– Ви есть русски партизан?
Плюгавый обер-лейтенант, который был по плечо Алексею, с брезгливой миной смотрел на оборванных, исхудалых пленников.
– Отвечайт! Ви есть бандит! Болшевик! Руссиш швайн…
– Господин офицер, – Алексей ступил вперед и обратился к обер-лейтенанту на чистом немецком языке. – Мы не партизаны. Мы русские солдаты. И, как вы знаете, нас взяли безоружными.
– О-о, вы говорите по-немецки? – от неожиданности округлил глаза обер-лейтенант. – Вы немец?
– Нет, русский.
– Тогда откуда у вас берлинское произношение? Вы меня не обманете! Вы – немец!
– Язык Гете и Шиллера, господин офицер, в России знают многие. Знают и любят.
– Такого языка нет! У немцев теперь один язык, на котором говорит наш великий фюрер!
Дверь блиндажа, где допрашивали Алексея и его товарищей, отворилась, и вместе с облаком морозного воздуха на пороге появился высокий грузный офицер, одетый в собачью доху.
– Господин капитан! – вытянулся в струну обер-лейтенант. – Наши разведчики взяли в плен русских партизан…
– Нельзя ли тише, обер-лейтенант… – поморщился капитан и устало присел у стола. – Если это партизаны, почему они здесь? Вас знакомили с приказом генерал-фельдмаршала фон Рейхенау?
– Так точно, господин капитан…
– И за чем задержка? Вывести подальше и расстрелять.
– Я думал, господин капитан…
– Вам не нужно много думать, Шнитке. Предоставьте это своим командирам. И приготовьте рапорт на имя командира полка, почему до сих пор вы не соизволили предоставить в распоряжение штаба русского "языка".
– Но, господин капитан, третий поиск на этой неделе и безрезультатно. Русские закрыли все проходы, а через минные поля пробраться невозможно. Вчера снова пытались. Погиб ефрейтор Ганс Хольпрехт – подорвался на мине.
– Меня эти подробности не интересуют! В следующий раз разведчиков поведете лично вы, Шнитке. Это приказ.
– Слушаюсь, господин капитан.
– А этих – убрать…
– Господин капитан! – Алексей почувствовал, как бешено заколотилось сердце в груди: неужели все? Неужели смерть? Так близко быть у заветной цели и так глупо погибнуть. А так хочется жить… Жить!
– Господин капитан! Вас неправильно проинформировали. Мы не партизаны.
– Вы хорошо говорите по-немецки, – как будто и не удивившись, сказал капитан, впервые внимательно посмотрев на пленников. – Так кто же вы тогда?
– Мы русские солдаты.
– Русские солдаты в тылу немецкой армии? Разведчики?
– Нет, военнопленные.
– Тогда каким образом вы оказались в расположении полка? Без конвоя?
– Мы отстали от колонны.
– Попросту говоря, сбежали. Не так ли? Молчите… Так что же вы хотите?
– Чтобы с нами обращались, как с военнопленными. Согласно конвенции…
– На русских конвенция не распространяется, к вашему сведению. Тотальная война. И мне, поверьте, жаль: я всего лишь выполняю приказ. А в немецкой армии приказы не подлежат обсуждению. Все, разговор закончен. Увести!
Капитан запахнул доху и направился к выходу из блиндажа. Неожиданно у порога он остановился в раздумье, затем скомандовал:
– Отставить! Шнитке, вы мне тут сетовали на минные поля… Ну что же, это, пожалуй, выход… Саперы есть среди вас? – глядя в упор на Алексея, спросил немец.
– Саперы? Нет…
– Жаль… Впрочем, не суть важно. Дадим вам шанс… Шнитке!
– Слушаю, господин капитан!
– Хорошо покормить их и пусть приведут себя в порядок. В теплый блиндаж под охрану. Завтра утром в десять часов зайдите ко мне, обер-лейтенант…
– Не пойду! Лучше пуля, чем так! – кричал в исступлении Никифор.
– Я не предатель, – коротко отрезал Дато и застыл неподвижно в углу блиндажа, где беглецов под стражей держали уже вторые сутки.
Гриценко как обычно промолчал, только вздохнул тяжело, но видно было, что он поддерживает своих товарищей.
– Вы меня считаете предателем? – глухо спросил Алексей.
Дато и Никифор молчали, только Гриценко, поерзав на березовом чурбаке, заменявшем ему стул, ответил:
– Та хватэ вам, хлопци, скубтыся… – вновь завздыхал: – Ох, и вмыраты не хочеться…
На допросе Алексей не сказал немецкому капитану правду: среди них был сапер, Никифор. Кроме него, в этом деле неплохо разбирался и Гриценко, который служил оружейным мастером авиаполка, не говоря уже об Алексее, который во время боев с финнами был включен в отряд особого назначения, где доскональное знание военной специальности минера было делом само собой разумеющимся.
Лейтенант Шнитке объяснил ситуацию предельно кратко: или немедленный расстрел, или они пойдут впереди разведгруппы через минные поля. В случае удачного исхода поиска им будет сохранена жизнь.
Накормили досыта. Снабдили вонючими румынскими сигаретами и теплым шерстяным бельем, бывшим в употреблении, но вполне добротным.
Когда озадаченный таким необычным обхождением Никифор спросил у Алексея, чем все это вызвано, вот тут-то и разразилась настоящая буря внутри блиндажа: Никифор и Дато засыпали Алексея упреками за то, что он раньше не объяснил им причины странных милостей немцев.
– Выслушайте и поймите меня… – голос Алексея срывался от волнения. – Умереть мы всегда успеем. Большого ума для этого не нужно. Конечно, лучший и желанный вариант – остаться в живых, добраться к своим и снова с оружием в руках бить фашистов. Но коль так уж получилось, что мы не вольны осуществить свои замыслы, как нам хотелось бы, приходится выбирать из двух зол меньшее…
– Алеша… – перебил его Никифор. – Неужели ты… ты расчистишь им дорогу и будешь прикрывать своим телом этих выродков от пуль только ради того, чтобы снова очутиться в лагере?
– А разве я так сказал? – Алексей перешел на шепот. – У меня есть план, только верьте мне, друзья…
Заминированное поле клином вгрызалось в молодую березовую рощицу. Нетронутая белизна снежного покрова, казалось, отражала крупные звезды, усеявшие небосвод.
Ползли цепью. Вслед за каждым из них метрах в двадцати полз немецкий разведчик, держа в руках тонкую, но прочную пеньковую веревку, привязанную к ноге пленника замысловатым узлом. Малейшее отклонение от маршрута – смерть. Неповиновение приказам немецких разведчиков, которые передавались с помощью страховой веревки (одно подергивание – стоп, два – вперед), – смерть.
До минированного поля шли на лыжах. Хорошо тренированные немцы, одетые в маскхалаты, казались бестелесными призраками, так бесшумно и уверенно скользили они среди сугробов. Такие же маскхалаты напялили и на пленников.
"Неужели так просто взяли и пошли в поиск? Неужели немцы до такой степени наивны, чтобы понадеяться на нас? – мысли не давали покоя Алексею. – Неужели так уверены, что ради жизни мы готовы на предательство?".
Он прикидывал расстояние, которое они прошли, и все больше убеждался, что до переднего края чересчур далеко: несмотря на затишье на их участке, ночное небо слева и справа изредка прочерчивали святящиеся нити ракет. Судя по направлению траекторий (как знал Алексей из своего боевого опыта, их обычно пускали ночные дозоры немцев), передовые охранения врага были по крайней мере в двух-трех километрах от минированного поля.
"Неужели проверка?" – лихорадочно соображал Алексей, сознавая, что если это так и он не сможет предупредить товарищей, весь их план пойдет насмарку. То, что немецкие разведчики провели их мимо наспех отрытых в глубоком снегу окопов, где расположились солдаты, усердно изображающие стойкость арийского духа перед коварными морозами русской зимы, еще больше укрепило его во мнении, что этот ночной поиск не больше, как хитро задуманный балаган, экзамен для пленников. Этот вариант был предусмотрен в их замыслах, и Алексей тихо прокашлялся. Через несколько минут условный сигнал повторил Дато, затем Гриценко и Никифор.
"Поняли!" – радовался Алексей, когда увидел, что немцы расставили их у кромки поля цепью на приличном расстоянии друг от друга: он знал, что фронтовая разведка так не ходит.
Но оттого, что это проверка, опасность не уменьшалась – уже через полсотни метров Алексей нащупал тонкой деревянной палочкой-щупом первую мину. Значит, поле и впрямь было заминировано…
Взрыватель последней мины Алексей вынул с трудом – пальцы совершенно закоченели в тонких нитяных перчатках, которые дали им немцы. Дополз к роще и, повинуясь подергиванию веревки, неподвижно застыл, уткнувшись лицом в чахлые кустики опушки.
Хохот и шутливая перебранка заставили его оторвать отяжелевшую голову от земли – из рощи высыпали немецкие солдаты и окружили пленников.
"Вот гады!" – ярился Никифор, шепотом матерясь и растирая снегом побелевшие кончики пальцев.
– О, рус Иван, карашо! Са-пер… Сигаретен, битте… – тыкали немцы курево пленникам.
