Все разошлись без слов. Под ногами розовели тени, отбрасываемые садящимся солнцем. Через несколько минут застонал генератор. Еще полчаса спустя зажегся фонарь.
Утром шелковый полог опять оказался сухим - не было ветра ни с моря, ниоткуда вообще; над бескрайней пустыней поднималось солнце - ясный диск на сухом небе. Чуть позже вспенились миниатюрные вихри. Один прошел по гребню дюн. Белами не спал. Какое-то время он наблюдал за крошечным торнадо. Заметив, как желтеет весь южный край неба, он разбудил остальных, но ветер настиг их прежде, чем они встали на ноги. Как и раньше, он накинулся на дюны, пока они не закурились песком.
Таунс бросился к мотору закрывать воздухозаборник. Песок больно стегал по оголенным ногам. Кто-то пытался перекричать шум песка, ударявшего по фюзеляжу, - бегающие фигурки едва проглядывали сквозь пелену. Стрингер с куском ткани взбирался на заднее пассажирское сиденье с наветренной стороны, но не удержался, упал, и ткань взмыла на ветру. Под крыло побежало оранжевое пламя от перевернутой горелки. Загорелся бачок с маслом, трепеща на ветру и едва не доставая языком пламени топливного бака; лишь в последний момент огонь повернул к дюнам. Кроу ринулся к испарителю - из трубки пролилась жидкость. Он бросился спасать оставшееся.
Небо стало темно-охряным, и "Феникс" обратился в тень. Порывы ветра поднимали и опускали левое крыло. Зазвенел натянувшийся трос. Все спрятались в салоне, закрыв на задвижку дверь. Глаза жгло, но в организме не было воды, чтобы промыть их; песок набивался в рот, но слюны тоже не было.
Буря прорывалась сквозь щели в металлической обшивке, неся с собой песок. Прильнув к иллюминатору, Моран наблюдал, как поднимается и опускается левое крыло, прогибаясь от края до середины. Над крылом то расслаблялся, то натягивался трос, взвизгивая, как огромная гитарная струна. Моран оторвался от стекла и спросил Стрингера:
- Можно что-нибудь сделать - там?
Глаза на сморщенном бледном лице были спокойны:
- Ничего.
"Феникс" стоял крылом к ветру, принимая на себя удар под худшим из возможных углов. Повернуть самолет было не в их силах. Ему оставалось только выдерживать натиск. Моран думал; вот она, мечта Стрингера. Даже сейчас он не знал, как оценивает конструктора; может, все же где-то там в нем было сердце; или это был только полый сосуд, наделенный мозгом; или аскет, черпающий вдохновение в механических игрушках, или человек на грани сумасшествия. Но кем бы он ни был, у него была своя мечта. Сейчас ее треплет буря, и он ничего не может предпринять.
Кроу свернулся на полу, прижимая к себе обезьянку, почесывая ее крошечную головку, успокаивая ее. Сержант спросил Белами:
- Эту штуку разобьет?
- Вполне может разбить.
- Знаешь, мне жаль его. - Он кивнул в сторону Стрингера.
- Мне тоже.
Песок пробивался сквозь щели. Бумаги, оставшиеся после Кепеля, разметало по полу, и Белами собрал их, обратив внимание на заголовок одного из листов - "Белая птица". Он попробовал читать дальше, но не хватило знания немецкого, он свернул листы и сунул их за сиденье.
Свет в салоне стал горчично-серым; лица пожелтели. Время от времени они смотрели в иллюминатор на колеблющееся на ветру крыло и отворачивались.
- Знаю, чего тебе хочется, бедняга Бимбо. - Голос Кроу тонул в завываниях. - Тебе хочется попрыгать на зеленом деревце, хочется большого кокоса, полного молочка, так ведь? И чтобы было много других маленьких Бимбо, чтобы можно было резвиться на ветках. Чтобы журчала речка, а ты бы сидел на бережку и ждал, когда пройдут коровки...
Кроу никогда не употреблял грубых выражений при Бимбо - он ведь еще маленький.
- Вот чего тебе хочется. А дядя Альберт может только тебя почесать. Ничего, потерпи...
Самолет содрогнулся - раздались новые звуки: вместе с левым крылом стало колебаться и правое, ударяя в крышу кабины управления. Они слушали удары, считали секунды между ними, молились, чтобы они прекратились. Удары продолжались.
"Двадцать шестые сутки. Суббота. Работали всю ночь. Утром росы не было. Жажда очень сильная. Теперь песчаная буря сотрясает весь самолет. Пишу это во время бури, все укрылись в самолете. Боже, как воняет обезьянка Альберта! Но я понял, что он хочет. Обезьянка была Роба, и ему не хочется, чтобы она умерла раньше нас".
Страшный стук прекратился. Белами захлопнул дневник и через проход между креслами направился к генератору. Через минуту генератор завыл, как пропащая душа в пучине.
Отупевшие, скованные замкнутым пространством, некоторые из них впали в тяжелый сон. Тилни сидел спиной к грузовому отсеку, сомкнув веки и склонив набок голову. Его губы непроизвольно шевелились. Сержант в очередной раз чистил револьвер. Стрингер смотрел в иллюминатор. Его глаза медленно мигали в такт колебаниям крыла, как будто каждое движение век было рассчитано по какой-то формуле. Лицо покрывала свежая щетина: утром у него не было времени побриться.
- Легчает, - заметил Моран. Желтизна за иллюминаторами светлела.
Кроу поднял голову. Ему привиделись деревья и речка. Интересно, где Белами, подумал он. И услышал звук генератора.
Трос перестал выть. Ветер успокаивался. В иллюминаторах небо и весь окружающий мир были золотистого цвета.
Моран отодвинул задвижку и открыл дверь. Первым вышел Стрингер, уже водрузив на голову носовой платок.
- Нет навеса, - сказал кто-то.
Кроу обошел вокруг и понял, что парашютного шелка они лишились навсегда. Унесло куда-то за северные дюны. До конца дня им будет не хватать тени, а если выпадет роса, то они соберут на галлон-другой меньше воды. Прошло уже трое суток после последней полной выдачи - но и тогда воды было только по пинте.
Кроу направился в тень крыла, где собрались все. Таунс обнаружил песок в воздухозаборнике: тряпки сдуло ветром. Спустился с хвоста Стрингер. Когда началась буря, он хотел укрыть соединения рычагов, но не удержался и упал. Минут десять он осматривал узлы и рычаги, потом ушел в тень под крыло.
- Самолет выстоял. - В тоне Стрингера не было гордости, его голос вообще никогда ничего не выражал. - Переднее и заднее соединения забило песком, налипшим на смазку. Придется промыть бензином и смазать заново. Нужно прочистить и воздухозаборник.
Таунс отозвался:
- Сделаем это ночью. Ночью сделаем все, что нужно.
- Разумеется. Не вижу проблем. - И ушел в салон.
Белами спросил:
- Альберт, остались силы?
- Как у мышки. А что надо?
- Надо снова поставить дистиллятор.
Принесли ткань для фитиля, выгнули из металлической пластины новую горелку, установив испаритель и бутылку, на этот раз под хвостовым крылом, подальше от топливных баков. Уотсон начистил новый солнечный отражатель - старый унесло ветром. Работали медленно, каждые несколько минут делая передышку. Когда приходилось выходить из укрытия, шли напрямую под палящим солнцем.
Моран взял из своего багажа бумагу и карандаш, уселся под крылом. Отметив крестиком место аварии и окружив его подковой дюн, он именами обозначил место трех могил: Сэм Райт, Ллойд Джонс, Отто Кепель. По другую сторону восточных дюн нарисовал скелет и пометил: верблюд. Поблизости нанес еще две могилы - Харрис, Лумис. Если им удастся выбраться, на поиски тел будет послана команда. Если они поднимутся в воздух и разобьются, но не сгорят, то эту карту найдут при нем, если их вообще найдут. На обратной стороне он дал подробные разъяснения, добавив в самом конце: "Кобб и Робертс потерялись где-то в южном направлении, в пределах ста миль от базы. По отдельности. Не захоронены".
Шатаясь, прямо под солнцем пошел в салон. Там, держа на коленях лист металла, сидел Стрингер, склонившись над бумагами и чертежами. У его ног лежали какие-то журналы и каталоги. Он был поглощен работой и не заметил, как Моран прошел между разломанными сиденьями к тому месту, где хранились бумаги Отто Кепеля и письмо, адресованное отцу, матери и Инге. Нож, зажигалку и ключи он тоже положил к себе в карман: семье, в ее горе, захочется иметь на память эти мелкие предметы, к которым прикасались его руки. Нож Моран очистил, и они никогда не узнают его последнего назначения. Письмо и листы полетных рапортов уложил вместе с картой.
Стрингер даже не поднял головы, когда штурман проходил мимо него. Сержант спал. Тилни лежал на спине с открытыми глазами.
- Мы улетим завтра? - спросил он.
- Ровно в восемь, малыш. Не опаздывай.
Моран заметил, что в глазах юноши больше нет страха. Видно, для страха, как и для горя, есть свой предел: душа, как и тело, способна самоизлечиваться. Или же его примитивная вера в бога, который и пальцем не пошевелил ради капитана Харриса, - воплотилась теперь в Стрингера, конструктор сейчас олицетворял ту сверхъестественную силу, которая способна их спасти. Можно найти с десяток объяснений, но это не так и важно, раз страх прошел.
- Лью, - Таунс не спал, хотя ночью работал больше других. - Я вот о чем думаю. Надо вернуть патроны в обойму.
