Ознакомительная версия.
И они поели. И накормили простоквашей ребенка.
А потом Кай рассказал старику все.
— Никто не должен пока знать, что мальчик жив, — еле слышно произнес Кай — связки, не привыкшие к нагрузкам спикера, возмущенно шипели и категорически отказывались выдавать звук. — Даже Виктория. Иначе эти фанатики, возглавляемые моей матерью, доберутся до него. Поэтому я и принес его сюда. Больше идти нам некуда…
— Охохонюшки, — старик машинально вытащил из кармана растянутых джинсов смятую пачку папирос и зажигалку, но потом посмотрел на снова засопевшего малыша и отложил курево на стол. — Ежели кто другой рассказал бы мне такую историю, тока одно подумал бы — во брешет! Ему бы книжки писать, брехуну, озолотился бы. Но я сам, вот энтими вот зенками, видел, што ты сотворил с волками. Да обличье ваше с мальцом очень уж нелюдское. К тому же не однова раза встречал я белобрысых чужаков возле той горы, што ты мне указал. Я ишшо думал — братья, што ли, тутотка шляются? Похожи друг на дружку, што твои матрешки. И чего повадились в энти места на охоту ездить, есть ить и другие, зверьем побогаче. А тут вона какая хрень — фашисты, самые што ни на есть настоящие, в наших местах, оказывается, стока лет живут, а мы ни сном ни духом! Хотя откедова нам про вас узнать, ежели вы под землю, как кроты, закопались. И што, бракованных… тьфу ты, нечисть фашистская, как так можно про ребятенков! — Степаныч вскочил с лавки, на которой сидел, и принялся мерить шагами комнату, свирепо гоняя косматые брови вверх‑вниз. — Ежели ребятенок получится, скажем, чернявенький или с болячкой какой, он, значицца, неправильный, и его топить, как котенка слепого?!!
— Не топить, — глухо произнес Кай. — В последние десять‑пятнадцать лет «утилизация биологических отходов» проводится путем инъекций, а раньше…
Он закрыл глаза и отвернулся — даже просто говорить об этом было мучительно стыдно. Да, он не имел и не имеет никакого отношения к творившемуся в лабораториях «Аненербе» кошмару — он сам, по сути, был производным этого кошмара, но он жил среди них, это его мир! Уродливый, искаженный, болезненный, но его…
— Што раньше? — Степаныч пнул ногой ни в чем не повинную лавку. Пес, давно сообразивший, что сейчас лучше не попадаться хозяину под ноги, благоразумно ретировался в соседнюю комнату и озадаченно наблюдал оттуда за разбушевавшимся стариком. — Энта ж надо, слова какие придумали! Утилизация биологических отходов! Убийство невинных младенцев, вот што это! Ироды, самые што ни на есть настоящие! Счас, значицца, уколы детишкам делают смертельные, а раньше? Расстреливали? Душили?
— Ну зачем тебе это знать, дед? — прохрипел Кай. — Зачем? Ты пойми — я рос среди этого, я сам зачат неестественным путем, моя собственная мать видит во мне лишь банку с «правильным» генетическим материалом, очищенным от примесей! И сейчас я должен любой ценой спасти своего «бракованного» сына! А ты заладил — как убивали, как убивали! Сжигали! В специальной печи! Ты доволен?! Сейчас тоже сжигают, но уже мертвых.
— А тада што?.. — Степаныч побледнел и схватился за сердце. — Живьем… в топку?!
— Да! Да!! Да!!! И моего сына туда отправят, если доберутся! Но сначала будут мучить его опытами! Пока не замучают до смерти!!!
Бастовавшие связки не выдержали всплеска эмоций и все‑таки врубили звук на полную катушку, и к концу фразы сдавленный хрип превратился в крик. Крик боли, отчаяния, ярости.
Михаэль вздрогнул, распахнул серебряные глазенки, увидел искаженное лицо папы, и личико малыша моментально превратилось в гримаску страха. Серебро переполнилось влагой, всхлип, другой, третий и — полноценный ор.
Эхом отозвался угрожающий рык, и из соседней комнаты примчался возмущенный пес — вы что тут делаете с моим подопечным? Почему он плачет?!
— Тихо, Казбек, не бузи. — Старик поспешно взял на руки заходившегося от крика малыша и начал ласково укачивать его: — Ну‑ну, Мишаня, не плачь! Ты прости меня, дурня старого, и папка твой пусть меня простит! Вам обоим ох и несладко счас, особливо папке, а я привязался — што да как. Я помогу вам, не переживай. Будете у меня жить стока, скока понадобится, а потом твой папка што‑нить придумает, и басурманов фашистских из подземелья погоним поганой метлой! Пусть катятся с нашей земли куда подальше! А еще лучше — пересажать всех тех гадов, што над детишками измываются, а остальных, баб с ребятенками, в санатории какие отправим, подлечим, мозги вправим — и будут они жить‑поживать, как все нормальные люди. Папка твой справится, он вон какой, самый што ни на есть настоящий… энтот… как ево… экстрасекс, во!
— Во‑первых, — невольно улыбнулся Кай, — не экстрасекс, а экстрасенс. А во‑вторых, мне здесь оставаться нельзя. Меня будут искать и обязательно найдут. Поэтому мне надо сегодня же вернуться, они и так уже скорее всего обнаружили, что я исчез. И вполне возможно, уже организовали поиски…
— Это навряд ли, — покачал головой Степаныч, продолжая укачивать затихшего малыша. — Я ж говорил тебе — солнце жарит со всей дури, даже мне, привычному, голову в момент напекло. А твои‑то червяки мучные и подавно в такое пекло не сунутся, хотя бы до вечера, да подождут.
— Возможно. А могут и не подождать, я ведь для них — бесценное имущество, единственная надежда. И мое исчезновение сводит к нулю результаты всех их исследований, потому что получить еще одного такого они так и не смогли. А я смог, — криво усмехнулся Кай. — Всего за одну лишь ночь…
— Это ты про Мишаньку счас?
— Да.
— Ну да, он, конешно, твоя копия, но с чего ты взял, што он тоже экста… экстра… колдун, в общем?
— Он как минимум такой же эмпат, как и я.
— Кто?!
— Ну, он, как и я, чувствует эмоции и настроение других людей и может передавать свои. И «слушать» пространство вокруг тоже может. А все остальное я смогу узнать по мере его взросления.
— Ну што ж, — старик ласково подул на вспотевший лобик судорожно всхлипывавшего во сне ребенка, — значицца, потом и узнаем, што ты еще могешь, Мишанька!
— Так ты… — комок в горле мешал говорить, но Кай справился. — Ты поможешь нам?
— Само собой! — удивленно вздернул брови Степаныч. — Нешто я могу отправить дите на муки мученические?! Тебе надо думать, как племя свое иродово угомонить, а мы с Казбеком будем парнишку ростить. Ниче, ему у нас будет хорошо, я по такому случаю даже хозяйством обзаведусь: козу куплю, курочек, огород обустрою. Мне‑то одному много не надо было, охота да рыбалка, да в магазин пару раз в месяц за припасами ходил в деревню, а мальчонке все свежее надоть! Молочко, сметанку, яички, зеленушку, картошечку надо бы посадить, да в этом году уже не успею. Ниче, по осени в деревне несколько мешков куплю. Вот только с одежонкой не знаю, как быть, — нахмурился старик. — Ежели я начну в нашем сельмаге детские вещички покупать, бабы в момент любопытничать начнут — што да как, да зачем Степанычу вдруг ползунки с распашонками понадобились? И припрутся ведь разузнать, сороки любопытные!
— Ты об этом меньше всего переживай, — облегченно улыбнулся Кай, наблюдая за стариком, с ходу включившим в свою жизнь Михаэля. — Продукты, одежду, лекарства, игрушки — в общем, все, что понадобится, я буду вам приносить. Ты только списки мне составляй. Ближайшие пару дней как‑то продержитесь, пока я со своими «родственничками» управлюсь, чтобы они за мной не следили и в покое оставили, а потом принесу для малыша кроватку, одежду, памперсы, пеленки — все, что понадобится.
— Вот ишшо, кроватку! — фыркнул Степаныч, снова укладывая сладко сопевшего мальчика рядом с отцом. — Нешто я сам не смастерю? Да я такую люльку парню из лозы сплету — прынцу аглицкому не снилась! Энто для начала, а потом и кроватку выстругаю, из самого нежного и мягкого дерева. И матрасы нам ваши химические не нужны, Мишаня будет на душистом сене спать да на пуху нежном, я в деревне у баб прикуплю, скажу — мне, старому, под бока понадобилось. И матрасик ему сгоношу, и одеяльце пуховое, и подушечку. А вот одежонку с прочей амуницией — привози.
— Спасибо тебе, Степаныч, — тихо проговорил Кай, пытаясь спрятать предательские слезинки.
— Че ж спасибо‑то, — смущенно кашлянул старик, собирая грязные тарелки. — Это тебе спасибо, теперь мы с Казбекушкой не одни, теперь у нас внучок появился. Тех‑то, родных, что в Уренгое живут, я ить не ростил, я их всего‑то один раз и видал, када сыны с семьями приезжали мать хоронить. С тех пор вот и жил бобылем, думал, так и помру один, а тутока — радость такая! Да еще и тезка мой, тоже Михаил! Мишутка…
Теперь уже и Степаныч шумно засопел и отвернулся, затем вытащил большущий носовой платок и вытер глаза.
Собрал тарелки в стопку, сверху положил вилки с ложками и направился с этим грузом к выходу. На пороге приостановился и позвал пса:
Ознакомительная версия.
