Семнадцатый дом стоял в сотне метров от речки, просматривавшейся сквозь густо заросшие травой деревья сада, и выглядел обычным деревенским домом, похожим на сотни других: срубленный из дерева, в один этаж, с выцветшей от дождя и времени шиферной крышей, со ставнями на окнах. Дверь дома была приоткрыта, рядом с ней на невысоком крыльце стояло ведро. Турецкий, осмотревшись и не обнаружив в поле зрения хозяина, потрогал калитку. Она оказалась запертой. Правда, примитивным способом — на щеколду. Турецкий открыл ее и двинулся по выложенной камнем дорожке к крыльцу.
Это хоть и был далеко не особняк обеспеченного москвича, но во всем вокруг чувствовалась заботливая рука хозяина — от свежевыкрашенного заборчика до аккуратно подстриженной вокруг дома травы и вымощенной плиткой дорожки. Висевший у двери китайский колокольчик заставил сдержанно улыбнуться. И тут же появилось чувство, что он в одном шаге от цели.
Он позвонил в колокольчик и, не дождавшись ответа, сделал этот шаг.
Из дома выскочила рыжая, как огонь, кошка и прошмыгнула у него под ногами. От неожиданности Турецкий отступил назад и в сторону — и сбил ведро. Оно с грохотом полетело вниз по ступеням.
— Кто там?! — донесся из-за дома, со стороны сада, сильный мужской голос.
А в следующее мгновение показался и его обладатель — высокий плотный мужчина в камуфляжных штанах и куртке, с детским пластмассовым ведерком в одной руке и маленькой лопаткой в другой. Он приближался шагами уверенного в себе человека, и чем ближе подходил, тем быстрее таяла вспыхнувшая было у Турецкого надежда на успех. Мужчина был старше Мелешко — ему было явно за пятьдесят. И совершенно иной наружности: густая шевелюра блестела от обильной седины, на носу неуклюже сидели старомодные очки в роговой оправе, мощный подбородок венчала шкиперская бородка. И на его армейского друга не тянул. Армейский друг должен быть ровесником.
Человек приблизился вплотную, изучающе-придирчиво посмотрел на гостя.
— Чем могу служить? — Голос его не изменил интонаций.
— Я, похоже, ошибся адресом, — с разочарованием, которое и не нужно было изображать, сказал Турецкий. — Вы здесь живете?
— Это мой дом. А вы кто такой? — Дружелюбия в нем не было ни грамма.
Делать было нечего, и Турецкий протянул хозяину свое удостоверение.
Тот, прочитав, не удержался, присвистнул.
— Что же, если не секрет, привело в наши края столичного Шерлока Холмса? — Голос смягчился, приобрел добродушные нотки. — А я уж подумал, кто-то из местной пьяни в дом забрался. Они это практикуют, когда трубы горят. Да… Федор Афанасьевич Мостовский. — Он протянул свою огромную пятерню.
— Да какой уж теперь секрет. — Турецкий ответил на пожатие и, хотя сам не жаловался на крепость рук, оценил силу мужчины. — Ищу одного человека, а его давний армейский друг жил в этом доме.
— Из местных был, что ли, этот армейский дружок? — уточнил новый владелец дома.
— Из местных. Я так понял, вы поселились здесь после его смерти?
Федор Афанасьевич пожал плечами:
— Я этой истории не знаю, да, честно признаться, и не интересовался. Мне понравилось место. Тут, знаете ли, превосходная рыбалка. А воздух! Узнал у местных властей, можно ли пробрести здесь недорогой домик, и мне указали на этот. Вот, собственно, и вся моя скромная история.
Турецкий взглянул на ведерко и лопату в его руках.
— На рыбалку собрались?
— Угадали. Ходил червей копать. — Федор Афанасьевич поднял ведерко, демонстрируя чернозем и копошившихся в нем красных дождевиков. — А вы любитель?
— Можно и так сказать.
— Так составьте компанию. Мне, старику, веселее будет.
— Ну это вы преувеличиваете, Федор Афанасьевич. До старика вам еще о-го-го.
— Все равно оставайтесь, — продолжал настаивать Мостовский. — Расскажете за ужином истории из своей детективной жизни. А я вас такой наливочкой угощу!
— Я бы с удовольствием, — честно признался Турецкий, — но работа… — Он развел руками.
— Понимаю. Государственный человек, забот полон рот.
Турецкому последнее замечание не понравилось, но он сдержался.
— Последний вопрос: за то время, как вы здесь живете, кто-нибудь наведывался или, быть может, интересовался чем — скажем, прежним хозяином дома или его друзьями?
— Да нет вроде бы. — Федор Афанасьевич, соображая, пожевал губами, отчего его шкиперская борода пришла в движение. — Не припомню такого.
— Тогда — удачной рыбалки.
И Турецкий пошел к калитке. Закрывая ее, обернулся. Седовласый великан стоял на том же месте, провожая его внимательным взглядом. Заметив, что гость обернулся, он кивнул и пошел в дом.
Вспомнив наконец о просьбе Дениса хоть как-то поберечь машину, Турецкий выключил кондиционер и опустил стекла. На большой скорости было ветрено, но все-таки жарко. Он скинул пиджак на соседнее сиденье. Бензин между тем был на исходе, хватило бы еще километров на двадцать, не больше.
Турецкий проехал заправку, очередь на которой напоминала советские времена, — посмотрел на то, как медленно там шел процесс, и притормаживать не стал. Вскоре показалась другая с невнятно нарисованным логотипом торгующей фирмы — какими-то завитушечками — и совершенно без очереди. Турецкий подивился гримасам рынка — цена топлива была не сильно-то и больше — и стал заправляться.
На голове у заправщика была кожаная бейсболка, из-под которой торчали каштановые кучеряшки до плеч, как у поп-исполнителей восьмидесятых годов. Да и двигался он в каких-то танцевальных ритмах — не ходил, а приплясывал.
— Клевая тачка, — сказал кучерявый заправщик. — «Форд-маверик», да? Бродяга! Вещь! Масло не нужно долить?
Турецкий покачал головой.
— У вас сигареты тут есть? — спросил Александр Борисович.
— Там на стенде, — кивнул заправщик, приплясывая. — Возьмите сами, ладно? Я еще не закончил, вам же полный бак, ага?
Турецкий сходил за сигаретами, взял пару пачек «Мальборо», вернулся, расплатился за все сразу. Заправщик как раз закончил заправлять машину, с завистью заглядывал в салон.
— Нулевую брали? — спросил он о машине.
— Э-ээ, не совсем в общем-то, — промычал Турецкий, отруливая от заправки. В самом деле, что разглагольствовать о чужой машине?
В Москву он вернулся уже после обеда.
Вхолостую сгонял, говорил Турецкий себе, въезжая на Кольцевую и нервно сжимая руль. Уже раскатал губу, что нашел сгинувшего Мелешко, а вышел пшик…
Его подрезал белый «опель», и Турецкий, разозлившись и на него, и на себя, и на несложившийся день, прибавил газу. «Форд» благодарно проурчал и в два счета оставил наглеца далеко позади.
Из дома он позвонил Ольге Мелешко на работу — сообщить, как и обещал, о результатах своей поездки в Красную Пахру. Он сам не знал, что им руководило: чувство ответственности, привычка держать слово или просто симпатия к этой женщине. Ведь рассказать о своем провале можно было и позже. Но Турецкий позвонил сразу, не успев даже бросить что-нибудь в опустевший желудок.
В ателье ответили, что Ольга Филипповна уехала отдохнуть к себе на дачу, в Конаково.
Про Конаково Турецкий услышал впервые. Он некоторое время держал в руке пипикающую трубку. Дочь вышла из своей комнаты и увидела эту картину:
— Пап, ты чего?
— Что? Ничего, все в порядке. Как дела в «Макдоналдсе»?
— Стоит пока…
Наскоро перекусив, он вылетел из квартиры. А спустя минуту уже поворачивал ключ зажигания. Не успевший соскучиться по новому хозяину автомобиль удивленно заурчал, но послушно завелся и плавно тронулся с места.
Турецкий твердо решил не откладывать на завтра то, что можно было хотя бы попытаться сделать сегодня. Что заставило Ольгу срочно покинуть столицу и уехать на дачу? Она говорила, что будет в Москве. В свете последних событий такое поведение вызывало некоторые подозрения. Уж не вела ли она двойную игру, водя за нос и спецслужбы, и его?
Ладно, лучше сосредоточиться на Конакове…
Турецкий невольно улыбнулся: он несколько раз бывал в Конакове с обоими Грязновыми — дядей и племянником. Приезжали с палатками на пару-тройку дней, покупаться, позагорать, половить рыбки, которая водилась тут в изобилии. Так что воспоминания были самые лучшие.
То, что дорога неблизкая, не пугало, даже наоборот, подстегивало охотничий азарт. Турецкий неплохо знал Конаково, это местечко в Тверской области, где главной достопримечательностью было огромное водохранилище с несколькими островками, с курсирующими по нему в летний сезон теплоходиками, яхтами, моторными лодками. Место для отдыха или рыбалки было просто идеальным.
Грязновы были упорные лещатники, и они располагались обычно на наиболее глубоком участке озера. Правда, бывало, лещ попадался и при ловле плотвы на глубине около трех метров. А Турецкий больше любил ловить хищную рыбу — судака, щуку, окуня — они лучше шли на «кружки».
