Башнабаш сглотнул еще раз. Слова с трудом протискивались наружу:
— Не сомневаюсь, товарищ верховный главнокомандующий… Никак нет. Просто… Вспоминаю пункты инструкции. Имею большое искреннее желание все сделать правильно и не посрамить…
— В минуту, когда судьба Советского государства и мировой революции находится в твоих руках, рядовой Башмакин, вспоминать поздно! Нужно действовать!
— Так точно! — сказал Башнабаш.
Он сдернул чехол с пульта системы самоликвидации, быстро нашел тумблеры режима ожидания и перевел их в рабочее положение. Не поднимая глаз, ждал, когда загорится световое табло, подтверждающее исправность электрических цепей системы. Дождался. Теперь достаточно было разбить запломбированный стеклянный колпак над главным тумблером и включить его — тогда, через выбранное время, «Старая Ветка», а вместе с ней и все склады, и командный пункт, и сам Башнабаш превратятся в… Он не знал, во что они превратятся. Наверное, это будет как извержение вулкана. Или как землетрясение. Пустота, заполненная огнем.
Башнабаш четко, как на плацу, повернулся кругом и вышел из КП. Кстати, здесь тоже были радиоточки, но они по-прежнему не работали.
Когда он вернулся в жилое помещение, фортепиано барабанило бравурный марш, которому кто-то громко вторил: раз-два, раз-два, не отстаем!.. Затем Башнабашу еще раз пожелали доброго утра и посоветовали перейти к водным процедурам. Будьте здоровы, товарищи!
* * *
Если не считать новостей и информационных спецвыпусков, передачи остались прежними. «С добрым утром», «Пионерская зорька», «В рабочий полдень», «Клуб знаменитых капитанов»… И те же артисты пели все те же песни: «Ландыши», «Подмосковные вечера», «Синий платочек»… Великанова, Шульженко, Утесов, Бернес, Трошин… Как будто ничего не случилось. Да, появилась, правда, какая-то новая артистка с подозрительной фамилией… то ли Пеха, то ли Пьека, Башнабаш так и не разобрал толком. И песню пела не на нашем языке, ни слова не понять, и голос у нее не наш, визгливый какой-то, расхлюстанный. Башнабаш сразу ее невзлюбил.
А в новостях клеймили Сталина. Называли его не отцом народа, как прежде, а — врагом. Врагом народа. Башнабаш просто места себе не находил, настолько дико, противоестественно это звучало. Но постепенно ему стало ясно, как все произошло. Никаких атомных бомб, оказывается, не сбрасывали, и танки Москву не утюжили. Взяли исподволь, изнутри. Заговорщики-троцкисты и агенты империализма устроили тихий переворот, захватили власть в стране. Первый секретарь Хрущев стал послушной марионеткой в их руках… А может, именно он и есть самый главный заговорщик и агент. Он объявил XX съезд партии «разоблачительным», смешал с грязью имя Сталина, приказал вынести его тело из мавзолея, снял с должностей всех его бывших соратников и освободил из лагерей всех его бывших врагов… Черт-те что, гнусь какая-то! Вот она — Великая Измена, тайно заползшая в самое сердце Родины!
Башнабаш даже жалел в душе, что нет настоящей войны, нет взрывов и выстрелов. Тогда он бы точно знал, что делать, если пожалуют к нему на «Старую Ветку» гости. А так… Ну, явится какой-нибудь троцкист в офицерской форме (в нашей, советской, не во френче каком-нибудь!) и скомандует:
— Рядовой Башмакин, сдать пост! Вы арестованы, как пособник культа личности!
И что ему — сдаваться? Или все-таки бежать на «пээсэл», включать тумблер самоуничтожения?..
Он не знал. Но склонялся к тому, чтобы все-таки включать.
Как нарочно, именно в те дни активизировались карлики-уродцы. Какой-то гон у них начался, что ли. Или голод, что вероятнее. Они предприняли несколько попыток захватить склады, и каждый раз Башнабаш был начеку, вынуждая врага отступать с большими потерями. Уродцы, что замечательно, никогда не оставляли раненых и убитых на поле боя, всегда уносили их с собой, порой расплачиваясь за это новыми жизнями. Такая готовность к самопожертвованию ради павших товарищей, пусть и совершенно бессмысленная, поневоле вызывала у Башнабаша уважение. Это он потом, много позже узнал в чем дело: оказывается, карлики их ели!
А нападали папуасы тупо и неизобретательно. Шли толпой, кучей, осыпая Башнабаша камнями и, изредка, стрелами (откуда они брали дерево для стрел на такой глубине, Башнабаш понятия не имел). Ему оставалось только жать на спуск своего ДШК и уповать на то, что камни и стрелы пролетят мимо. Так оно и было чаще всего, поскольку ближе, чем на пятьдесят метров, уродцев он не подпускал. Однажды, правда, чуть не остался без глаза, когда пущенный из засады увесистый булыжник угодил ему в правый висок. Глаз сразу перестал видеть — нерв какой-то, видимо, зацепило. А к вечеру вся правая сторона распухла. Пришлось опять вспомнить про чудо-лекарства из железного шкафа… Чудо сработало, не так быстро, как ему хотелось, но все-таки сработало.
И даже лучше, чем он ожидал. На пятые сутки он мог на расстоянии вытянутой руки прочесть текст «Устава бойца ОП-79», висящий на входе в казарму. А еще через две недели Башнабаш с удивлением обнаружил, что может видеть в полной темноте. Предметы казались немного призрачными, что ли, обесцвеченными, серовато-черными, будто смотришь старое кино… И вообще, он стал чувствовать себя гораздо лучше, чем до ранения. Силы откуда-то брались, неизвестно откуда, и на сон ему теперь с лихвой хватало трех часов, после которых он вставал бодрый и свежий, как огурчик. Правда, для этого ему нужно было хотя бы через день выпивать по таблетке «Феномина» и «Адаптина», а два раза в неделю принимать «Инматефам» — иначе тело становилось разбитым, будто его отходили палками, голова болела… и вообще было очень плохо. Не только физически, душевно тоже.
А репродуктор продолжал работать каждый день. Под веселые песенки из «Радионяни» Башнабаш заступал в караул, под полуденный концерт по заявкам он ковырял ложкой свою «спецтушенку», а во время радиоспектаклей из цикла «Клуб знаменитых капитанов» ему нередко приходилось отстреливать головы лохматым чудовищам, с которыми вряд ли когда сталкивался кто-то из настоящих, пусть даже самых знаменитых капитанов в истории человечества.
Иногда звук пропадал на полуслове, лотом появлялся снова, словно терялся контакт. Башнабаш хотел выяснить, в чем там дело, произвел настоящие раскопки, чтобы пробраться через завалы к узкой шахте, где проходили электрокоммуникации — насколько он понимал, провода радиовещания тоже должны быть где-то там. Но все оказалось напрасно. Шахты попросту не существовало, было лишь плотное, слежавшееся месиво из обломков бетона, кусков проволоки и глины. Разгребать его Башнабаш не рискнул, опасаясь, что вмешательство только ухудшит ситуацию… Казалось просто невероятным, что радиоточка продолжает хоть как-то работать. Башнабаш предположил, что во время второго, повторного обвала, пласты почвы сместились, соединив концы разорванного ранее провода, как бы вернули их на место. Никакого другого объяснения он придумать не мог.
Он привык к этим звукам и голосам, идущим к нему с поверхности, где есть небо и деревья, где восходит и садится солнце, где воздух пахнет не соляркой и затхлостью, а травой, женскими духами, мокрым после дождя асфальтом, морозом и апельсинами. Он даже радовался им — по-своему, сдержанно, не забывая ни на секунду, что там, за спинами дикторов, певцов и актеров, прячется коварный и хитрый враг, что место Сталина в мавзолее пустует, что город-герой Сталинград, который в войну не сдался фашистам, сейчас зовется Волгоградом…
Башнабаш заметил, что в эфире стало появляться все больше эстрадных песенок, порой бездумных и вульгарных, в основном — про любовь и всякие шуры-муры, а какие-то сопливые юноши читали свои заумные стихи, в которых что ни строчка, то какой-то туманный намек и подтекст, словно радиошифровку передают. Враг старался, как мог. Иногда у него даже неплохо получалось. Башнабаш то и дело ловил себя на том, что мурлычет под нос мелодию какого-нибудь новомодного шлягера. Или пытается представить, как выглядит эта певичка со странной фамилией Пеха, поющая с диким иностранным акцентом. Наверное, красивая, длинноногая, в короткой юбке и черных очках — такими изображали в фильмах иностранных шпионок. Ну, и ладно. Не жениться ведь он на ней собирается… Да и петь она не умеет, если уж на то пошло, кривляется только.
Спустя какое-то время имя Сталина вообще исчезло из эфира, о нем как будто забыли. Или запретили упоминать. В новостях говорили о ликвидации паровозного парка страны и переходе на какие-то тепловые и электрические машины, потом о разделении обкомов на промышленные и сельскохозяйственные («Разделяй и властвуй», — вспомнил Башнабаш чье-то изречение из политзанятий), о внедрении семилетнего плана, о борьбе с подсобными хозяйствами (вот-вот, немцы в войну тоже боролись), о беспорядках в Польше и Венгрии, которые, как показалось Башнабашу, были как-то связаны с государственным переворотом в СССР… А потом все это вдруг отошло на второй план.
