Адам Холл - Меморандум Квиллера

Я сделал вид, что доверяю ей, потому что это было в моих интересах. Руководство "Феникса" будет действовать и дальше так, как оно это делает сейчас. Нацисты откажутся от своей тактики только в том случае, если убедятся, что я не верю в неизбежность операции "Трамплин". Эта их тактика представляла для меня большую опасность, но, во всяком случае, я о ней знал и мог противодействовать. Изменение же ими тактики сразу поставило бы меня в тяжелое положение.

Инга должна была бы доложить нацистам, что я действительно полностью убежден в подлинности всех материалов, относящихся к "Трамплину". Номер телефона, который я ей дал, никакого отношения к нашей берлинской резидентуре не имел. Я его просто выдумал. Нацисты позвонят по этому телефону и, если таковой номер действительно существует, выяснят, что он принадлежит какому-то неизвестному им абоненту. Разумеется, они не откажутся тут же от него, а проверят, не находится ли там тщательно законспирированная резидентура нашей разведки. Но даже и потом они будут думать, что Инга могла ошибиться, так как номер телефона я сообщил ей только устно и очень торопился. Все это лишь укрепляло мое убеждение, что нацисты будут и в дальнейшем применять тактику, которую они проводили сейчас. Правда, я не находил в этом утешения для себя в конечном-то счете нацисты хотели убить меня.

В штаб-квартире "Феникса" я находился в большей безопасности, чем сейчас на улице. Направляясь в тот дом, я не искал смерти, но вот сейчас, когда я покинул его, она шла за мной по пятам.

Продолжая размышлять, я заметил, что поблизости появился шестой филер человек в светлом пальто. Теперь уже за мной следили, вероятно, человек двадцать, но только один или двое из них имели указание убить меня, а остальные только вели слежку открыто и служили "приманкой" для отвлечения внимания. Это было вполне в стиле Октобера. Меня выпустили из ловушки и вели тщательную слежку, зная при этом, что я ее обнаружу, поскольку время было позднее, а улицы пустынные; не желая рисковать, Октобер бросил за мной чуть ли не толпу "хвостов". Вскоре они начнут отзываться один за другим, я выявлю до рассвета еще человек шесть и успокоюсь... еще до рассвета уговорю себя, что я наконец оторвался от наблюдения, и сделаю попытку связаться с резидентурой. После этого меня настигнет пуля убийцы, и все будет кончено.

Если филеры зафиксируют, что я разговаривал по телефону, со мной будет покончено немедленно. Если я долго не буду звонить, они встревожатся и, чтобы не рисковать, убьют меня, как в свое время расправились с Чарингтоном и Джоунсом. Я считал, что нацисты не будут продолжать слежку после рассвета, и поэтому решил, что с его наступлением они покончат со мной. Пока же, наша берлинская резидентура и Центр (впрочем, так же как и "Феникс") будут ожидать моего донесения.

Теперь-то я знал, почему с донесением Джоунса на встречу со мной пришел Поль. Меня хотели убедить в серьезности и важности моего положения.

22. В ТУПИКЕ

К четырем часам утра я понял, что проиграл. По существу, в Западном Берлине не осталось места, где бы мы ни побывали. Пешком и в такси мы несколько раз пересекли город с севера на юг - от Хермсдорфа до Лихтенраде, и с востока на запад - от Нейкель-на до Шпандау, проскочив при этом через семнадцать гостиниц и три вокзала, а в конце концов возвратились туда, откуда начали, - в Целлендорф.

Вскоре меня начали подводить глаза, и на светлых поверхностях передо мной поплыли искры. Глаза и нервы. До трех часов я оторвался от десяти "хвостов"; один из них так настойчиво шел за мной, что явно был не только "приманкой". Желая немножко отдохнуть, в двух отелях я начинал сочинять письма (самому себе), но ни разу не закончил их, так как почти тут же обнаружил за собой нового филера.

Пальто у меня было разорвано, а колено быстро распухало: на товарной станции Гауптбанхоф, пробираясь по обледеневшей земле между вагонами, груженными лесом, я поскользнулся и упал. Я потерял перчатку, на пальто недоставало пуговицы - я неудачно пытался перебраться через высокие железные ворота Каульсдальского кладбища.

Меня ни разу не оставляли одного на улице. Если я садился в такси, тут же появлялось другое, неотступно следовавшее за мной, а иногда сразу два-три. Поручать таксисту передать сообщение в резидентуру было бессмысленно - всякий раз, как только я менял машину, нацисты останавливали водителя и тщательно его допрашивали. Каждое такси в Берлине оборудовано двусторонним радиотелефоном, и я испытывал большой соблазн передать сообщение в резидентуру через станцию таксомоторного парка. И все-таки я не мог так поступить - это было бы роковой ошибкой: фашисты, меняя такси по ходу слежки, всякий раз приказывали своему водителю связаться с парком и просить фиксировать сообщения с такой-то машины. И этот путь исключался.

Вместе с компаньонами я снова оказался в Целлендорфе, а через два часа должен был наступить рассвет. Теперь меня сопровождали только трое, и я не сомневался, что им-то и будет приказано в конце концов разделаться со мной. Моя ночь оканчивалась. Как только рассветет, нацисты больше не позволят мне водить их. Они понимают, что днем среди людей и машин мне легче скрыться от слежки, а оставлять меня без наблюдения нельзя - я сейчас же отправлю донесение в резидентуру или свяжусь с ней, после чего штаб-квартира "Феникса" в Грюневальде будет немедленно разгромлена и нацисты ничего не смогут предпринять. У меня осталось часа два до того, как Октобер прикажет своим подручным убить меня.

Инстинкт подсказывал, что я должен отправиться домой. Я так и сделал.

До Ланквитцштрассе, то есть около девяти километров, я доехал в такси, а оттуда отправился пешком. За мной пошли двое, а третий остановил моего таксиста и принялся его расспрашивать. В подъезде "Центральной" еще горел свет, и я вошел в гостиницу через эту дверь, а не через двор, где находились гаражи.

Ночной швейцар, чистивший башмаки, взглянул на доску для ключей. Я сказал ему, что ключ у меня в кармане; швейцар проворчал, что, уходя из гостиницы, следует оставлять ключ у дежурного администратора.

В номере я закрыл дверь на ключ и почти сразу же обнаружил следы тщательного обыска. Ничего взято не было, но те, кто обыскивал, даже протыкали иголкой тюбик зубной пасты в поисках, возможно, скрытой в нем микропленки.

Я не исключал возможности, правда очень маловероятной, все же отправить донесение в "Евросаунд", и поэтому минут двадцать потратил на то, чтобы описать местонахождение штаб-квартиры "Феникса" в Грюневальде и дать резюме всей истории с папкой сфабрикованных документов по операции "Трамплин". Однако подробнее всего я описал то, что теперь твердо называл "параллельным предположением", возникшим у меня после расшифровки документа Ротштейна. Документы в папке подтвердили некоторые мои соображения, но в сообщении я был вынужден несколько мест подчеркнуть; на бумаге все это выглядело весьма маловероятно, и я опасался, что в Лондоне лишь мельком взглянут на мое творчество.

Я утверждал, что "Феникс" в своих действиях должен руководствоваться по меньшей мере четырьмя соображениями, а именно: 1) наличием благоприятной возможности; 2) обстановкой в районе нанесения основного удара; 3) наличием достаточного количества своих войск; 4) сохранением в тайне плана предстоящей операции. Ясно, что бассейн Средиземного моря исключался. Единственным районом во всем мире, где вооруженные силы Запада и Востока в полной боевой готовности противостояли друг другу, был Берлин, и только здесь возможность плюс местная обстановка плюс наличие достаточного количества войск могли вызвать вспышку "локальной" войны, которая очень скоро переросла бы в мировую. Под вопросом оставалось лишь четвертое соображение - сохранение секретности, частично потому" что я усиленно пытался проникнуть в планы "Феникса", стараясь сделать так, чтобы нацисты нигде никакой операции осуществить не могли.

Таким образом, своевременная отправка моего сообщения представлялась мне исключительно важным делом - это дало бы возможность разгромить "Феникс". Если бы "Феникс" не опасался этого, его люди не уделяли бы мне столько внимания.

Минут двадцать я лежал ничком на кровати, думая. На обоях снова замелькали темные пятна, и я закрыл глаза. В конечном счете, я все же пришел к выводу, что мне не следует допускать даже мысли о смерти и я не имею права отправлять донесение по почте (это было бы самоубийством) в слабой надежде, что Центр все же получит его и примет немедленное решение, - для приведения любого решения в исполнение у моих коллег просто не будет времени. Люди "Феникса" зафиксируют отправку моего сообщения, вскроют почтовый ящик, узнают адрес, тщательно перетрясут весь аппарат "Евросаунда", установят адресат - нашего человека и допросят его так, что он им все расскажет. Донесение следует передать только по телефону, хотя это тоже связано с большим риском. Я мог бы позвонить капитану Штеттнеру и попросить вместо меня связаться с резидентурой. Но что произойдет в этом случае? Нацисты убьют меня, через кого-нибудь из своих людей в полиции, занимающих руководящий пост, быстро выяснят, что я звонил Штеттнеру, и допросят его с пристрастием. (Опасность здесь была особенно велика в связи с тем, что все руководители полиции были, несомненно, связаны с "Фениксом" и любой из них может просто приказать Штеттнеру рассказать, о чем он со мной разговаривал.) Я пытался найти какие-то другие возможности, но придумать ничего не мог.