меня это не повесите! Мой адвокат уже едет из Москвы, и разговаривать я буду только в его присутствии.
– Юрий Павлович, вы же сами утверждаете, что не убийца? – вкрадчиво произнесла я.
– Да, утверждаю.
– Я вам верю.
– Спасибо!
Кирьянов нахмурился, но я придержала его рукой, чтобы он позволил мне продолжить.
– В этом случае вам лучше рассказать, как все было. Допрос под запись проведут при участии вашего адвоката. А пока мы хотели бы просто поговорить. Вы согласны? Ведь если вы невиновны, то и скрывать вам нечего. А если вы настаиваете на присутствии адвоката, это наводит на мысль, что все не так просто и вы можете быть замешаны в этом чудовищном преступлении. Если хотите как можно быстрее выйти отсюда, вам стоит с нами поговорить. Адвокат ваш никуда не денется. Повторяю – разговор наш сейчас идет не под запись.
Кирьянов опять протестующе замычал, но я его одернула:
– Владимир Сергеевич, вам же ясно – в противном случае он ни слова не скажет без адвоката. Я сюда ехала не для того, чтобы ждать юридическое светило из столицы. Дашь добро или нет?
Кирьянов, подумав, все же недовольно кивнул.
Глаза Семеренко забегали, выдавая напряженную работу мысли. Я не торопила его с ответом.
Наконец он, поерзав на жестком стуле допросной, вытянул из себя тихое согласие.
– Расскажите все по порядку.
– Мы приехали двадцатого числа утром. Сразу отправились на квартиру Марианны, – от волнения Юрий начал заикаться.
– Как она себя вела?
– Она нервничала. Нервничала! Но это п-понятно – мать умерла. В дороге еще держалась, а когда ехали из аэропорта в такси, расплакалась. В общем, добрались мы до этого, прости господи, Печерского переулка, вошли в дом, и мне аж плохо стало. Вонища, грязища. Вы поймите, я не ханжа, у самого мать в глубинке живет, но тут не выдержал. Довел Марию до квартиры, помог с чертовой уймой сумок, которые она с собой притащила, со всеми поздоровался и тут же уехал.
Мы с Кирьяновым скептически молчали.
Юрий быстро закивал:
– Я по-понимаю, я все понимаю. В ваших глазах все это выглядит бесчеловечно, жестоко, но я не мог по-другому. И секунды не мог допустить, чтобы задержаться в этом ужасном доме. Вдобавок выяснилось, что Марианна не Марианна, а какая-то Алена.
– Она вам не говорила?
– Нет! – с горячностью подхватил Семеренко. – Ни полслова! Разве так поступают в отношениях? Сплошная ложь. Ложь!
– Почему вы с ней поехали в Тарасов? Могли остаться в Москве и не подвергать свой комфорт такому испытанию? – спросила я.
– Ну как же. Я, я… может, и не настолько чувствителен, как другие, но знаю, что в такую тяжелую минуту нельзя оставить женщину одну. Поймите же, я не подонок какой-нибудь, – в голосе подозреваемого проскочили истеричные нотки.
Я поспешила смягчить ситуацию:
– Понимаю. Вы просто попали в непривычную вам среду и слегка запаниковали.
– Именно! Эта квартира действовала на меня угнетающе. Зеркало было завешено черной шалью. Все плакали. Я был лишним в этой ситуации. Марианна, кстати, была не против моего отъезда. Мне кажется, ей хотелось, чтобы я уехал.
– Почему?
– Я никогда сюда раньше не приезжал, с ее родными не был знаком. Думаю, ей не хотелось, чтобы прощание с матерью было омрачено для родных и друзей присутствием чужого человека.
– Но ведь вы присутствовали на похоронах.
– Да. Да, приехал. Но не мог же я отсиживаться в гостинице, пока Марианна… Пока она… В общем, я должен был поддержать ее и, конечно, приехал. Но в квартире я не оставался ночевать. Там было невыносимо. К тому же мне элементарно было негде спать.
Мы с Кирьяновым переглянулись, и я победно подняла бровь. Моя теория подтвердилась.
– Хорошо. Куда вы поехали?
– Я вызвал такси и спросил у водителя, где лучший в городе отель. Он отвез меня в «Авалон». Там я взял номер, попросил меня зарегистрировать под чужой фамилией, из соображений личной безопасности, и поднялся на пятый этаж. Вид из окна был так себе для «люкса», но в целом ничего. Я позвонил Марианне, и мы договорились о времени, когда я приеду на похороны. После этого я из номера не выходил до утра.
– А после похорон вы сразу поехали домой?
– Нет, я немного поприсутствовал на поминках. Было бы странно уехать сразу, согласитесь. Но потом все же вынужден был распрощаться. Ее тетка начала вести себя агрессивно, стала говорить в мой адрес нелицеприятные вещи. Чтобы не усугублять скорбь моей подруги скандалом, я уехал.
– У Ларисы Ильиничны были к вам претензии? – удивился Кирьянов.
– Это просто вздорная тетка. Она меня с первого взгляда невзлюбила, неизвестно за что. И знаете, она ведь спит и видит отобрать у Марианны квартиру. Похоже, ей это удалось. – Семеренко многозначительно поднял на нас глаза, но мы с Владимиром Сергеевичем проигнорировали этот красноречивый жест.
– Какие у вас были отношения с Аленой? – спросила я.
– С кем? А… с Марианной. Прошу, называйте ее Марианной, а то мне кажется, что мы говорим о каком-то другом человеке. Хорошие были отношения. Теплые.
– Вы ее любили?
– Конечно! Конечно! – горячо откликнулся Семеренко. Волнение ускоряло его речь до бессвязности. – Как можно сказать, что не любил? Конечно, любил. И она меня. Мы любили друг друга. Любили… любили… я ее не убивал…
– Погодите, – встряла я, – насколько мне известно, в Москве у вас были связи с другими женщинами.
Кирьянов бровью не повел, но по его глазам было видно, что для него информация о донжуанских похождениях подозреваемого была неожиданной.
Семеренко ошалело затарахтел:
– Откуда? Кто?.. Не было такого! Врут, оговаривают. Наш актерский мирок – такой гадюшник… все только и шепчутся за спиной. Чужое счастье им покоя не дает!
– Бросьте, – сказала я, – охраной Марианны в Москве было установлено более двадцати ваших любовниц, – холодно возразила я.
– Да это ерунда, – засмущался Семеренко. Но тут же понял, что предстал в невыгодном свете, и с жаром принялся оправдываться: – Поймите, я публичный человек. Всюду подвергаюсь повышенному вниманию. Женщины меня любят и иногда бывают очень
