Юлия любовалась своим городом, который все больше снисходительно поругивали. Шатова-то была уверена, что столица в ответ посмеивается над критиками и недругами: она так много видела и пережила, что, как в известной истории о Раневской и Моне Лизе, «сама могла выбирать, на кого производить впечатление, а на кого нет».
Галина Карзанова и ее муж Роман усадили сыщицу пить чай, как добрую знакомую. От сообщения о гибели экстрасенса и попытке отравления Сверчкова просто потеряли дар речи и стали выразительно переглядываться.
— Просто в голове не укладывается, — трясла подновленным перманентом Галина, будто пытаясь-таки информацию как-то переварить.
— Это я вам скажу, — в который раз произносил ее муж.
Люша решительно отодвинула чашку и, сцепив руки, серьезно приступила к расспросам.
— Да, очевидно, что гибель Виктории таит массу вопросов. И нужно искать на них ответы. Сосредоточимся на первом. Ваши впечатления о визите чародея Мячикова?
— Это я вам… — завел свое страдающий одышкой и грузный Роман, но его прервала Люша:
— К сожалению, вас не было, Роман. Но вы, Галина, могли заметить что-нибудь, ускользнувшее от моих глаз.
Карзанова беспомощно смотрела выпуклыми глазищами на сыщицу.
— Я совершенно ничего не помню! Все как в тумане. Как дурной сон. Какой-то смешной мужчина. Крики… Потом Валя мечется… Олег злой. Непривычный.
— А что показалось вам непривычного в Стрижове?
Карзанова перевела затравленный взгляд на мужа, будто ища у него поддержки.
— Это я вам скажу — необычная обстановка… — изрек с натугой Роман.
— Да! Его, видимо, потрясла обстановка, крики все эти. Он мальчик интеллигентный, вежливый, а тут… — Галина схватилась за фразу мужа, как за спасительную соломинку.
— А вы не заметили, чтобы Стрижов брал или трогал что-либо в кухне? Ну, например, нож?
— Что?! Зачем?! — испугалась «свидетельница».
— Подозреваете, — с удовлетворением констатировал Роман и в волнении поднялся с табурета, чтобы взять сигареты с зажигалкой, лежащие на подоконнике.
— Вы думаете… Что? Олег? Мог? — Карзанова клонилась, будто вдалбливала собственные восклицания себе в голову.
Шатова отстранилась от впечатлительной женщины, скрестив руки на груди:
— Мог или Олег, или Анатолий Сергеевич. Ну не мы же с вами?
— Х-хе! Это я вам скажу! — воскликнул хозяин дома, подавившись дымом.
— У нас нет мотива — я об этом, — невозмутимо пояснила сыщица.
— Ром, накапай мне пустырника, — придушенно обратилась Галина к супругу.
Тот не обратил на ее слова никакого внимания и выдвинул свою версию:
— А случайным совпадением не может быть?
— Убийство, отравление и прыжок Виктории? — почесала острым ноготком под носом Люша.
— Это да… Я скажу… — Мужчина пускал клубы дыма в форточку, сокрушенно качая головой.
И Шатова приняла решение, взглянув на абсолютно бесполезную свидетельницу Карзанову.
— Галя, ключи Валентин у вас не забирал?
— А? Ключи? Нет, вон они, в коридоре.
— Знаете, я хочу посмотреть кое-что в квартире Михайловой!
После сеанса ясновидения в доме остался легкий беспорядок. Сдвинутые стулья, немытые чашки в кухне, раскрытый ежедневник у телефона на столике в большой комнате. Люша покрутила книжку в руках, полистала ее. Ежедневник принадлежал Валентину: летящий крупный почерк, ни одного просвета между строчками. Круг знакомств и широта интересов режиссера впечатляли. Три разноцветные наклейки-разделители были прилеплены к особо значимым для хозяина страницам. Информация о людях, с которыми он был связан по эфиру, разместилась на странице с красной наклейкой. «Родственная» страничка венчалась зеленой. Оранжевая была предназначена автомобильным контактам: оказывается, Михайлов был активным членом клуба любителей автомобиля «Тойота». Глядя на яркие полоски, сыщица вдруг замерла, смешно раскрыв рот, а потом бросилась выкапывать мобильный из сумки.
Светлана долго не подходила. Наконец, перекрикивая младенческие вопли, раздраженно сказала:
— Да.
— Я, конечно, разбудила Егора, — повинно произнесла Шатова.
— Да ничего не разбудила! Он полчаса орет: совсем мы с животом замучились, — мадам Быстрова пребывала в крайней степени взвинченности.
— Светулик, прости, что от меня не помощь, а глупости, но мне архиважно задать тебе вопрос.
— Подожди, — буркнула Светка и через несколько мгновений крик Быстрова-младшего отдалился, а потом и вовсе стих.
— Уложила? — с изумлением спросила Люша появившуюся в телефоне подругу.
— Да какой там. В кровать отнесла, а сама на кухне уселась. Ну, давай, живо!
— А он пусть орет?
— Короче, Шатова, без лирики и по делу.
Характер Светланы явно закалялся под воздействием жизненных обстоятельств.
— Света, вспомни, когда мы учились в институте, существовали или нет цветные разделители страниц? Ну, полоски клеящиеся, яркие? У Котьки все тетради в них.
— Не-ет, — уверенно сказала Атразекова. — Двадцать лет назад и в тетрадях-то особого разнообразия не наблюдалось. А что?
Люша не дала ей договорить.
— Если по делу, то это все. Я, может, попозже позвоню. Или даже приеду. Ты как, после курсов английского помнишь что-нибудь?
— Ну, что-нибудь помню. Перед родами с Рексом Стаутом мучилась. И его американским английским.
— Ты читала в подлиннике американский роман?
— Пыталась, — вздохнула Быстрова. — Ну все, звони позже, а то малой у меня лопнет от натуги.
И мамаша поспешила к беспокойному отпрыску.
А Люша, схватив стул, подтащила его к шкафу-купе в прихожей и распахнула левую сторону. Тетрадь Виктории с прилепленными к корешку наклейками находилась именно тут. И это тогда, при обыске, породило в Люше ощущение «недосмотренности», нестыковки. Учебная тетрадь сорокапятилетней Михайловой, закончившей иняз в 1989 году, когда очереди за самым необходимым измерялись километрами, НЕ МОГЛА содержать канцпринадлежность двадцать первого века!
Тетрадь нашлась в самом низу. Все правильно: Люша перебирала каждую бумажку, потому верхние оказались внизу, и сыщица засунула тетради в шкаф новой стопкой. Раскрыв обложку, Люша задохнулась от предчувствия скорого раскрытия тайны. Не только пестрые полоски, зачем-то прихватывающие переплет тетради, говорили о ее современности: увесистая книжица представляла собой ежедневник за 2010 год. И предназначался он не для деловых записей, а для личного дневника, который женщина вела на английском языке! Первые фразы Люша перевести смогла.
I can’t tell it to anybody, and it kills me.
Я не могу никому этого рассказать, и это убивает меня.
Спрыгнув со стула, Шатова прошла в кухню и, заварив чай, принялась сосредоточенно изучать тетрадь. Понимала она до обидного мало: острый почерк Виктории, множество сокращений и, конечно, убогие знания сыщицы не позволяли ей понять и двадцати процентов написанного. Конечно, можно было воспользоваться большущим словарем, который стоял в холле на книжной полке, но тратить уйму времени на перевод хотя бы и двух страниц?! Нет, на это у Люши терпения не хватало. Очевидно, дневник она начала вести, вернувшись из Крыма после трагедии с дочерью. Никаких дат. Только названия и имена: Севастополь, Лиза, Олег, Марго.
Отложив ежедневник, Люша принялась за чай, чтоб немного отдохнули глаза и мозги. Три сушки «Челночок», две чашки каркадэ — и сыщица приняла решение по-другому анализировать текст: не сплошь по строкам, а точечно, выискивая только знакомые слова. Метод мгновенно принес сенсационный результат. Даже несведущему в английском было бы понятно значение слова suicide. Оно повторялось на нескольких страницах, стоя рядом с именем Лиза. Значит, Михайлова знала, что с дочерью произошел не несчастный случай! Знала, но от кого? Ведь в Севастополь молодая чета поехала без бабушки и дочери, вдвоем. Значит, обо всем рассказал Михайловой зять. Или он и пытался скрыть самоубийство Лизы, а материнское сердце чувствовало ложь? Быть может, Виктория нашла доказательства вины Стрижова лишь сейчас?! Он спровоцировал трагедию, «довел до самоубийства» ее единственную дочь, и мать попыталась отомстить? Возможно, угрожала уголовным делом или даже физической расправой. Зная железный характер бизнес-леди — не такое уж невозможное предположение.
Люша представила смазливое и надменное личико историка. Олег умудрился завести интрижку на глазах жены? Всякое бывает. Но не всегда это приводит к столь роковым последствиям. Шатова захлопнула дневник и решительно встала с ротангового кресла. Нужно тщательно перевести текст, и как можно скорее, чтобы, вооружившись информацией, допросить Стрижова. У него был — в этом сомнений не оставалось — мотив для убийства! Теперь и его реакция на мячиковское упоминание «Олежки» вполне понятно, и убийство экстрасенса, и покушение на Сверчкова, который, видимо, что-то подозревал, укладываются в эту стройную версию. Вот только кухонный нож с волнистым краем. Таким режут хлеб. Смешно предполагать, что Олег мог принести его с собой. Вот перочинный смог бы, но…
