– Слушай внимательно, Фацио, – сказал комиссар. – Я сейчас тебе в точности расскажу, что здесь произошло, а ты хорошенько запомни. Вчера вечером, около полуночи, я приехал домой, но обнаружил, что въезд в дом загородила машина, БМВ. В ней сидел вот этот синьор, в стельку пьяный. Я его привел домой, потому что за руль ему нельзя было садиться. В карманах у него не нашлось никаких документов. Я его попытался привести в чувства, но ничего не вышло, и я позвал тебя на помощь.
– Понятно, доктор, – сказал Фацио.
– А теперь сделаем так. Ты его возьмешь – благо, весит он немного, – и отнесешь в этот БМВ, сам сядешь за руль и отвезешь его в обезьянник. Я поеду за тобой на служебной машине.
– А как вы вернетесь домой, синьор?
– Придется тебе меня подвезти, не обессудь. А завтра, как только у него голова прояснится, отпустишь его.
Вернувшись домой, Монтальбано достал пистолет из бардачка, где обычно его хранил, и сунул за пояс. Потом замел веником разбитые на куски очки и телефон, завернул их в газету. Он взял совочек, который Мими подарил Франсуа, и вырыл им две ямки почти у самой веранды. В одну он высыпал содержимое газеты и закопал. В другую положил изорванные на клочки бумаги и документы, налил бензина и бросил зажженную спичку. Когда остался один пепел, он засыпал землей и эту ямку. Светало. Комиссар пошел на кухню, сварил себе крепкий кофе и выпил. Потом он побрился и забрался под душ. Ему хотелось успокоиться и отдохнуть, прежде чем смотреть записанную накануне пленку. Он вставил маленькую кассету в большую, как учил его Николо, включил телевизор и видеомагнитофон. Прошло несколько секунд, но экран оставался темным. Тогда Монтальбано поднялся с кресла и попробовал еще раз настроить аппаратуру, уверенный, что где-то отошел контакт. В подобных вещах он ничего не смыслил, а уж компьютеров и вовсе боялся. Но все осталось по-прежнему. Тогда он достал большую кассету и повертел в руках. Решив, что маленькая плохо вставлена, он попробовал вдавить ее сильнее и снова поставил в видеомагнитофон. И на этот раз на экране ничего не появилось. В чем же дело, в конце концов? Подумав, он вдруг остолбенел – в голову закралось сомнение. И он кинулся к телефону.
– Алло! – на другом конце провода раздался голос, выговаривавший каждый звук с неимоверным усилием.
– Николо? Это Монтальбано.
– Ну конечно, кто же еще, елки-палки.
– У меня к тебе вопрос.
– Да ты, чтоб тебе пусто было, знаешь, сколько времени?
– Прости меня, прости. Помнишь, ты одолжил мне камеру?
– Ну?
– Чтобы она начала записывать, какую нужно кнопку нажимать – верхнюю или нижнюю?
– Верхнюю, чтоб тебя.
Он ошибся кнопкой.
Комиссар снова разделся, надел плавки, отважно бросился в ледяную воду и поплыл. Когда на него навалилась смертельная усталость, он вдруг сообразил: не беда, что запись не вышла. Главное – что в это поверил полковник и чтобы он продолжал верить. Монтальбано выплыл на берег, вернулся в дом и мокрым заснул.
Проснулся после девяти в полной уверенности, что он не в состоянии ехать в комиссариат и заниматься повседневной работой. Надо было предупредить Мими.
– Алло! Слушаю вас! Кто имеет честь говорить?
– Это Монтальбано, Катаре.
– Собственной персоной?
– Собственной. Соедини меня с доктором Ауджелло.
– Алло, Сальво, ты где?
– Дома. Слушай, Мими, я не могу сегодня приехать.
– Нездоровится?
– Да. И до завтра лучше не станет. Мне нужен отпуск дней на четыре-пять. Можешь меня подменить?
– Конечно.
– Спасибо.
– Подожди, не клади трубку.
– Что еще?
– Я волнуюсь, Сальво. Вот уже два дня ты какой-то чудной. Что случилось?
– Мне надо отдохнуть. Вот и все.
– Куда поедешь?
– Пока не знаю. Я тебе потом перезвоню.
На самом деле он отлично знал, куда ехать. Чемоданы были собраны за пять минут, больше времени ушло на выбор книг в дорогу. Он оставил на столе записку, в которой крупными буквами сообщил Аделине, что вернется через недельку. В ресторанчике в Мазаре его встретили как родного.
– В прошлый раз мне показалось, что вы сдаете комнаты.
– Да, у нас их пять наверху. Но нынче не сезон, синьор, занята только одна.
Его проводили в просторную, светлую комнату с видом на море.
Он тут же растянулся на кровати. В голове не осталось ни единой мысли, грудь наполнилась счастливой печалью. Он чувствовал, как медленно уплывает в «страну деревенского сна», когда в дверь постучали.
– Войдите, открыто.
На пороге появился повар. Это был тучный высокий человек лет сорока, кареглазый и смуглый.
– Чем же вы заняты? Почему не спускаетесь? Я только узнал, что вы приехали, приготовил вам такое…
Что именно приготовил повар, Монтальбано уже не услышал, потому что сладостные звуки райской музыки затопили его слух.
Целый час он наблюдал, как к берегу медленно приближается лодка. Гребец энергично и размеренно работал веслами. Лодку, видимо, заметил и хозяин трактира, Монтальбано услышал его крик:
– Луичи, кавальер возвращается!
Комиссар увидел, как Луичино, семнадцатилетний сын хозяина, вошел в воду и вытащил лодку на песок, чтобы гребец не замочил ноги. Кавальер, чьего имени Монтальбано еще не знал, был одет с иголочки, даже при галстуке. На голове у него была белая панама с классической черной лентой.
– Поймали что-нибудь, кавальер? – спросил у него хозяин.
– Какая тут рыбалка!
Это был худощавый нервный мужчина лет шестидесяти. Чуть позже Монтальбано услышал, как он чертыхается в соседней комнате.
– Сюда, пожалуйста, – сказал хозяин, едва увидев спускающегося к ужину Монтальбано, и проводил его в комнатушку, где помещалось только два столика. Комиссар был ему благодарен, потому что в общем зале раздавались громкие голоса и смех собравшейся там шумной компании.
– Я накрыл на двоих, – продолжал хозяин. – Вы не будете против, если кавальер Пинтакуда отужинает с вами?
Вообще-то он был против, опасаясь, что придется говорить за едой.
Вскоре худощавый старик приветствовал его полупоклоном:
– Либорио Пинтакуда, и вовсе не кавальер.
Едва усевшись за стол, не кавальер сказал:
– Я должен вас кое о чем предупредить, хотя это может показаться невежливым. Когда я говорю, я не ем. Следовательно, когда я ем, я не говорю.
– Рад встретить единомышленника, – ответил Монтальбано, с облегчением вздохнув. Паста с морскими крабами оказалась прекраснее классического балета, но фаршированный лаврак с шафраном наполнил его благоговейным трепетом.
– Как вы думаете, такое чудо может повториться? – спросил он Пинтакуду, указывая на пустую тарелку. Трапеза была окончена, и к нему вернулся дар речи.
– Повторится, не беспокойтесь. И еще не раз, как каждый год в Неаполе закипает кровь святого Януария, – сказал Пинтакуда. – Я не первый год приезжаю сюда и ни разу, говорю вам – ни разу мне не пришлось разочароваться в кухне Танино.
– В каком-нибудь шикарном ресторане такого повара, как Танино, золотом бы осыпали, – заметил Монтальбано.
– О да. В прошлом году приезжал один француз, владелец знаменитого ресторана в Париже, так он на коленях умолял Танино поехать с ним. Но тщетно. Танино говорит, что здесь он родился и здесь должен умереть.
– Но кто-то должен был научить его готовить, с таким мастерством не рождаются.
– Видите ли, прежде Танино был мошенником, мелким преступником. То и дело попадал за решетку. А потом, десять лет назад, ему явилась Мадонна.
– Вы шутите?
– Вовсе нет. Он сам говорит, что Святая Дева взяла его за руку, глянула ему прямо в глаза и сказала, что отныне он будет великим поваром.
– Не может быть!
– Вы вот ничего не знали о явлении Мадонны, а для фаршированного лаврака подобрали правильное слово: чудо. Однако вы, видимо, не верите в сверхъестественные силы, поэтому поговорим о чем-нибудь другом. Что вы делаете в этих краях, комиссар?
Монтальбано вздрогнул. Он здесь никому не говорил о своей работе.
– Я видел по телевизору пресс-конференцию, когда вы арестовали женщину, убившую своего мужа, – объяснил Пинтакуда.
– Сделайте одолжение, никому не говорите, кто я.
– Да здесь все знают, кто вы, комиссар. Они поняли, что вам хочется оставаться не узнанным, вот и притворяются, что понятия об этом не имеют.
– А каким делом занимаетесь вы?
– Я преподавал философию, если философию вообще можно назвать делом.
– Разве нет?
– Ничуть. Молодым она скучна, они знать не хотят, что там думали Гегель и Кант. Следовало бы заменить философию на дисциплину под названием, ну, например, «руководство к применению». Тогда, может, и вышло бы что-то путное.
– К применению чего?
