Ознакомительная версия.
– А Ева с ее ревностью? Что, если она всерьез восприняла флирт Жинетты с вами? Кроме того, один человек сказал нам, что Еве уже приходилось в своей жизни убивать.
– Никогда не слышал ни о чем этаком, – покачал головой актер. – Думаю, это все обыкновенные сплетни, порожденные завистью. Лично я уверен, что Ева пальцем не тронула Жинетту. Поссориться, сказать что-нибудь колкое – она могла. Сколько угодно! Но убить – ни за что.
– Хорошо, – легко согласилась Амалия. – Последний вопрос. Как по-вашему, почему мадемуазель Ларжильер ушла в монастырь?
– Могу только передать вам то, что слышал от нее самой, – ответил Шарль. – Ева как-то сказала, что никто никогда не любил ее по-настоящему. У нее было все, но она чувствовала себя так, как будто у нее не было совсем ничего. Будь она человеком другого склада характера, смирилась бы с этим и жила бы как все. Но Ева такая, какая есть. Думаю, ее уход в монастырь – попытка наконец обрести любовь, которая не обманет. Но преступления тут ни при чем, тем более те, которых она не совершала.
– Скажите, что вы обо всем этом думаете? – спросил Видаль, когда Амалия пересказала ему то, что ей удалось узнать от Шарля Мориса. – Лично мне его история представляется крайне подозрительной. Думаю, актер-буржуа, помешанный на своей жене, вполне мог прикончить Жинетту, чтобы иметь повод поскорее вернуться в Париж. И в конце концов, у него нет алиби.
– Гораздо интереснее то, что он сказал о Еве, – усмехнулась Амалия. – При том, какие у них были отношения, ему ничего не стоило ее очернить, однако он не стал этого делать. Может быть, он и буржуа, но вдобавок и рыцарь. А еще крайне важно то, что Шарль Морис сказал об улице Кардине.
– Думаете, любовник Лантельм действительно там жил? По мне, так не слишком удачное место. Рядом окраина Парижа и всякие злачные кварталы, которые приличные люди обходят стороной. – Видаль внимательно посмотрел на Амалию. – А может быть, он действительно тот неведомый суфлер или разносчик цветов? Любовь, знаете ли, странная штука, и социальное положение тут не имеет никакого значения.
– Если это был разносчик цветов, – усмехнулась Амалия, – то хотела бы я на него посмотреть. Но пока я воздержусь от предположений. Будем исходить из того, что если в каком-либо деле участвует больше одного человека, значит, есть шансы, что сохранить его в тайне не удастся. Иными словами, когда мы будем в Париже, надо будет обойти тех знакомых Лантельм, которых мы не успели расспросить. Наверняка хоть кто-нибудь из них что-нибудь знает или слышал о таинственном господине с улицы Кардине.
Однако, когда Амалия и Видаль наконец вернулись в Париж и баронесса приехала к себе домой, ей пришлось пересмотреть свои планы. Потому что выяснилось, что всего несколько часов назад о ней спрашивал инспектор Бриссон.
– Полицейский сказал, – добавила Ксения, – что они нашли фото и пленки, о которых ты спрашивала. Правда, сразу же оговорился, что ничего особенного в них нет, просто любительская съемка не самого лучшего качества.
– Мсье Бриссон оставил свой номер? – спросила Амалия. – Отлично, тогда надо будет пригласить его к нам на ужин.
Нам неизвестно, на какой эффект рассчитывала баронесса Корф, когда приглашала молодого полицейского инспектора к себе домой. Но когда Ксения вошла в гостиную и увидела Бриссона, у нее мелькнула мысль, что мать поступила так не без коварного умысла. Верзила-инспектор в мятом пиджаке выглядел совершенным чужаком среди светлой мебели, обитой шелком, и витражей, с которых на него надменно взирали прекрасные дамы ушедшей эпохи. Леонар Бриссон и сам чувствовал себя не в своей тарелке и держался в углу, исподлобья косясь на всех входящих.
– Мама задерживается, просила ее извинить, – объявила Ксения. – А вы, значит, полицейский?
У нее было открытое приятное личико, и инспектор немного приободрился. Но тут увидел в глазах девушки такие же янтарные искорки, что и у ее матери, и чертыхнулся про себя, почти пожалев, что пришел сюда. Наконец вошла сама Амалия, протянула ему руку, произнесла несколько любезных слов, и как-то незаметно они переместились в столовую. Еда Бриссону понравилась, вино было выше всяких похвал, сыновья хозяйки поддерживали беседу больше из вежливости, но он уже знал, что те бывшие военные, и не ждал от них особого красноречия. Впрочем, сам инспектор тоже не мог назвать себя мастером светской беседы. Допросы-то вести он умел, а вот обходительности ему все-таки не хватало. Работа в полиции приучила его всегда называть вещи своими именами, но в обычной жизни это качество не раз оборачивалось против него.
– Итак, инспектор, – сказала Амалия, когда ужин был окончен и они перебрались в гостиную, – как я понимаю, вы все-таки нашли в вещах Буайе пленки с той поездки на Рейн. Они с вами?
Тут Бриссон некстати вспомнил, как старый Папийон совместно с каким-то хлыщом из министерства насел на него, чтобы заставить его поделиться своим открытием с баронессой Корф, и побурел лицом. Он терпеть не мог, когда в его работу вмешивались посторонние, но ужин и вино значительно сгладили его обиду, так что, когда инспектор передавал Амалии большой пакет, только сопение и взгляд исподлобья выдавали его внутренний протест.
– Здесь все фотографии. Их около семидесяти. Некоторые совсем нечеткие, поэтому ребята из нашей лаборатории не смогли ничего из них выжать. Но мне сказали, чтобы я принес вам все снимки до единого. Киносъемка, которую сделал Буайе, в отдельном пакете. Там четыре пленки, все короткие. – Бриссон выдержал крохотную паузу, но не удержался и все-таки с сарказмом добавил: – И ни на одной, увы, не запечатлено, как Рейнольдс выбрасывает свою жену в окно.
Амалия развернула пакет, на всякий случай спросив:
– Фото лежат в порядке очередности?
– Да, по мере того, как они были сделаны.
Баронесса стала разбирать снимки. Яхта «Любимая» стоит у причала… Снова яхта, на борту стоят крошечные фигурки и машут руками – вот Женевьева Лантельм в белом платье и светлой шляпке, позади видна высокая фигура ее мужа, он улыбается, и стекла его очков блестят на солнце… Река, какой-то порт… Ева Ларжильер и Женевьева сидят на палубе и беседуют, Ева закинула ногу на ногу, позади силуэт молодой круглолицей женщины…
– Жюли Прео, – пояснил Бриссон.
Следующее фото: молодой человек с бородкой сидит за пианино и с мученической гримасой держит руки в воздухе, изображая музыканта, а вокруг него собрались гости и хозяева яхты, на заднем плане виден дворецкий с подносом.
– За пианино Ролан Буайе. Кто же тогда стоял за камерой? – спросила Амалия.
Бриссон удивился:
– Дайте-ка взглянуть… Высокий и худой в кадре – Эттингер. Рейнольдс здесь, все женщины тоже. Шарль Морис… капитан… Кажется, за камерой Анри Невер.
Еще снимки: Жинетта собирает цветы на берегу Рейна; Жинетта позирует у штурвала; Жинетта шутливо отдает честь фотографу; снова яхта у причала. А вот…
– Какая поразительная фотография! – вырвалось у Амалии.
Жинетта, закусив палец, сидит в шезлонге на палубе, не реагируя на камеру и глядя куда-то в сторону. На лице – выражение полностью ушедшего в себя человека, который поглощен мыслями о чем-то далеком, может быть, даже недосягаемом…
– Снимок не очень четкий, – сказал Бриссон, словно оправдываясь. – Но вы правы, у нее тут такое лицо…
Другой снимок: хохочущая Жинетта с бокалом шампанского. Еще один: старый Невер нежно обнимает за талию Еву Ларжильер, сбоку стоит хмурый Шарль Морис, даже не пытаясь изобразить улыбку.
Капитан и еще двое членов экипажа. Мельницы на берегу. Ночной город (судя по светящимся точкам и смутным очертаниям домов на темной фотографии). Несколько совершенно смазанных фотографий. И вот – та самая каюта, то самое окно. Под окном стол, в кресле возле него сидит Жинетта, облокотившись на руку, и улыбается.
Амалия достала лупу и стала тщательно изучать фотографию. Затем извлекла из пачки снимков тот, на котором лучше всего было видно яхту, и также внимательно осмотрела его.
– Здесь еще есть фото ее каюты? – спросила баронесса у Бриссона.
Тот отрицательно мотнул головой:
– Нет. Дальше только самые обычные снимки.
Амалия просмотрела оставшиеся фотографии. Жинетта и Жюли, Ева и Шарль, Шарль и Жинетта, Жинетта и ее муж, Рейнольдс отдельно, снова Рейнольдс, разговаривающий с Невером. Группа мужчин: старый Невер, худой долговязый Эттингер, Шарль Морис, капитан. Жинетта, Жинетта, Жинетта. И подряд – несколько пустых кадров, которые Буайе не успел заснять.
– Давайте теперь посмотрим кинопленки, – сказала Амалия и вызвала Александра, чтобы тот помог настроить проектор.
Они переместились в малую гостиную, повесили на стену белую простыню, и Александр стал возиться с пленкой. В дверь заглянула Ксения.
– Мсье Бриссон? Вас к телефону.
Ознакомительная версия.
