— Пока не интересовался, — ответил Вершинин, внутренне согласившись с доводами прокурора.
— Вот и поинтересуйтесь ее житьем-бытьем поглубже, а санкцию на обыск, когда придет время, я дам.
Аверкин достал из стола какие-то бумаги и углубился в их изучение. Бакулев и Вершинин поняли, что разговор окончен и вышли вместе.
— Вячеслав Владимирович, прости ты меня, если можешь. Засомневался в тебе, каюсь, виноват, — сконфуженно сказал Бакулев, когда они вышли в коридор.
— Ладно, чего уж там. Будем считать инцидент исчерпанным. Но…
— Что но? — Бакулев остановился.
— Но… — продолжал Вершинин, — в качестве компенсации за причиненный мне моральный ущерб с вас причитается как минимум внеочередной классный чип.
Бакулев с облегчением рассмеялся, будто с сердца у него сняли тяжелый груз.
Вершинин хотел уж было заглянуть к Салганнику и рассказать ему о своих перипетиях, но вдруг ему пришла в голову беспокойная мысль. Кое-как он натянул на себя плащ и, не разбирая дороги, помчался домой. Путь, на который ему требовалось минут десять, в этот раз был преодолен за пять. Вячеслав вбежал в подъезд своего дома и дрожащими руками стал открывать почтовый ящик. Он оказался пустым. Вершинин птицей взлетел наверх и приник ухом к двери. За ней Светлана что-то весело напевала.
Лицо Потемкина внушало симпатию. Глаза смотрели прямо и уверенно, как у человека, не чувствующего за собой никакой вины. Несмотря на это. Вершинин почувствовал, что перед ним находится именно тот человек, встречи с которым он ждал давно. В парне чувствовались вызов, бесшабашная смелость и обостренное чувство собственного достоинства. Именно его упорно укрывал Субботин и многие другие, которых он сумел связать круговой порукой, внушить им свое собственное понятие благородства и товарищества.
«Кто же ты, парень? — думал Вячеслав. — Какие жизненные перипетии привели тебя сюда?»
Он доброжелательно улыбнулся Потемкину. Тот холодно на него покосился. Ему, видимо, было не по себе от того, что за дверью стояли двое милиционеров.
— Здравствуй, Володя, — мягко сказал Вершинин.
— Здравствуйте, — высокомерно ответил тот, возмущенный фамильярностью.
Вершинин сделал вид, что не замечает его состояния, и так же спокойно продолжал беседу.
— Вот мы и встретились, Володя. Ты ведь знаешь, что мы должны были обязательно встретиться. Верно ведь?
— Я вам не Володя, а Владимир Сергеевич, — вызывающе ответил тот, — и давайте обойдемся без загадок, ответы на которые известны заранее. Или мы в кошки-мышки играем?
«Гипертрофированное самолюбие… Считает обращение на «ты» унизительным, — подумал Вершинин. — Интересно, как он держится со своими приятелями: свысока или ровней? Скорее всего, свысока, разве такой допустит фамильярность?»
— Где трудитесь сейчас? — для вида спросил Вячеслав, хотя знал, что тот давно не работает.
— Временно не работаю. Готовлюсь к службе в армии.
— Когда призывают?
— Наверное, осенью.
Вершинин загнул восемь пальцев и покачал головой.
— К двум месяцам, которые вы уже не работаете, прибавить шесть — получается восемь. Многовато для подготовки.
— А я не устал, — грубо отрезал тот.
— По-моему, лучше поработать до армии, ведь шесть месяцев не шутка. Вам могут не позволить столько бездельничать.
— Кто? Кто не позволит?
— Милиция. Есть закон о тунеядцах.
— Закон вам знать надо, а зачем он мне? И так много информации получаем: радио, телевидение, газеты. Разве за всем уследишь?
— А как же основы советского права? Ведь изучали в школе. И в юридический хотели поступить.
— Изучал, — вяло ответил тот. — Того нельзя, другого нельзя. За то год, за другое — пять. Вся и наука. На юридический поступать я теперь раздумал.
— Юридическая наука — она на сознании человека зиждется. Главное, не запреты увидеть, а понять жизнь и правильно определить свое место в ней. Можно на зубок вызубрить закон, а быть нарушителем, тунеядцем, наконец, преступником.
Потемкин снисходительно улыбнулся.
— Смеешься? Напрасно, — рассердился Вячеслав. — Кем ты себя мнишь? Д’Артаньяном, Зорро, Гамлетом? Напрасно. Ты самый настоящий бродяга и тунеядец без всякой благородной начинки. Года два назад бродяжничал? Бродяжничал. А сейчас? Здоровый лоб, а сидишь на шее у родителей. Тоже, скажешь, благородно? Восемь месяцев он к армии будет готовиться! Подумайте! Работать, работать надо. Берись за лопату и не думай, что ты лучше других — Нинки Глисты, например, Ханыги, Джентльмена. Ты хуже них, ибо они стали такими в силу дурного воспитания, невысоких умственных способностей, но ты-то другое дело, ты все понимаешь, а идешь опасным путем. И для себя, и для других.
Вершинин специально подбросил ему эти имена, чтобы посмотреть на его реакцию.
Тот снисходительно улыбнулся.
— Я попросил бы не сравнивать меня со всякой… дрянью — Глистой, Ханыгой, этим люмпен-пролетарием, — дерзко сказал он. — Я и мои друзья на таких не похожи.
— Мне трудно понять вас, Владимир Сергеевич, — в тон ему с подчеркнутой вежливостью заметил Вершинин. — Ну, Нина, допустим, отсталая девочка, живет в тяжелых условиях. Отца нет, мать такая, что общего языка с ней не найти…
— А у меня? — со злобой прервал его Потемкин, лицо которого вдруг ожесточилось.
— Что у тебя? Семья, кажется, хорошая. Отец, мать, десять классов окончил, а ведь бродяжничаешь, пьешь. На вокзале тебя пьяным сколько раз замечали.
Потемкин пропустил упреки мимо ушей. Его волновало другое.
— Откуда вам знать мою жизнь? — продолжал он. — Отец, мать, сестричку еще прибавьте. Семейная идиллия — барашки над кроватью, часы с кукушкой.
В парне чувствовался душевный надлом.
— Твоя мать, кажется, на заводе работает? — осторожно спросил Вячеслав.
— В бухгалтерии она заправляет на заводе сельхозмашин, — угрюмо произнес Потемкин.
— В бухгалтерии? — удивился Вершинин и вспомнил личные дела. Такой фамилии среди них он не встречал. — В бухгалтерии завода Потемкиной нет.
Владимир посмотрел на него, как на пустое место, и буркнул:
— Потемкиной, может, и нет, а Чепурнова работает там уж который год.
— Чепурнова? При чем здесь Чепурнова? — ошарашенно пробормотал Вячеслав.
— Чепурнова — моя мать. Она носит фамилию второго мужа — моего отчима.
Вершинин был потрясен. Произошло редкое совпадение — соединились два совершенно разных дела, и он еще не знал, что принесет ему это совпадение — хорошее или плохое.
— Ну ладно, Володя, — сказал Вячеслав, решив пока не задевать больную струнку парня. — У каждого своя жизнь. Но почему ты все-таки с таким пренебрежением относишься к другим людям, пусть даже более низким по уровню развития? Я говорю снова о Нине и Шестакове.
— Чего вы мне все время их тыкаете, — снова озлился Потемкин. — Таких уничтожать надо. Нинка Глиста — потомственная шлюха низкого пошиба, и жизнь ее кончится под забором, а Ханыга, — тут он даже скрипнул зубами, — гад, подонок.
— Значит, ты считаешь, что таких надо уничтожать? — тихо, словно боясь порвать своим дыханием невидимую паутинку, спросил Вершинин. — Но ведь они молоды, их можно исправить. Кстати, Нина, по-моему, уже другими глазами смотрит на свою прежнюю жизнь. Кто знает, был бы жив Шестаков, может, и он бы исправился.
— Исключено, — упрямо возразил тот. — Однако его нет, и ваши предположения из области фантастики.
— Да, его нет. Он убит. И знаешь, кто его убил? — глядя прямо в темные точки зрачков, спросил Вячеслав.
— Знаю, — выдержав его взгляд, ответил Потемкин. — Я!
Ответ прозвучал, как выстрел. Вячеслав даже пожалел, что все произошло так обыденно.
— Из-за перчаток и шапки? — спросил он.
— Не только. Просто он был тварью. Спросите у ребят, как он издевался над теми, кто помоложе и послабей. Деньги заставлял таскать из дома, посылал за водкой, а если не принесут, знаете, как лупил? Средний палец у него был с черным ногтем, толстым таким. Он его за большой закладывал и как врежет мальчишке прямо по макушке. А что за макушка у двенадцатилетнего?
— Да, Володя, Шестаков, конечно, не конфетка, но ты-то кто такой, чтобы чинить суд и расправу? Теперь сам понимаешь — надо отвечать.
— Я знаю. За убийство в состоянии сильного душевного волнения, вызванного противозаконными действиями потерпевшего. Статья сто четвертая уголовного кодекса. До пяти лет лишения свободы.
— Ну и ну! Рассчитал. А говорил, законов не знаешь. Вызубрил на зубок.
— На юридический поступал, следователем хотел стать, — сник Потемкин. — Теперь все — забыть надо.
— И еще один вопрос, Володя. Вот ты юристом хотел стать, законы читал, и уж, наверное, о смягчающих обстоятельствах знаешь. Уж коли считал себя правым, — приди, расскажи откровенно. Ведь явка с повинной могла бы существенно облегчить твою вину.
