поворачиваюсь к ней. К Медузе.
– Мне нечего дать тебе, Медуза. Извини. – Я крепко держу Уинн за руку. Та смотрит на бомжиху, широко раскрыв глаза, и сосет большой палец. Я тащу ее за собой. Колеса тележки скрипят следом.
