Ознакомительная версия.
– Прекрати клевать носом! – рассердилась она.
– Я засыпаю…
– Пока не прочитаешь дневник, никакого «засыпаю»!
Она не шутила.
– Может, завтра? На свежую голову?
Астра чуть ли не силой усадила его за компьютер.
– Читай!
Ему ничего не оставалось, как сделать вид, что он читает. Сидеть у экрана, когда веки сами собой опускаются, было пыткой – хоть спички вставляй. Глаза невольно заскользили по строчкам…
По мере того, как Матвей углублялся в повествование, его сонливость рассеивалась…
Дневник Евланова
Как многие люди, я в очередной раз решил начать новую жизнь. После развода. Сжигая мосты в прошлое, я сдуру спалил все свои юношеские тетради, которые хранили отголоски моих странных фантазий и мечты о славе. Больше всего страниц я посвятил мукам творчества и любовным страданиям. Я мнил себя этаким молодым Буниным, влюбленным в каждую травинку, каждый малиновый закат и каждую милую девушку, соизволившую бросить на меня игривый взор. Я мнил, что открою читателям загадку великой русской души…
Я начал вести дневник в пятнадцать лет, как только в моей голове засела идея стать писателем. На крайний случай – журналистом. Я представлял себе поездки по всему миру, встречи с интересными людьми, задушевные беседы и эксклюзивные интервью, опубликованные в самых популярных изданиях. О гонорарах я тогда не думал. Воспитывая меня, бабушка – интеллигентка до мозга костей – внушила мне стойкое отвращение к меркантильности, корыстолюбию и деньгам. На этой почве взросли и буйно заколосились мои первые разногласия с отцом. Мы пускались в философские споры, доходя до взаимных обид. Я считал отца черствым, расчетливым прагматиком, а он меня – невежественным сентиментальным юнцом. И оттого наши словесные баталии становились ожесточеннее.
Когда я окончил школу и передо мной встал выбор, куда поступать: отец настаивал на финансовом факультете, а я бредил журналистикой. Надо отдать ему должное, он позволил мне попробовать. После позорного провала в МГУ мне не оставалось ничего, кроме перспективы отправиться в армию. Он нарочно не вмешивался и наотрез отказался задействовать свои связи, чтобы помочь мне «откосить». Здоровье у меня было отменное, и я попал в пограничные войска, где добросовестно исполнил долг перед Родиной. После чего мои тело и дух закалились, а сентиментальность вкупе с графоманией приказали долго жить.
Моя мама, напуганная дедовщиной и «горячими точками», плакала, глотала лекарства и слала мне слезные письма и посылки. Но черт оказался не так страшен, как его малюют, я благополучно отслужил и вернулся в Москву. Отец увлек меня банковским делом. Его предложение поработать охранником в одном из отделений усыпило мою бдительность. Я был ироничен, эрудирован, физически крепок, хорош собой, имел успех у девушек и нуждался в собственных деньгах. Я ценил независимость. Снова садиться за парту казалось мне унизительным.
Очень скоро я проникся атмосферой финансовых операций, кредитов и таинства накопления капиталов. Шелест купюр перестал казаться мне чем-то неприличным, а проблему образования разрешило заочное обучение.
– Я знал, что ты образумишься, – посмеивался отец. – И станешь отличным менеджером. Весь в меня!
Нам удалось осуществить несколько собственных проектов – он был доволен, а я ощутил вкус к финансовым сделкам.
– В нашем промысле главное – не терять головы, – говаривал он.
Отец уверенно называл банковский бизнес «нашим», и я больше не возражал.
В это время мой роман с будущей женой Златой был в разгаре. Болгарка по национальности, она отличалась редкой красотой – черноволосая, чернобровая, черноглазая, стройная, с пышной грудью и крутыми бедрами. Я потерял покой и сон, однако Злата не торопилась ложиться со мной в постель. Ее семья придерживалась строгих традиций: переспать с мужчиной до свадьбы считалось недопустимым.
Я так хотел ее, что пришлось жениться. До сих пор удивляюсь, как ей удалось очаровать меня, околдовать до такой степени! Первая ночь принесла нам… мне… неземное блаженство. Я попал в рай! Ее объятия, медовый запах ее кожи и теплые влажные губы заставили меня забыть все предыдущие увлечения. Я был предан Злате целый год! Это много для такого ловеласа, как я. Супружеская верность казалась мне ограничением свободы. Если мужчина любит женщину, то само собой разумеется, что он не смотрит в сторону других. Видимо, чувство к Злате было страстью, которая охватила мою плоть, но не душу.
Я начал изменять ей, стараясь, чтобы она ничего не замечала. До некоторых пор все шло своим чередом. Злата с удовольствием занималась домашним хозяйством – вила гнездо. Я с головой нырнул в бизнес, улучая время для бурных, но коротких интрижек. Стриптизерша из ночного клуба, секретарша из банковского офиса, артистка из кордебалета – каждая из них дарила мне минуты сладостного забытья, которое, впрочем, быстро приедалось. Я искал чего-то нового, необычного, острого как перец чили. Женщины не могли насытить меня, пока я не сообразил, что дело не в них, а во мне.
Тогда я попытался наладить отношения со Златой и наткнулся на «Великую Китайскую стену». Мы оказались совершенно чужими! Болгарская семья Златы воспитала ее на суровых нравственных принципах. Домовитость, достаток, супружеские обязанности, дети – вот киты, на которых держался их мир. Я же по сути своей оказался игроком, авантюристом, не склонным к спокойствию и постоянству. Злата не виновата, что ошиблась во мне. Мой отец был банкиром, я пошел по его стопам, и это сбило ее с толку.
В душе я оказался пиратом, заговорщиком, искателем приключений – кем угодно, только не добропорядочным буржуа, которого она во мне увидела. При всем том я умудрялся производить впечатление надежного партнера и тонкого интеллектуала, ценителя поэзии и классической прозы. Я читал наизусть Пушкина и цитировал Диккенса, шокируя публику не меньше, чем другие – экстравагантными выходками, матерщиной и одеждой из стразов Сваровски и елочной мишуры. За образом светского льва, щеголя и любителя изысканных тусовок прятался корсар с томиком Байрона за пазухой. Как ни смешно, я все еще не отказался от идеи взять когда-нибудь в руки перо и описать движения души разбойника, непременно романтического, безрассудного, в какой-то мере жестокого… Ведь всякий бунт влечет за собой разрушение. В то же время самый отъявленный анархист втайне тоскует по гармонии. Жизнь являет собою преображение хаоса в порядок и наоборот.
Итак, я был ходячим хаосом под маской преуспевающего консервативного дельца. Мой ум и мое сердце раздирали противоречия. В финансовый бизнес меня привлекли риск и баснословные ставки. В женщинах я искал огня и женился по страсти, чтобы через год совершенно охладеть. Злата оказалась самой неподходящей женой, которую я только мог выбрать.
Мечтая о стезе литератора, я забросил свои писания и ударился в бесполезную и бессмысленную гонку за обогащением. Я чувствовал себя словно в казино, где мелькание рулетки и азарт ослепили меня и понесли, как стремительный горный поток несет неосторожного пловца. Горка фишек возле меня росла, подогревая мое самолюбие и подталкивая меня вперед, к бурлящим белой пеной порогам…
В моей семейной жизни наступило затишье. Мне надоело перевоспитывать Злату, и она с облегчением вздохнула. Те книги, которые я ей подсовывал, пылились на полке. Она затевала то ремонт, то поиски дачного домика, то обновление гардероба. Ее мысли были заняты магазинами, кулинарией и врачами. Злата мечтала о ребенке, но две ее беременности окончились выкидышами. Я опустил руки, смирился. Даже мой любовный пыл угас: волочиться за прекрасными дамами мне тоже наскучило.
Денег я зарабатывал достаточно, и жене не надо было экономить. Злата, прирожденная хозяйка, наслаждалась нашей жизнью. Если бы не выкидыши, она бы считала себя счастливой. С годами ее соблазнительные формы расплылись, а в сексе она осталась инертной и вялой. Как я не разглядел в ней этого полного отсутствия темперамента, этой умственной лени? Юная красота Златы так много обещала, что я не потрудился поинтересоваться ее внутренним миром, который на поверку оказался бедным и на редкость примитивным. Однако причиной для развода послужило другое…
* * *
Мой школьный друг увлекался немым кино. Мы встречались раз или два в год в кафе, вспоминали золотые деньки, когда нас переполняли пылкие чувства и мечты, а наши одноклассницы казались нам пленительными, словно гурии[20].
– Все поблекло, старик! – после третьей порции коньяка восклицал Денис. – Жизнь становится черно-белой и печальной, как глаза Веры Холодной.
Я поддакивал, хотя не разделял ни его меланхолии, ни его фанатичной любви к немому кинематографу. Коньяк почти не влиял на меня, а Денис быстро пьянел.
Посудачив о политике, курсе валют и семейных дрязгах наших общих знакомых, мы с Денисом отправлялись к нему домой, в маленькую неопрятную хрущевку. Глядя на пожелтелые обои, рассохшиеся оконные рамы и старую мебель, я преисполнялся гордости за свои жизненные достижения и, расчувствовавшись, начинал совать бывшему однокашнику деньги. Он страшно обижался, но я все-таки оставлял пару купюр в ящике видавшего виды письменного стола или на этажерке, среди дисков с фильмами.
Ознакомительная версия.
