— Никаких рифов не было, Юрий Федорович, в этом я уверен. Но вот как быть с рапортом, что у Коллинза в сейфе?
— Да, закручено лихо. А ведь ясность могла и раньше появиться. Тут ты сам виноват. Смолчал напрасно… Но все равно… Я за тобой с первого дня, как ты в контору нашу пришел, наблюдаю, чувствую, что не ошибся.
— Это как же понимать? Или я не в тюрьме сейчас?
— Что ж, твое положение действительно не из простых. Сейчас против тебя выступают факты. Вопрос в том, соответствуют ли они действительности? Я верю тебе, но против фактов эмоции и интуиция бессильны. Нужны доказательства. Добыть их при сложившейся обстановке трудно. Нужны адреса тех людей в Бриссене, которые помогли тебе и Денисову…
— Постойте, Юрий Федорович, — перебил я Мирончука, — мне не хотелось бы ставить их под удар…
Мирончук задумался.
— Пожалуй, ты прав, — сказал он. — Надо прикинуть, как лучше размотать этот клубок. В конце концов, их показания в твою пользу мы не обязаны предъявлять тамошним властям, власти могут об этих показаниях не знать. Весь вопрос в том, как раздобыть свидетелей, которые слышали взрыв, и заручиться письменными документами на этот счет…
— И что вы намерены предпринять?
— Пока не знаю, надо все обдумать, разработать план. Одно обещаю: за тебя, Игорь, за истину будем драться. Расчет Коллинза тоже понятен. Он полагает, что через восемь лет отсидки — ты его потенциальный союзник. Впрочем, и я не могу сказать, сколько пройдет времени, пока вытащу тебя из колонии. Рассчитывай на худшее. Но помни одно: я рекомендовал тебя в партию и продолжаю верить тебе. Сохрани себя таким, какой ты есть, помни, что тюрьма может надломить человека. Будь стойким, Волков, не потеряй лица. И не остервенись, не ожесточи сердце, не думай о себе как о жертве. Понимаю, легче об этом говорить, давать добрые советы, но я верю в тебя, парень…
— Спасибо вам, Юрий Федорович, — сказал я, — спасибо, что верите.
— Благодарить меня не за что, — сказал Мирончук, — не на мне одном свет клином сошелся. И другие могли поверить, если б… Да что сейчас об этом говорить. Ты вот что, Игорь… Тебе передадут бумагу и чем писать. Пока тебя отправят в колонию, пройдет время. Сиди и пиши подробный рассказ о том, что произошло в госпитале этого самого Бриссена. Все подробности, все напиши, не забудь ни одной детали. Начни с аварии, с ваших приключений на острове и до возвращения на родину. Главный, конечно, акцент на твои беседы с Коллинзом. Опиши его самого подробнее, что он говорил, как говорил, каким тоном, что предлагал и в каких выражениях, о его угрозах тоже, конечно. И все-таки напиши про тех, кто помог тебе. Товарищи, которые займутся этим, сумеют сделать так, чтобы не повредить порядочным людям…
— Кому адресовать послание?
— Мне, Игорь. Так и пиши: секретарю партийного комитета Управления тралового флота Юрию Федоровичу Мирончуку. А раз на мое имя, значит, мне тобой и заниматься. Знаешь, на всякий случай… Чтоб никто не мог сказать: не в свое ты ввязался дело, товарищ Мирончук.
Он поднялся и пристально посмотрел мне в глаза.
— Сообщи новый адрес, — сказал Мирончук. — Буду держать тебя в курсе всех дел.
Юрий Федорович широко улыбнулся, хлопнул меня по плечу ладонью, подмигнул и повернулся к двери.
— Слушай, я боюсь опоздать на поезд, а мне надо еще в магазин, сигаретами запастись. Игорь, я совсем не хочу опаздывать на поезд…
В наш город Сергей приехал на несколько дней, командировка его кончалась, сегодня он уезжал, а их хоронили тоже сегодня.
…Каждый день тысячи траулеров и других судов уходят в море и, возвращаясь, спешат к берегу. Вдоль и поперек пашут тралами океан мои друзья по нелегкой работе. Она становится будничной, привычной… Но к сигналам СОС и к тому, что может последовать потом, привыкнуть нельзя. Черные дни редки, очень редки, только вырублены они в памяти каждого рыбака.
Траулер «Тукан» Управления экспедиционного лова вышел на промысел в Южную Атлантику, миновал Датские проливы и затонул в шести милях от Ютландского полуострова. Дело было в феврале. Команда покинула судно, бросившись в спасательных нагрудниках в ледяную воду. Одиннадцатибальный ветер развел крутую волну. Двадцать два моряка с затонувшего судна выловила рижская плавбаза «Вилис Лацис»… Этих сумели спасти. Вернули с того света, можно сказать. Десять утонули, «пропали без вести», говорим мы про таких, а сорок семь закоченевших рыбаков, поднятых из воды датскими промысловыми судами, привезли в наш город, и сегодня их будут хоронить.
…Сергей живет в Ленинграде. Он учился с нами в одном классе, а теперь художник. Говорит, что женился, но дома у Сергея я не был. Решевский, тот побывал. Сергей — хороший парень, и картины, говорил Стас, пишет неплохие.
С субботы мы вместе, сегодня понедельник, мы никак не можем расстаться, а сделать это придется, и мы бродим с утра по городу. Сергей поглядывает на часы, он хочет везде успеть, а главное, сегодня их будут хоронить.
— Ну что ты знаешь еще? — говорит Сергей. — Ведь в Питере расспросами замучают…
В который раз принимаюсь пересказывать версии катастрофы, версий много, на ходу придумываю еще одну. Сергей подозрительно смотрит на меня — версия фантастическая.
Солнце заливает улицы светом, деревья голые, начало марта, но золото повсюду. Мы приходим к причалу, где стоит мое судно, небольшая такая «коробка», а рядом высятся надменные громадины, я предупреждаю Сергея, он улыбается и кладет на плечо мне руку.
— Брось, старик, — говорит он. — Зато ведь ты на нем капитан. Это здорово. Понимаешь: капитан…
Он знает о море понаслышке, Сергей хороший парень, но моря не знает. Ему не понять: ведь не так уж сладко быть капитаном «корыта», от киля до клотика пропахшего селедкой, и таскать эту селедку из воды по всей Северной Атлантике. Каждый рейс селедка и селедка… А кому не хочется выводить в океан огромный белоснежный лайнер?
Сергею я не говорю ничего, зачем ему мои болячки, будто своих у него нет. Идем дальше и останавливаемся у траулера типа РТМ.
— Вот, — говорю я. — «Тукан» был тоже таким, это был его близнец…
Я говорю про него «был», как про умершего человека. Хотя погибший траулер лежит на небольшой глубине, его обязательно поднимут, и снова он будет ходить по морям, и в этом он отличается от человека: способностью ожить.
Еще сотня метров — и мой траулер. Сергей с любопытством осматривает скромную каюту, а я складываю в его авоську самодельные балыки — презент ленинградцам.
— Мне нравится у тебя, — говорит Сергей. — Возьмешь к себе матросом?
Соглашаюсь, конечно, и знаю, что матросом Сергей никогда не пойдет со мной в море, но вслух об этом не говорю. Он начнет доказывать, спорить, уверять самого себя, что мечтал об этом давно, вот вернется в Ленинград и будет начальство просить, а то и без содержания отпуск возьмет. Они всегда и все так говорят, мои друзья, не знающие моря. Но по-прежнему справляют службу, радуясь повышениям и премиальным, срываются иногда и подчас тратят силы на деятельность пустую и ненужную им. Они неплохие парни, но бросить все и уйти в море — на это их не хватает. А жаль. Не только моим друзьям, всем парням я прописал бы крещение океаном…
…За километр до Рыбацкого дома нас встретили первые кордоны. А там, за кордонами, в Доме рыбаков, нас ждал Станислав Решевский. Он состоял в похоронной комиссии и обещал встретить меня и Сергея.
Не люблю похорон, но прийти сюда был обязан. Да и из-за Сергея мне следовало сюда прийти. Он художник, пусть узнает другую сторону моря.
В это время разомкнулась синяя шеренга, и человек с красно-черной повязкой на рукаве вышел вперед и принялся отсчитывать новую партию.
Мы рванулись вперед, но после третьего кордона стало ясно, что до Решевского нам не добраться.
Люди стояли группами, отделяясь и сливаясь с толпой, охватившей Дом рыбаков. Говорили громко и тихо, вытягивая шеи, смотрели туда, где из высокого подъезда опускали в толпу гробы. И трудно было рассмотреть что-либо там, дальше, где скопились воедино люди. Они заполонили собой солнечный мартовский день, дом с колоннами, с голыми деревьями площадь и нехотя выпускали из объятий кумачовые машины.
— Главное, только на промысел вышли…
— Салаг, говорят, было много, кто по первому разу.
— Их на каждом судне хватает.
— Может, кто вышел на корму потравить — штормило ведь крепко — и клинкетную дверь за собой не задраил?..
— Всякое могло, кто знает…
— Капитана не нашли?
— Не нашли. И это к лучшему, наверно…
— А что же он СОС не давал? На себя надеялся?
— Надеялся… А ты бы дал?
— Не знаю…
— А я бы нет. Конечно, если б знал, чем кончится, — другое дело.
