— …десятка два столовых сервизов, — докончил голос в трубке.
Что-о?! Нет, положительно убью и Сашку, и Женьку! Да за такие шутки!..
— Простите, Виктор Николаевич, — после легкой паузы продолжил телефонный собеседник. — Мой шеф предупредила, что объемы могут показаться вам мизерными. Она просила передать вам…
Передать?!
— …что, несмотря на небольшое количество, объем заказа в ценовом выражении может быть для вас интересен. Хотя мы, конечно, прежде всего хотели бы получить от вас калькуляцию в соответствии с нашим техническим заданием и уже от нее танцевать…
Ох, стервецы!
— Боюсь, меня это не устроит, — холодно произнес Виктор. — Я мелочами не занимаюсь. Всего доброго.
— Жа-аль, — протянул голос. — Анастасия Сергеевна будет очень расстроена, если нам придется обратиться на Пушкинский завод…
— Кто такая Анастасия Сергеевна? — уже раздраженно спросил Серебряков.
— Как, разве я не сказал? — до предела искренне удивился собеседник. — Анастасия Сергеевна Серебрякова. Владелица нашей фирмы…
— Антон Геннадьевич, мне нужна помощь…
Что-о? Я не поверил своим ушам. Железному Серебрякову нужна помощь?
— Я весь к вашим услугам, Виктор Николаевич, — ответил я как мог предупредительней.
— Разрешите подойти к вам? — вот ведь так и остается у него это неистребимое военное: «разрешите»!
— Когда вам удобнее?
— Ну… — он замялся. — В общем, не принципиально. Но мне самому хотелось бы поскорее. Знаете, как перекат в реке — хочется поскорее преодолеть, чтобы спокойно плыть дальше…
Эге, что-то серьезное! Какие поэтические сравнения!
— Виктор Николаевич, приходите в любой момент. Лишь бы у меня не было приема. Вот, скажем, в тринадцать двадцать вас устроит?
Он помолчал. Возможно, вспоминал, нет ли чего-то назначенного на это время. Потом решительно произнес:
— Хорошо. В тринадцать двадцать я у вас.
…За две минуты до назначенного срока за окнами прошуршал его серебристый «Мерседес». Люблю людей точных, хотя… По нынешней-то Москве… Каюсь, сам уже стал бояться назначать точное время. Где влипнешь в пробку, предсказать невозможно!
Но здесь, на Рублевке, попроще. Хотя тоже стало напряженно. Иногда приходится нагло ехать по правой обочине…
Серебряков выглядел несколько осунувшимся, угнетенным. Что, интересно, произошло? Неприятности по работе? Или, как я в глубине своей души надеялся, мысли о том, как наладить мир в семье, покоя не дают?
— Антон… разрешите без отчества? Начну без обиняков, — решительно произнес мой посетитель. — Мне нужно, чтобы вы помирили меня с Настей.
Пальцы рук сами собой сцепились. Так-так-так… Не совладал с неожиданностью. Хотя должен был ожидать. Все, в общем, к тому и шло. Настя себя нашла. Нашла в профессии, в жизни. Муж же ее, скорее, себя подрастерял. По крайней мере, внешне. Что ж, потенциалы их несколько выровнялись. У одной стало больше дел в жизни и уверенности в себе. У другого — меньше апломба и самоуверенности.
— Я боюсь… — мне показалось, что он поперхнулся, или это на самом деле было? Впрочем, я тоже готов был поперхнуться. «Железный» Серебряков боится!
— Я боюсь, — повторил он настойчивее, словно распробовав это слово на вкус, — что не сумею найти нужные слова… чтобы вернуть ее. Я просто даже не знаю, что ей сказать. А каяться не хочу. Стыдно.
— Каяться?
— Да! За все прочее… В общем, тоже. К тому же — уже раскаялся. Наталью… ну, эту. Выгнал. К тому же, как выяснилось, она оказалась засланным казачком. Креатурой Владимирского.
Ох ты, господи! Я чуть не подпрыгнул. Как здорово это облегчает дело! Пусть это немногое изменит в реальности, но зато это очень много способно изменить в восприятии апостериори. Анастасия, конечно, любит своего мужа и простила бы его без дальнейших условий, но на памяти долго — если не навсегда — оставался бы черный след. Как это было? «Он же предал меня!» «Я не собираюсь его прощать!» А теперь все значительно легче! Теперь муж не предатель, добровольно покинувший родные пенаты ради чужого женского тела… а жертва сложной интриги хитрого и коварного врага. Да, жертва, не сумевшая распознать вражеские замыслы, — но тем больше к ней сострадания. А от сострадания в женском сердце — полшага до прощения.
— Но не это главное, — между тем с трудом продолжал Серебряков. — Я понял одну вещь. Врать не буду, прежней ослепительной страсти у меня к Насте нет. Но, знаете, Антон, зато появилось твердое и четкое осознание настоящей тяги к ней. Именно как к жене. Не потому, что у меня сейчас тяжелый период… и в делах неудачно… а она в телевидении такая блестящая. И фирму открыла. Это неважно. Меня много раз валили с ног, но я всегда поднимался. В другом дело. — Он помолчал. Потом тихо произнес: — Но без нее мне, оказывается, пусто…
* * *
Я проводил Виктора обещанием стать его посредником в прямых переговорах с Анастасией о восстановлении отношений. Договорились встретиться завтра в тихом ресторане на Никитской, чтобы обговорить все детали и согласовать примерно, что нужно будет ему сказать своей жене.
Затем я позвонил Насте и сказал, что курс терапии, на который у нас с нею был подписан контракт, практически закончен. Остался лишь один сеанс, и я хочу пригласить провести его в ресторане, отмечая окончание процесса излечения и ее выздоровление.
Сначала она испугалась — словно ей было страшно отпустить руку, помогавшую идти. Но затем дала себя убедить, что отныне она в состоянии шагать дальше сама.
Ее вопрос: «А как же теперь с Витей?..» — я лихо пресек непарируемым утверждением, что она теперь более чем готова с ним разговаривать на равных. А прощать его или не прощать — тут психотерапевт на свою совесть ни того, ни другого варианта принять не может.
Больше времени занял процесс объяснения ей, как найти тот маленький ресторанчик на Никитской, где я уже заказал столик номер восемь.
А потом я до конца вечера рисовал на экране подобие открытки с надписью всего лишь в несколько слов, которую завтра должен был вручить официант посетителям за восьмым столиком. Всего-то должно было стоять на ней:
«А сейчас скажите друг другу: «Теперь я знаю точно: я люблю тебя!»
Долго провозился. Ну, плохо я владею «фотошопом»!
Борис Семенович брезгливо рассматривал своего сына. В эти утренние часы тот был похож на человека, за спиной которого — тяжелая работа. Низко нагнувшись, странно накренившись, как будто он противостоял штормовому ветру, Леня плелся через двор, стараясь не встречаться глазами с отцом. Он выглядел совершенно опустошенным и, несмотря на свою «униформу» крутого рокера, очень старым.
— Ну? — осведомился отец. — И где же мы были?
— Это было стрессово, — сказал сын после длительной паузы каким-то падающим голосом. Одновременно он попытался гордо распрямить сжатые в кулак пальцы левой руки.
Не получается. Вытянутая рука дрожит.
— Сволочь! Да ты посмотри на себя! — окончательно вскипел Борис Семенович. — Опять нажирался всю ночь? Где, с кем?
Сын попробовал придать своему облику более человеческий характер. Он тяжело поднял голову и мутно посмотрел отцу прямо в глаза.
— Сволочь… у тебя в доме живет. Понял?
И аккуратно, стараясь не задеть, шаркающей походкой обошел его и направился ко входу в особняк.
Владимирский с трудом удержался от того, чтобы не ударить этого урода. Аж зубы скрипнули. Да что толку? Сынуля сейчас в состоянии полной невменяемости. Что бей, что кол на голове теши… Пусть выспится. Придет в себя. И надо срочно решать вопрос с клиникой. Пока не поздно. Где-нибудь в Швейцарии, чтобы режим немецкий, построже. Чтобы ни капли. «А то как бы дело не дошло до чего похуже спиртного, — боязливо подумал он. — Пока что сын не наркоман, слава богу, это Владимирский проверил. Но… Ладно, марихуаной они, похоже, все балуются. Все Голландию в пример приводят. Но ежели это что посильнее, да на фоне алкоголя…»
Оскорбление в адрес Ларисы он пропустил мимо ушей. Сын органически не переваривает его новую жену. Ладно бы, любил свою мать! Нет, ту тоже не любит. Но на Ларису просто крысится постоянно. Настолько, что даже обедать вместе не могут. Уж сколько он ни предпринимал попыток организовать что-то вроде традиции тихих семейных обедов по воскресеньям! Была у него идейка устроить впоследствии нечто вроде дворянского салона. Как там? — «по четвергам они давали обеды, на которые собирались лучшие люди общества». Вот и тут так можно было бы.
Молодая красивая хозяйка. В углу кто-то тихонько играет на рояле. За столом политики, писатели, артисты. Слава богу, немало их тут, вдоль Рублево-Успенского! Журналистов изредка приглашать, лучше западных, художников каких… Чтобы дом стал знаменит, как некий центр нового аристократизма.
