Ознакомительная версия.
По правде говоря, Амалия, которая всегда ставила себя отдельно от всех, а тем паче от официального следствия, вполне могла бы возразить, что в этом деле никаких «нас с вами» не существует. Однако она сочла, что момент явно неподходящий, чтобы придираться к словам.
– Не волнуйтесь, мсье Бриссон, – произнесла баронесса с восхитительной улыбкой. – Могу вам обещать, что если кому-то в этом деле и придется туго, то точно не нам.
– Вы серьезно? – изумился инспектор.
– Серьезнее не бывает, дорогой коллега, – отозвалась Амалия, блестя глазами. – Кстати, вам понравилась наша утка, фаршированная яблоками? А десерт получился не слишком сладким? Или вы, наоборот, любите, чтобы было много сахара?
И оба собеседника пустились в обсуждение гастрономических тонкостей.
– Я думаю, – сказал Видаль на следующее утро, – что это все меняет.
– Ничего это не меняет, – отмахнулась Амалия. – То, что сказал инспектор, всего лишь слухи. У меня в столе лежит среди прочих материалов статья, в которой Рейнольдса титулуют «грязью с человеческим лицом» и клеймят как немецкого шпиона, а заодно, чтобы уж не мелочиться, и турецкого. Правда, сама статья вышла через несколько лет после смерти Рейнольдса и к тому же в такой газете, чье название даже произносить неудобно, но тенденция, по-моему, весьма показательная.
– А «номер восемнадцатый»? – горячился Видаль. – Что посторонний делал на яхте? И ведь Рейнольдс не на шутку встревожился, когда узнал, что матросы кого-то видели! Что, если это и был убийца, который ожидал указаний? Предположим, капитан Обри его прятал и тому же капитану Обри Рейнольдс поручил найти незнакомца. Чего тот, разумеется, не сделал. И кто ранен вчера на Лионском вокзале? Все тот же Обри! Вы-то сразу решили, что «номер восемнадцатый» – любовник Жинетты, но вдруг это вовсе не так?
– Не сбивайте меня с толку, – попросила Амалия, – иначе я пропущу нужный поворот, и вам же придется хуже. Лучше напомните мне еще раз адрес Анри Невера.
– Улица Рише, – проворчал Видаль, доставая свои заметки. – Он живет на последнем этаже под крышей, в тесной каморке, заставленной книгами. Если верить моему источнику, почти все книги его собственные, старые издания его пьес. Было время, они ставились в театрах, некоторые даже гремели, а потом… – Журналист пожал плечами.
Улица Рише оказалась обыкновенной сонной парижской улицей, застроенной домами в четыре-пять этажей высотой. Было видно, что они стоят тут давно и собираются простоять еще долго. Почти на каждом крошечном балкончике виднелись горшки с цветами.
– Мы ищем мсье Анри Доммажа, который писал пьесы под псевдонимом Анри Невер, – обратился Видаль к консьержке. – Он у себя?
Немолодая глуховатая консьержка два раза переспросила и задумалась. Наконец сказала, что не знает, у себя ли мсье с верхнего этажа. И добавила: посетители ведь люди молодые, им ничего не стоит подняться, не правда ли?
– Давно не слышала такого комплимента, – проворчала Амалия, ступая на лестницу.
Впрочем, на самом верхнем этаже она оказалась быстрее репортера, который, к своему удивлению, отстал.
Звонка возле двери не было, зато имелся молоточек в форме ухмыляющейся озорной рожицы. Отдышавшись, Видаль постучал. Амалия перевесила сумочку на другую руку и машинальным жестом поправила волосы.
– Кто там? – спросил из-за двери слабый старческий голос.
– Мы ищем мсье Анри Невера, – сказала Амалия.
– Кто вы такие?
– Баронесса Корф. И мсье Пьер Видаль.
Дверь приотворилась, и на пороге показался сухощавый старик, одетый довольно бедно, но опрятно. В молодости, должно быть, он был интересным мужчиной, плечистым брюнетом с голубыми глазами. Но безжалостное время вытравило из него и брюнетистость, и широкие плечи, и синеву глаз. Старик казался уставшим – смертельно уставшим! – и при ходьбе заметно горбился.
– Не смею задерживать госпожу баронессу у порога, – с легкой иронией промолвил он, пропуская нежданных гостей в квартиру. – А вы, мсье Видаль, кажется, журналист?
– Именно так, – ответил репортер. – С вашего позволения, мы бы хотели поговорить с вами о путешествии на «Любимой» в июле 1911 года.
Старик вздохнул, закручинился и потускнел.
– Нет-нет, сударыня, не садитесь на этот стул, он с норовом… – Стул и в самом деле сильно шатался. – Лучше уж сюда, на диванчик. А вы, мсье, садитесь в кресло. Может быть, вы хотите что-нибудь? Кофе?
Амалия ответила за них обоих, что они ничего не хотят. Видаль огляделся. Потускневший фотографический портрет на стене – на нем, конечно, сам Невер в молодости. Всюду – книги, книги, книги, и некоторые из них, похоже, в самом деле принадлежат перу хозяина. На столе пепельница, раскрытая тетрадь, исписанная примерно до половины, несколько фарфоровых фигурок, покрытых пылью. Из коридора в комнату проскользнул прекрасный кот с синими глазами, замер на месте, шевеля кончиком хвоста, и выжидательно уставился на непрошеных гостей. Старик взял его на руки и осторожно опустился на стул.
– Что именно вы хотите узнать? – спросил Анри Невер.
– Все, что вы помните, – ответил Видаль.
– Боюсь, я ничего не помню, – вздохнул хозяин. – Совсем ничего. Старость!
– У нас есть кое-какие фотографии. – Баронесса открыла сумочку. – Может быть, они вам кое о чем напомнят.
И Амалия протянула старику пачку снимков, которые сделал Ролан Буайе и на которых был запечатлен Анри Невер.
– Ах, Ева, Ева… – вздохнул старик, любуясь фотографией, где он стоял рядом с Евой Ларжильер, держа ее за талию. – А правда, что она ушла в монахини? Поразительные вещи порой творятся в мире… Ей надо было выйти замуж за какого-нибудь незаконного сына короля и прожить оставшиеся годы с толком, с чувством и с умеренностью… – Он вернул Амалии снимки и будничным тоном уронил: – Пятьсот.
– Что? – изумился Видаль.
– Вас же интересует, что я помню о той поездке? – пожал плечами Невер. – Все очень просто. Пятьсот франков.
– А иначе ваша память…
– Я же говорю – старость, – вздохнул хозяин, бережно гладя кота. – Конечно, я могу жить на хлебе и воде, но Маркизу это ни к чему. На ваши пятьсот франков он прекрасно проживет не один год. – Услышав упоминание о себе, кот повернул голову и посмотрел на хозяина настолько осмысленным взглядом, что Амалии даже сделалось малость не по себе.
– С чего вы взяли… – начал закипать Видаль, но его спутница шевельнула бровью и взглядом призвала к спокойствию.
– Мы заплатим, – сказала она, расстегивая сумочку.
– Мы даже не знаем, сколько стоят его сведения! – возмутился журналист. – Может, им вообще цена ломаный грош!
– Кажется, вы меня путаете с вашей газетой, – ласково промолвил Анри Невер. – Вот ей в самом деле цена ломаный грош, не спорю.
Амалия хмуро посмотрела на старого вымогателя и достала стофранковую купюру.
– Сначала, сударь, вы должны меня убедить, что ваши сведения действительно представляют ценность, – сухо произнесла она, держа купюру кончиками пальцев. – Будем считать, что это задаток. Если вы не сумеете ответить на мой вопрос, я буду сильно разочарована.
– Задавайте ваш вопрос, – кивнул Невер, щурясь, точь-в-точь как кот на его коленях.
Амалия задержала дыхание и вдруг выпалила:
– Как звали любовника Женевьевы Лантельм, письмо к которому Эттингер обнаружил на ее столике в ту роковую ночь?
– Нет ничего проще, – усмехнулся Невер. Открыл было рот, чтобы ответить, но увидел раздраженное лицо Видаля и коварно улыбнулся. Затем пододвинул к себе листок бумаги, на котором быстро написал только одно слово.
– Прошу, – сказал он, указывая глазами на деньги.
Амалия отдала старику купюру и взяла листок.
– Это мне ничего не дает, – проворчала она, прочитав написанное. – Здесь нет фамилии.
– В письме и было только имя, – отозвался Невер. – Мадемуазель Лантельм не успела написать адрес и фамилию на конверте.
Старый драматург спрятал деньги и развалился на стуле, почесывая кота за ухом.
– Что собой представлял этот человек? – спросила Амалия.
– Это уже другой вопрос, – заметил Невер, тонко улыбаясь.
– Оставьте, вы же знаете, что все равно получите свои деньги, – перебила его баронесса. – Так кто он такой?
– Разносчик цветов, – безмятежно ответил старик. – Он был на ее похоронах.
– То есть?
– Когда хоронили Жинетту, – пояснил Невер, – Рейнольдс не хотел шумихи. Только самые близкие люди знали о том, когда и где пройдет отпевание. Он сам заказал цветы. Там были еще венок от театра «Ренессанс», в котором она работала, и два анонимных венка. Один из них и принес в дом этот малый. Он после сопровождал гроб до кладбища и присутствовал при том, как его опускали в склеп. Стоял, словно заиндевевший, ни на кого не глядя. Все плакали или делали вид, что плакали. А он – нет.
– Погодите, погодите… – заворчал Видаль. – А что, Рейнольдс его не узнал?
Ознакомительная версия.
