— Вроде, нормально, — ответил я. — А вы как? Я думал, вы давно умерли.
— А я действительно умерла, — сказала Агафониха. — Это я просто к тебе во сне явилась. Извела меня тогда невестка проклятая. Случился у меня приступ, а ингалятора на привычном месте нет. Пашка на работе, дома одна Жанна. Я задыхаюсь, а ей хоть бы что. Делает вид, что лекарство ищет, а сама на меня краешком глаза поглядывает: жива ли я еще? Так вот я и умерла. Она потом и сынка моего со свету изжила. Да он ей изначально и не нужен был. Ей квартира наша приглянулась. Своей-то не было. Жила в каком-то общежитии. Гонору — на рубль, ума — на копейку. Заработать на квартиру мозгов не хватило, но вот чтобы прибрать к рукам чужую — оказалось достаточно.
— Да-а-а, — задумчиво протянул я.
Слухи о том, что Жанна причастна к смерти Агафонихи, у нас ходили давно. Но доказать никто ничего не мог. Просто шептались, косились, а той хоть бы что. Ходила, здоровалась, улыбалась, как ни в чем не бывало. А спустя некоторое время, мы стали замечать, что Пашка избегает после работы возвращаться домой. Их соседи рассказывали, что Жанна взяла моду каждый день устраивать мужу жуткие скандалы, которые тот попросту не выдерживал. Ему бы взять и выгнать ее. Показать, кто в доме хозяин. Но у него на это не хватало духу. Придет так вечером с работы, потопчется возле двери подъезда, и идет ночевать либо на чердак, либо в подвал, лишь бы жены не видеть. Начал пить. Связался с забулдыгами. А Жанне это только в радость. Она даже нисколько не расстроилась, когда однажды его нашли в каком-то люке мертвым, с проломленной головой. Тихонько мужа похоронила, квартиру на себя переоформила, выскочила снова замуж, и зажила припеваючи. А все соседские пересуды — мимо ушей.
— Вот так, сынок, — вздохнула Агафониха. — Так-то она, жизнь устроена. Все достается сильному. А будешь слабым — останешься ни с чем. Ну да ладно, пойду я. Успехов тебе.
Я попрощался с Агафонихой и отправился дальше. Меня снова окутал густой туман…
— 16 —
Сколько я так проспал — точно сказать не могу. Но, судя по всему, довольно долго, ибо, когда я открыл глаза, солнце уже клонилось к закату. Голова болела. Ноги ныли. Желудок будто разрывался на части. Во рту ощущалась неприятная сухость. Я бессознательно дотронулся до своих губ, и с удивлением обнаружил, что ничего не чувствую, настолько они пересохли.
Я приподнялся и посмотрел на своих спутников. Они продолжали спать. Ваня слегка похрапывал. У Юли при каждом вздохе вырывался слабый стон.
"Пусть наберутся сил", — решил я, и не стал их будить, хотя бодрствовать в одиночку после всего случившегося мне было, конечно, страшновато. Сон, возникающий в качестве защитной реакции на стресс, лучше не прерывать. Организм сам проснется, когда в нем накопится достаточный запас энергии.
А что это там лежит возле Попова? Я пригляделся повнимательнее. Ба, да это же рябчик! Очевидно, первый Ванин охотничий опыт оказался не пустым. Но за всей той суматохой, которая была вызвана гибелью Алана, я как-то не обратил на это внимания. Ай да Ваня! Ай да молодец! Значит, без ужина мы не останемся. Первая полноценная еда за три дня! Эх, найти бы еще воды! Пить хочется просто невыносимо. Мы в такой панике убегали с места прежней стоянки, что напрочь забыли про закрепленную на березе баклажку. Она бы нам сейчас не помешала.
Я вскочил на ноги, и принялся собирать сухие ветки для костра. Когда их набралась внушительная куча, я достал из кармана перочинный нож и принялся освежевывать пойманную Поповым дичь, время от времени с опаской поглядывая на небо. Погода, как назло, снова стала портиться. Воздух посырел. Небо покрылось набрякшими влагой облаками. Чувствовалось приближение дождя.
Чтобы не разбудить своих спутников, я старался делать все как можно тише. Закончив потрошить рябчика, я приглядел на стоявшем неподалеку кедре две большие толстые ветки, которые по своей форме напоминали рогатины. Я их срубил, обтесал, и воткнул в землю. Стойки вертела были готовы. В качестве шомпола я приспособил другую ветку, которая росла над самой землей, отчего была сырой и не могла сгореть. Хорошенько ее обстругав, и заострив один конец, я нанизал на нее тушку рябчика, предварительно обмазав ту солью, положил на рогатины и развел огонь. Когда языки пламени заплясали по дровам, а воздух стал наполняться запахом жареного мяса, я задумчиво покрутил в руках спичечный коробок, и озабоченно поцокал языком. Этот коробок был последним. В нем оставалось всего-навсего десять спичек.
Вот так остро, порой, начинаешь ценить то, в чем раньше никакой ценности не усматривал. Казалось бы, что такое спички? Самый что ни на есть обычный товар, которого навалом в любом магазине. Обычно мы пользуемся ими бездумно, расходуем расточительно. А чего экономить? Это же не дефицит. Но вот попадаешь в глухую тайгу, и спички превращаются в самое настоящее сокровище. Они начинают цениться чуть ли не на вес золота. Не будет их — не будет и огня. А без огня не будет ни тепла, ни пищи.
Попов и Патрушева заворочались. Юля открыла глаза, посмотрела на меня, и тут же вскочила, словно ее ужалила змея. Секунду-другую в ее взгляде горел испуг, но вскоре он погас.
— А, это ты, — облегченно вздохнула она. — А я думала…
Патрушева замолчала, не договорив.
— Что это — Снежный Человек? — спросил я.
Юля смутилась и кивнула головой. Я улыбнулся.
— Вытрись, — бросила мне она. — А то тебя с самим дьяволом можно перепутать.
Я провел пальцем по щеке. Палец почернел. Это я такой чумазый?! Вот что значит длительное отсутствие зеркала.
Я спешно расстегнул рюкзак, достал из него полотенце, и тщательно протер им лицо. Полотенце словно покрылось сажей.
— Сколько времени? — послышался заспанный голос Вани.
— Седьмой час, — ответил я, поглядев на часы. — Садитесь, сейчас будем ужинать.
Я аккуратно перевернул тушку другой стороной к огню, и с беспокойством посмотрел на небо. Оно продолжало хмуриться и покрываться тяжелыми тучами. Лес погружался во мрак. Нас постепенно окутывала тускло-серая дымка.
Когда жарящееся на костре мясо покрылось необходимым румянцем, мы сняли его с огня и разделили на три равные части. О, как был сладостен этот миг, когда я ощутил его вкус! Желудок приятно потяжелел. Тошнота ослабла. На душе полегчало. Обглодав рябчика до последней косточки, мы откинулись на землю, и стали задумчиво смотреть на костер.
— Как будем ночевать? — спросил я. — Снова под открытым небом?
— Не хотелось бы, — промолвил Попов, поглядывая вверх. — Может, давайте опять соорудим "балаган"? В нем спать теплее.
— Давай, — откликнулся я.
— Ребята, мне страшно, — призналась Патрушева. — Я вся трясусь. Мне почему-то кажется, что этой ночью кого-то из нас убьют.
— Хватит тебе страхи нагонять! — укоризненно воскликнул я. — И так тошно!
— Я не могу понять, чем мы его так разозлили, — не умолкала Юля. — Мы же ушли с его земли! Мы же ничего у него не забрали! Почему он тогда продолжает нас преследовать?
— Может, из-за того, что мы его видели? — предположил я. — Помните, Сергей рассказывал, что все, кто видел Снежного Человека, рано или поздно умирали?
Наступила тишина. Я заметил, что от моих слов Ване и Юле стало не по себе.
— Но ведь мы видели его всего один раз, — проговорила Патрушева. — И то только мельком, через окошко домика. Больше он перед нами не появлялся.
— Почему он убивает только тех, кто остается один, когда рядом больше никого нет? — задумчиво пробормотал Попов. — Странно все это.
— Чего же тут странного? — усмехнулся я. — Ты бы стал в одиночку нападать на нескольких человек? Конечно же, нет. Вот и он так же.
Ваня почесал в затылке и снова задумался. Внезапно он вздрогнул. Его бывшие до этого тусклыми глаза вдруг оживились и зажглись ярким блеском. Он дернулся, переменил позу, и стал нервно ерзать по земле.
— Вань, ты чего? — с беспокойством спросила Юля.
— Да так, одна мысль пришла в голову, — попытался отговориться Попов, явно досадуя, что так неосмотрительно себя выдал.
Но Патрушева от него не отставала.
— Какая мысль? Говори! Я хочу знать!
Ваня сначала отмахивался, но затем сдался.
— А вам не кажется, что тогда к нам в окно заглядывал вовсе не Снежный Человек? — произнес он.
— А кто?
— Вишняков!
Мы с Патрушевой ошеломленно посмотрели на Попова.
— С чего ты взял? — спросил я.
— Его же убили, — заметила Юля.
— Его убили только на следующее утро, — возразил Ваня. — А тогда, ночью, он был еще жив.
— Ты говоришь какую-то ерунду, — осуждающе произнес я. — Я же помню ту физиономию, которая возникла в окне. Ничего общего с лицом Вишнякова в ней не было.
— Он мог загримироваться. Обмазать лицо грязью, облепить его каким-то пухом, скорчить жуткую гримасу. Вот поэтому мы его и не узнали.
