Адам Холл - Меморандум Квиллера

Было 04.35. До рассвета оставалось восемьдесят пять минут. Утренние часы "пик" начинались часов около восьми, но нацисты ждать не будут, понимая, что время работает на меня. Если я не надеюсь оторваться от "хвостов" до рассвета, тогда единственное правильное решение состояло в том, чтобы сейчас отдохнуть, а после наступления часов "пик" сделать еще одну попытку. Именно так должен сейчас рассуждать Октобер, и мне следует постоянно помнить об этом, иначе мерзавцы доберутся до меня.

...Пульсирующей болью ныло ушибленное колено. По решетчатому рисунку обоев, словно медленные двигающиеся пули, ползли те же черные пятнышки.

" - Мы выделили человека, который будет прикрывать вас.

- Мне не нужно прикрытие.

- А что будет, если вы окажетесь в тяжелом положении?

- Я сам из него выберусь..."

Да, ничего не скажешь - Квиллер оказался слишком самонадеянным.

У меня начали слипаться глаза, и я встал. Оставалось восемьдесят минут. Мне все еще предстояло осуществить то, чего я не смог сделать за пять с половиной часов, - связаться с резидентурой, ни в коем случае не подвергая ее риску провала и так, чтобы нацисты этого не видели. Может произойти так, что я не успею ничего сообщить и погибну, а моим коллегам придется все начинать сначала. (Интересно, кого пошлют вместо меня? Может быть, Дьюхарста?.. Нет, я не должен думать об этом!)

Сообщение я могу передать по телефону только в том случае, если буду абсолютно убежден в отсутствии за мной в тот момент слежки. Если это невозможно, мне остается только ждать пулю и попытаться...

Мой взгляд упал на перчатку, валявшуюся на кровати, и у меня мелькнула мысль, что на предстоящей мне очень быстрой езде по лабиринту переулков, несомненно, отрицательно отразится неуверенность рук, которые тряслись от недосыпания. Перчатка лежала на покрывале ладонью вверх, словно обращаясь ко мне с мольбой, хотя я не мог придумать, о чем именно. Возможно, о времени. Мне оставалось семьдесят девять минут.

Я тщательно изучил расположение гостиницы на следующий же день после того, как поселился здесь. Главный вход, двустворчатая дверь на террасу, одностворчатая дверь в кухню, одностворчатая дверь во двор. Провозившись с ручкой двери номера минут пять-шесть, я бесшумно вышел в коридор, покрытый дорожкой. В здании меня могли караулить несколько человек, но твердой уверенности на сей счет у меня не было. Нацисты знали, где я, и не сомневались, что увидят меня при выходе. Мой телефон, несомненно, прослушивался, однако нацисты, хотя и обыскали номер, но не поставили в нем микрофона и, следовательно, за пленкой записи явиться не могли.

С лестницы доносились только звуки сапожной щетки - ночной швейцар одновременно был и чистильщиком обуви, ему до утра предстояло сделать многое.

До выхода во внутренний дворик можно было добраться так, чтобы сидевший в конторке дежурный ничего не видел; поэтому я крался, только когда швейцар работал щеткой. Дверь во двор была закрыта на замок, но ключ висел здесь же, прикрытый белым халатом шеф-повара.

Во дворе меня охватил холод. Двор был бетонирован, и, чтобы не мерзли ноги, мне снова пришлось надеть башмаки; дверь я оставил отпертой на тот случай, если мне придется быстро ретироваться.

Стеклянная крыша, тянувшаяся от стены гостиницы до гаражей, лишь наполовину прикрывала дворик. Наблюдение за ним можно было вести из выходящих сюда окон отеля или из четырех нижних окон дома напротив главных ворот. Я постоял минут пять, давая глазам привыкнуть, а затем потратил еще столько же времени, проверяя каждое окно. Двор сейчас не освещался, и я стоял в темноте, которую лишь чуть рассеивал свет звезд.

Никакого наблюдения за собой я не обнаружил, и это обстоятельство неприятно поразило меня - нацисты вели себя непонятно. Я вновь проверил все окна, и вновь безрезультатно.

Индивидуальные стоянки машин находились в общем гараже с двустворчатыми дверями-воротами в каждом конце, футах в шестидесяти друг от друга, открывавшимися одним и тем же ключом. Моя машина стояла в ячейке, расположенной ближе других к воротам. Замок, шарниры, скобы и засов двери гаража я еще раньше смазал и мог тихо открыть их, но не видел никакого смысла в том, чтобы стараться действовать бесшумно. Если нацисты найдут нужным открыть стрельбу по мне, когда я буду выезжать из ворот, они успеют подготовиться. Правда, открывая двери стоянки своей машины как можно тише, я сокращу нацистам время подготовки секунд на десять, но, чтобы распахнуть ворота двора, нужно еще секунд пятнадцать, а поднять винтовку и выстрелить можно за секунду.

Моя надежда выжить была настолько ничтожной, что я решил не увеличивать и без того огромную опасность и поэтому открыл двери стоянки очень осторожно. Однако ворота гаража заскрипели, когда я их открывал. Я не только не испугался, но даже почувствовал некоторое облегчение, так как дал противнику знать о себе, и теперь он мог как-то реагировать. Я подошел к воротам на улицу, чтобы получить представление об обстановке. Риска для себя я этим не увеличивал - выбор был совсем невелик: нацисты могли выпустить меня живым или убить при выезде. Если они решили уже сейчас сделать это, минуты через две я буду сидеть в машине мертвым, положив руки на руль. Мое появление в воротах ничего не меняло. Если нацисты решили меня выпустить отсюда живым, они не будут стрелять ни сейчас, ни когда я буду выезжать в машине.

Светящиеся цифры на циферблате часов показывали 05.03. У меня оставалось пятьдесят семь минут.

Я подумал, что мне, очевидно, не всегда следует ставить себя на место Октобера - ему иногда тоже приходится выбирать правильное решение из нескольких возможных. Вот и сейчас ему (или его рейхслейтеру) нужно решить, позволить ли мне выехать (с тем, чтобы филеры могли засечь, как только я попытаюсь связаться со своей резидентурой) или же не рисковать и разделаться со мной, как только я окажусь в автомобиле (с тем, чтобы потом не спеша придумать какой-то иной способ узнать адрес нашей резидентуры, например через моего преемника).

Было все еще холодно. Откуда-то донесся гул дизельного грузовика, а затем совсем уже далекие гудки паровозов, маневрирующих на товарной станции. Здесь меня окружала тишина. Я стоял в воротах и чувствовал, как мною овладевает усиливающийся страх, а в левом веке опять возник нервный тик.

Наблюдение за мной было прекращено!

Я стоял в воротах, освещаемый светом уличного фонаря. Не увидеть меня не мог бы даже самый полуслепой филер самой плохой разведки, но для этого я должен был бы выглянуть из укрытия хотя бы на долю секунды. Я тщательно осмотрел все окружавшие меня стены домов, двери, окна и крыши, но безрезультатно - ни в одном окне не появилось и щели, все двери были по-прежнему закрыты. За фонарным столбом никто не мог укрыться. Автобус, стоявший всю ночь у тротуара с другой стороны улицы, просматривался насквозь; линия крыш четко вырисовывалась на горизонте.

Я подождал минут десять и еще раз тщательно, но опять безрезультатно, осмотрелся. Понятные мне условия перестали существовать.

Два соображения я должен был отбросить сразу же:

1) люди "Феникса" не могли поджидать меня на большом расстоянии от гаража - справа или слева: никто не мог гарантировать, что обязательно попадет, стреляя в водителя машины, мчащейся километров восемьдесят в час; стрелять на такой скорости в покрышки тоже дело не верное; 2) вряд ли они рискнут стрелять из закрытого окна (при таком свете, как сейчас, за закрытыми окнами я ничего не видел); траектория полета пули меняется в зависимости от качества и толщины оконного стекла. Они не могут быть уверены, что, стреляя сверху, обязательно попадут в меня. Уж если бы нацисты намеревались стрелять из закрытого окна, они сделали бы это сейчас; открывая дверь гаража, я произвел такой шум, что им стало известно о моем намерении выехать.

Нет, совершенно ясно - "хвосты" были почему-то отозваны.

Тик в веке усилился; я приказал себе ни о чем не думать, вновь прошелся по двору и через широко открытые двери возвратился в гараж. Я не считал, что это усиливает риск, даже если нацисты кому-то поручили убить меня там.

Опять ни выстрела, ни звука, ни даже признака движения.

Самое неприятное заключалось в том, что я очень хотел поскорее уехать отсюда и нацисты мне не препятствовали. Я не понимал причин этого.

Я заставил себя некоторое время постоять спокойно, дыша медленно и неглубоко, прислушиваясь и осматриваясь. С севера доносился затихающий гул дизеля; на товарной станции по-прежнему лязгал металл о металл. Вот и все. В гараже ничего подозрительного я тоже не обнаружил - очертания машины, канистра с горючим, карта на стене, кран, лоток. Пахло бензином, резиной, маслом, мешковиной и деревом; все было на своих местах. И тем не менее какой-то внутренний голос не переставая твердил: "Мне это не нравится! Мне это не нравится!" Я попытался заставить замолчать этот голос, с тем, чтобы тщательно все обдумать.